* * *
Взрослые, похожие на экипаж космической станции, смотрели по телевизору многосерийных "Отверженных" - Сергей Михалыч, Евгений Николаевич и Семен Рувимыч. Когда Жан Вальжан снизу поднимает тяжелую решетку сточной канавы, один из гостей вполголоса произносит:
"Здоровый, чорт". Это - Семен Рувимыч. Хозяин дома. Сергей Михалыч тут же поясняет: "Политкаторжанин", а Евгений Николаевич хриплым, прокуренным голосом начальника одобряет: "Сильная рука". При этом у него правой руки нет почти по локоть.
Самойлов смотрит сквозь них на экран, сознавая, что и спорт, и труд всю жизнь будут ему одинаково неприятны, и надо бы позаботиться, чтобы оба занятия стали ему противопоказаны на законном основании.
В раздвоенном обрубке у "дяди Жени" дымит длинная "Феодосия". Самойлову видится рука утопленника или кадавра - она вращает глобус, стирает тряпкой с доски уравнения, протягивает откупоренную бутылку, к которой он уже не раз прикладывался.
Мальчика раздражало непонятное ему ожидание этих пожилых мужчин. Чего они выжидают, почему не накрывают стол? В холодильнике стоит полная миска "оливье". В кладовке - две поллитры и сайра (неоткрытые консервы принято держать не в холодильнике, а просто в "темном, сухом и прохладном месте" - это он усвоил, ведь его учили читать по надписям на этикетках). Сегодня утром он собственными глазами наблюдал, как бабушка чистила "ежиком" и вымывала теплой водой пустую банку из-под майонеза. Баночный майонез - дефицит, без серьезного повода им ничего не заправляют. Ценнее его, пожалуй, только лимоны… почему от него скрывают, какой сегодня праздник? И почему не дымятся папиросы? "Давно остыли эти печи…" Все это мне снится…
Самойлов осуществи свою давнишнюю мечту - задремал на скамейке. Трезвый, как стеклышко, не имея при себе ни сигарет, ни зажигалки, одетый по погоде в изношенные, но теплые вещи, он надеялся, что ему приснится плутовской сюжет в духе комедии "Оскар" и его разбудит собственный хохот, а пришлось стать свидетелем чего-то загадочного и необъяснимо скабрезного.
Баночный майонез.
"Нет ли у вас хорошего баночного майонеза?" - "Баночный майонез в наше время - дефицит".
Он знавал молодцев, которые рубали эту приправу целыми банками. Тот же Мельник со слов Сермяги. Или первый оргазм ученика Заднепровского (Самойлову почему-то хотелось сказать "гимназиста Заднепровского"), когда тот, сообразив, что съел слишком много, в страхе перед родительским наказанием ощутил внезапное возбуждение и воспользовался им, чтобы скрыть следы преступления, разбавив драгоценный продукт полудетскими кубиками своих выделений… Безобидные грехи, маленькие страхи. "Маленькое счастье, разрешите, месье? Ву сперме тэ, месье?"
Самойлов зевнул - жить бы и жить той тихой жизнью. "Благословенно место, где нет места ни подвигам, ни рекордам, ни открытиям…"
Он надел очки.
"… ни шедеврам", - добавил он, вставая со скамьи.
* * *
- Шо оно так долго не темнеет? - равнодушно поинтересовался Сермяга. - Заснуло или шо?
Элеонора молча смотрела на него застывшим взглядом. Время будто и в самом деле остановилось. Их почему-то никто не торопил расходиться по корпусам. Они были настолько поглощены друг другом, что и не обратили внимания на то, как за решетчатыми окнами появился свет.
- Знаешь, о чем я мечтаю, Сафа? - нарушила молчание Элеонора, и Сермяга сразу догадался - она хочет есть.
- О чем?
- О большой миске "оливье". С майонезом, и кубиками… Да-да! Кубиками отварного мяфа. Мы вот такенную приготовили с мамой, когда мой папа стал доцентом.
"Мельник хавал майонез банками, - подумал Сермяга. - И другим советовал это делать".
- Если честно, лично я завязал думать о деликатесах, - ответил он как можно спокойнее, раздумывая, успеет или нет вручить своей подруге небольшой презент. - Музыку иногда охота послушать.
- Мне тоже. Как ты думаешь, Олег Ухналев еще выступает?
- Не знаю. Кажется, кто-то говорил мне, что он умер.
- Такое мог сказать только наш всезнающий Сэмми.
- Значит, он давно умер.
- Не будем о грустном.
- Я и не грущу… Слышь, Нора!
- Я здесь.
- Рассказывал я тебе, чи не рассказывал? Короче, жил со мной сосед Дядя Коля. Тот, шо орал про меня: "Я этого Фантомаса зарубаю"! Сколько я к нему ни ходил бухать, никак не мог понять, почему это у него в туалете лампочки нет. Причем постоянно… Не знаю, как у вас, а у нас в квартирах, если с кухни заглядываешь, видно все, что происходит на параше. Совмещенные санузлы, блять-нахуй-блять… Шо я однажды и сделал. Поставил табурет, пока он… какает, и заглянул. Дядя Коля сидит на унитазе и дуется. А чем сильнее он дуется, тем светлее делается в уборной от его раскаленной - вот такой головы! Зачем ему платить лишнее за электричество, если он сам человек-лампочка.
