Только наверху, в своей комнате, Пераль рассмотрел добытое. Какая удача. Первый встречный, хозяин постоялого двора, - и уже целое яйцо. Пускай оно воробьиное - сойдет и такое. Разве важно, какого цвета его скорлупа? Бережно, одними пальцами, держал он яйцо и медленно поворачивал его перед глазами. Потом поднес его к уху, пытаясь угадать сквозь тонкую скорлупу шуршание, царапанье тоненьких ножек… Нет, нет, еще рано. Подойдя к одному из сундуков, только что втащенных в комнату, он легко поднял его окованную железом крышку. Под ней обнаружились словно бы соты, ряды выстланных ватою лунок, в каждой из которых покоилось яйцо с прикрепленным ярлычком. Яиц в сундуке было так много, и они были такие разные, что начинало рябить в глазах: яйца большие и малые; куриные и тетеревиные; белые и крапчатые; круглые и продолговатые. Пераль осторожно поместил яйцо в пустующую лунку и задумался, глядя на ярлычок. Ничего, имя он может узнать позже. Что имя, когда яйцо у него.
- Я знаю, вы тонкий ценитель, Пераль, - услышал он слова и склонился перед произносящим их. Князь Теодохад милостиво улыбнулся. Мертвенно-белое горбоносое лицо, одна бровь так высоко заламывается кверху, что почти скрывается в буклях парика.
- Кому, как не вам, доверить пополнение мой коллекции, - продолжал князь. - Пойдемте, я покажу вам ее.
- Почту за честь, - отвечал Пераль, склоняясь еще ниже.
- Вам нравятся мои бабочки, Пераль? - снова раздался голос князя.
- Они великолепны, ваша светлость, - отвечал Пераль.
- Как видите, они ночные. Я собираю только ночниц, Пераль. Это моя прихоть. Но взгляните еще - разве они не прекрасны?
- Они изумительны, ваша светлость, - отвечал Пераль.
- Я собираю их в городах, - продолжал голос. - Это особые бабочки, совсем особые. Они поступают ко мне во множестве, а я отбираю лучших. Только самых лучших, вы понимаете меня, Пераль?
- Разумеется, ваша светлость.
- Но прежде я отбираю города, Пераль. Не в каждом городе водятся такие бабочки. Они обитают, как ни странно, только в тех городах, которые рассердили меня. И я посылаю туда людей, дабы они собрали с них дань. Дань этими бабочками, ибо они не простые, а совсем особые, вы понимаете меня, Пераль?
- Да, ваша светлость.
- Итак, это сбор, а не лов, Пераль. Сбор, а не лов. Вы меня понимаете?
- О да, ваша светлость.
- Итак, кем же вы не будете, Пераль?
- Ловцом, ваша светлость.
Он помнил, как, выйдя от князя, вознегодовал на себя за то, что так легко отказался называться ловцом. В его роду все были ловцы, подстерегатели. Боже, какая нелепость!.. Сбор, а не лов. Бабочки с аккуратно расправленными крылышками, точно распятые, с булавкой в груди. Для чего ты их оставил?.. И вот совершилось…
В дурном настроении прибыл он к бургомистру, велел доложить - явился кавалер Пераль. Двери перед ним распахнулись. Посреди комнаты в явном замешательстве стоял бургомистр Де Сипт, осанистый, в расшитом камзоле и огромном пудреном парике. На лице его выделялись две глубокие морщины, пролегшие от носа к уголкам рта и придающие его лицу выражение горького недоумения. Пераль без поклона быстро подошел к нему и протянул бумагу. То была княжеская грамота, и Де Сипт так и впился в нее глазами. С каждым прочитанным словом две морщины все глубже врезались в его лицо, так что под конец чтения казалось, что они едва не налились кровью.
- Итак, чем же мы прогневили его светлость? - тихо спросил он наконец, возвращая Пералю грамоту. - Тем ли, что исправно платим налоги? - Голос его начал крепнуть. - Или тем, что регулярно снабжаем его двор женщинами, отдавая ему самых красивых женщин города? Этим ли?
- Вы, право, забываетесь, - заметил Пераль.
- …Или тем, что вот уже два года на город наложен интердикт? Младенцев не крестят, покойников не отпевают. Это ему в гнев? Мы во всем склоняемся перед ним, князем нашим, даже в том, что не просим святого отца снять с города интердикт, который был наложен не за наши грехи! А он, наш князь, в отместку затеял… этот подушный сбор!
Такая острота показалась Пералю удачной, он позволил себе улыбнуться.
- Вы немного перегибаете палку, милейший Де Сипт, - произнес он.
- Именно, палку! - перебил бургомистр. - Но если бы вы при вас была шпага, что больше приличествует вам по званию, кавалер, я перегнул бы вашу шпагу!..
- Палка, в противоположность шпаге, придает мне уверенности, - сказал Пераль. - Ведь я сборщик… - Он быстро глянул, не смеется ли бургомистр.
- Мне известно, в чем мы провинились, - сказал тот. - Но он пришел сюда сам, пешком, явился ниоткуда и собрал народ на площади. Он рассказал им про птиц, про мотыльков, про пчел полевых. Он говорил про то, как не быть в подчинении. Город не забыл своих вольностей, Пераль. Еще не так давно мы никому не платили податей, ни одному князю. Люди слушали его затаив дыхание, а он говорил им про скорлупу и сердцевину. Вы меня понимаете, Пераль?
Тот вздрогнул от внезапной схожести.
- Как его зовут? - спросил он.
- Его зовут брат Одо, - ответил бургомистр, с жалостью глядя на Пераля. Тот как бы в нерешительности подступил к нему.
- Дайте мне ее! - попросил он, протягивая руку.
- Неужели вы думаете, - громко, точно провозглашая, произнес Де Сипт, - что служение на пользу государства пошло на пользу мне самому? И что я оставался бы бургомистром этого города в течение шестнадцати лет, если бы имел то, что вы у меня просите?
- Как вы посмели ее отдать кому-то другому! - возмутился Пераль. - Не забывайте, кому вы служите, Де Сипт!
- Однажды, - сказал бургомистр, - цех меховщиков пригласил меня на празднование дня их святого патрона. И, признаться, они славно уделали меня, добрые меховщики. Я очнулся посреди ночи у ведра. Меня, Пераль, рвало, извините за прямоту, но вы ведь знаете, сам я из народа, люблю простое, крепкое словцо. Да, я, кажется, выблевал то, чего вы так жаждете. Уж я искал ее, искал, шарил по дну ведра рукой…
Пераль непроизвольно поморщился. Бургомистр засмеялся. Смех у него был здоровый, народный.
К себе Пераль вернулся уже затемно, миновав первую стражу. Свою треуголку он нес в руках. Сейчас она была доверху полна яиц, он насобирал их на обратном пути. Кое-как взойдя по лестнице, он добрался до кровати, осторожно положил треуголку на постель и затеплил свечу. При свете стал он разбирать добытое. Яйца были мелкие, сорные, некоторые совсем несвежие - случались ему по пути отчего-то все лавочники да подмастерья, многие в подпитии. Правда, попалось и большое воронье яйцо, матово-белое, он стал его рассматривать…
- Мессере! - пискнул кто-то в углу.
Пераль вскочил, поднял свечу повыше и обнаружил в углу мальчишку лет десяти.
- Что ты здесь делаешь? - спросил Пераль, разглядывая его. Мальчишка показался ему знакомым.
Мальчик в ответ только испуганно замигал.
- Как тебя зовут?
- Антонин, - с запинкой произнес мальчик.
- Почему ты назвал меня мессером?
Мальчишка потупился.
- Ведь вы иноземец, - едва слышно проговорил он.
- Ну хорошо, - улыбнулся Пераль. - Что ты делал в моей комнате? Только не говори, что дверь была отперта. Ты ведь в окно влез?
Мальчишка виновато кивнул.
- Я ждал вас, - прошептал он.
- Меня? Зачем?
- Мессере! - неожиданно громко сказал Антонин. - Отдайте мне то, что вы отняли у моего отца!
Пераль нахмурился.
- А кто твой отец?
- Он хозяин этого двора, - отвечал Антонин. - Отдайте мне это, добрый мессер!
- А ты знаешь, что это такое? - спросил Пераль, подходя ближе.
Антонин с жаром закивал.
- Это надо вручить Господу Богу. Я помню, священник говорил, давно…
- Давно… - откликнулся Пераль, в раздумье поставил свечу на стол, так что угол вместе с Антонином вновь ушел в темноту: - А почему твой отец сам не пришел?
- Он занят по хозяйству, - донесся из темноты тонкий голосок. - Он очень занят, добрый мессер. Так много постояльцев…
Капля горячего воска обожгла Пераля, и, словно в ответ, что-то подступило к горлу, встало комком.
- Не так далеко отсюда, Антонин, - переборов себя, произнес он, - в большом холодном замке живет князь Теодохад. У него рогатый парик и нет сердца, зато есть бабочки, которых собирают для него такие люди, как я. Представь себе, Антонин, залы, бесконечные залы, где вместо гобеленов висят панели с приколотыми к ним мертвыми бабочками. Их так много, Антонин, что от них рябит в глазах. Но князю Теодохаду их мало, он хочет, чтобы все бабочки мира были его, он хочет набить свой замок доверху, он не хочет, чтобы люди вручали их Господу Богу. И когда-то давно, - комок превратился в ком, стал душить, Пераль еле выговаривал слова, - я отдал ему свою. Отдал, ибо не знал, что ее можно вручить еще кому-то.
Мальчик подвинулся к нему.
- Мессере, - прошептал он, - возьмите мою, только отдайте папину!
Пераль покачал головой.
- Ему нужны только ночницы, Антонин, - выговорил он. - Вручи свою… тому, о ком говорил тебе священник… давно.
В углу раздался всхлип, а потом мальчик стремительно и бесшумно, как кошка, шмыгнул в дверь.
- Я их выпущу, мессере! - раздался с лестницы его горячечный шепоток. - Я видел, как брат Одо это делал. Я это сделаю… мессере!