- Человек-лампочка… - задумчиво повторила Элеонора (она уже слышала эту историю), и вдруг запела, старательно выговаривая английские слова: - Lamplight Keeps on Burnin’… Как я бы хотела сейчас послушать, это - "Би Джиз", мы их так с Сережкой любили, ты не представляешь, как они нам нравились. Больше Битлов.
- Та чего ж не представляю? - Представляю. Только где ты их здесь и сейчас послушаешь?
Нора снова погрузилась в молчание.
- Кто не успевает за тем, что хорошо, опережает в хуевом. И это касается всей нашей музыки, - сентенциозно промолвил Сермяга, трогая пальцем небритый подбородок.
Он пытался размышлять о судьбе общего и давнего знакомого, чье имя служило единственным звеном, связующим Сермягу с Элеонорой. Мысли расплывались и таяли на кончике готового их выразить языка. Безумно хотелось закурить.
- Не помню, говорил я тебе или нет, - неясным голосом все же начал он, - шо у нашего друга бывали галлюцинации, и еще какие? Шо касается музыки, например, он боялся дослушивать до конца "Шэйдс оф Дип Пёпл".
- Это же детская пластинка, - фыркнула Элеонора. - Ему казалось, что после последней вещи… Иногда… Не всегда… Кто-то его куда-то зовет. То позовет, то - не позовет.
- После последней вещи там действительно что-то было.
- Он постоянно ждал, когда хлопнет дверь.
- И вспыхнет "фиолетовый свет".
Торжественный тон, с каким были сказаны Норой последние слова, смутил Сермягу. Он как-то обмяк, быстро изнуренный попыткой измыслить и произнести вслух что-нибудь оригинальное. Они давно говорили друг другу одно и то же, придуманное и заученное "до болезни". Так же он робел, отвечая у доски, и злился на учительницу, не замечавшую, насколько ему трудно. Он молчал, как случайный попутчик в ожидании своей станции. Прогулка слишком затянулась. Зря они это позволяют. То - карантин, то - выгоняют. Чтобы остановить поток тяжелых мыслей, он из последних сил лихо бросил:
- Нора! Хочешь карамельку?
- Я так хочу! Я все лето не кончала… - откликнулась Нора, вступая в игру и пританцовывая.
Карамелька была крохотная. Типа тех, что дают в "наливайке" вместо копеечной сдачи. Сермяга подобрал ее на автостоянке, когда подметал первые опавшие листья.
Нора спрятала конфету в карман брюк под больничным халатом.
- За такой подарок с меня причитается стихотворение, - сказала она, делая шаг назад.
"Смотрит луна - на, луна-на, луна-на
И на руины-ны-ны, на руины…"
- Брось, Норик, не паясничай, - читай как следует - доносится откуда-то голос старшей медсестры по фамилии Стахура, и "Норик" повинуется:
"Смотрит луна на поляны лесные
И на руины собора сквозные.
В мертвом аббатстве два желтых скелета
Бродят в недвижности лунного света…"
* * *
По телику пел "Щучий Рот". Ему предшествовал детский хор с песенкой "Кто пасется на лугу?"
Самойлов, засадивший с утра пораньше еврею из Машхлама двух Эмерсонов, был заслуженно пьян и проник в дом лишь для того, чтобы припрятать основной парнус (он выделил сам себе на дальнейший пропой чирик от общей вырученной за диски суммы).
"Так ты что же, выходит, у нас ревизионист?" - колокольным звоном прозвенел вопрос.
Самойлов хотел было матюкнуться в ответ, но вовремя сообразил, что этой идейной тетеньки уже тридцать лет нет в живых. Гневная фраза, словно ржавый трос, потащила за собой ворох полуистлевших подробностей.
Если это очередной сон? Это сон или ошибка. Допустим, он видел чьи-то похороны наяву, но в гробу лежал не Сермяга? Он мог вообще спутать с гробом обыкновенное корыто. Или ящик, с помощью которого жильцы дома номер шесть играют в "черную почту", нет, не так это называется - в "черную кассу". Он подслушал телефонный разговор о том, как чью-то сестру определили в пригородный дурдом "на всю оставшуюся жизнь", но речь шла не об Элеоноре Анатольевне, а совсем о другом человеке.
Нора позванивала ему вплоть до конца 90-х:
"Сэмми, мы теперь с тобою коллеги… не осталось ли у тебя лишних "колес"?
Да. Случались такие звонки. Ну и что с того? В Америке джанки доживают и до девяноста лет. На эту тему есть книга и документальный фильм, между прочим, Элеонора намного раньше начала свое "долгое путешествие в ночь", только и всего. Назад в Средневековье, минуя НЭП…
Самойлов чувствовал, что совсем зарапортовался, оправдывая свой неоправданно повышенный интерес к давно отошедшим от него людям. Он считал своим "средневековьем" середину 70-х, населенную героями легенд, юродивыми и привидениями.