В голосе ее уже не было восторга. Он взглянул на нее и увидел, как быстро исчезло радостное возбуждение от новостей, и его наполнили жалость и нежность, не имеющие ничего общего с желанием. Ему захотелось дотронуться до нее, как до ребенка, который опечален тем, что его лишили удовольствия. Что, в конце концов, его дружба с Карлионом по сравнению с этим? Любить Карлиона, который посмел угрожать этому ребенку? Скорее, ненавидеть его.
- Я допустила оплошность, - сказала Элизабет, - я забыла, что вы были друзьями.
- Нет, нет, - запротестовал он. - Но для нас это плохие новости. Карлион будет в отчаянии. Он не тронет женщину, но теперь, когда он потерял корабль, у него одна власть - его сила. Я знаю Джо…
- А тот человек в Чичестере?
- Только один из них. Это может быть приманка, чтобы увести полицейских. Не забывай, они собирались сегодня прийти сюда. И посмотри, уже не так светло, как полчаса назад. - Он подошел к двери и выглянул. Солнечный свет позолотил холм, но тени скрывали его основание и коварно росли прямо на глазах у Эндрю.
- Отойди от двери, - сказала Элизабет с легкой дрожью в голосе.
- Это не опасно, - ответил Эндрю. - Они не станут стрелять. В случае промаха мы будем предупреждены. Нет, они попытаются подкрасться, когда стемнеет. Сколько до темноты?
- Может, часа два, если нам повезет.
- Мне никогда не везет, - ответил Эндрю, выглядывая наружу. - Ветер гонит облака к солнцу, значит стемнеет гораздо раньше, чем через два часа.
Он медленно отошел от двери и остановился посреди комнаты, глядя на Элизабет, но не пытаясь подойти к ней.
- Послушай, - начал он, - возможно, меня сегодня убьют. - Он говорил глухо и взволнованно. - Я всегда опаздывал и потому хочу сказать тебе сейчас, что я люблю тебя, как никогда никого и ничего в жизни не любил. Даже себя. Я был безмозглым слепцом сегодня днем, когда испортил ссорой те несколько часов, которые нам, возможно, отпущены. Прости. Мне кажется, я начинаю понимать. Я попрошу тебя об этом, только когда мы поженимся, и то как об одолжении, которого я не заслуживаю. Ты была права. Ты святая. Я не понимаю, как я смогу когда-нибудь коснуться тебя, не запачкав, но, Боже мой, - его голос окреп, и он сделал шаг к ней, - я буду служить тебе, как я буду тебе служить!
Чтобы научить смерть и темноту воспроизводить ее образ, он закрыл глаза, удерживая в памяти ее облик; вот она слушает его, приподняв подбородок, слегка разрумянившись, а в глазах ее что-то вздрагивает от боли и счастья. Он услышал, как она сказала в ответ:
- И я хочу, чтобы ты знал, что я полюбила тебя или поняла это, когда нашла оставленный тобой нож. Но я не святая. Я обычная, как все. Я не фанатична. Просто мое сердце хочет добра, а моему телу - обычному заурядному телу - нет до этого никакого дела. Оно хочет тебя, хоть и боится этого. Но оно должно подождать. Помоги мне только несколько часов. - Ее слова мягкой нежной прохладой касались его воспаленного мозга.
При упоминании о времени Эндрю открыл глаза и посмотрел в окно позади себя.
- Я хочу услышать еще одно, - сказал он, - скажи, что ты прощаешь меня за то, что я втянул тебя в эту историю.
- Я рада, сказала она просто. - но, если бы не я, ты бы никогда не пошел в Льюис. Прости меня.
- Я прощаю тебя, - сказал Эндрю, через силу улыбаясь, - за то, что ты заставила меня сделать единственно верную вещь в моей жизни.
Они подошли друг к другу и какое-то время стояли молча, тесно прижавшись. Завеса из сумерек протянулась через комнату. Неожиданный скрип старого стола в тишине напомнил им, что близится вечер. Эндрю, чье внимание было сосредоточено на том, чтобы запомнить черты Элизабет, брови, шею, ресницы, подбородок, сделал шаг назад и нервно повернулся к окну.
- Я никогда не думал, что она придет так скоро, - сказал он, и они оба знали, что он имел в виду темноту.
Его сердце колотилось с отвратительной настойчивостью, а колени подгибались.
- И зачем мы только остались? - спросил он с чувством разочарования, как будто только что открыл, что его былое мужество было просто бравадой.
- Ты боишься? - с упреком спросила Элизабет.
- Нет, нет, - запротестовал он. - Это все сумерки. Пришли так неожиданно. Как будто рука затушила свечу. - Он прошелся туда и обратно по комнате. "Очарование не уживается с опасностью, - подумал он. - Они не могут существовать одновременно".
- Я ненавижу это ожидание, - медленно произнес он. - Хоть бы они поскорее пришли. - Но в душе он отчаянно молился о мужестве и старался запечатлеть образ Элизабет в сердце подобно драгоценному камню. Он увидел, что она стоит и смотрит в окно. Он с удивлением заметил, что ее пальцы судорожно вцепились в платье, как будто даже для нее ожидание становилось невыносимым.
Он хлопнул в ладоши:
- Что волноваться раньше времени? - Его голос нервно сломался: - Еще рано, они не придут. - Он увидел, как она наклонилась вперед и прильнула лицом к оконному стеклу. - Ты что-нибудь видишь? - вскрикнул он.
- Нет, ничего, - сказала она, пальцы крепко сжаты, но говорит мягко, как говорят с ребенком, который боится темноты.
- Тогда ради Бога, - раздраженно сказал Эндрю, - не делай резких движений. - Удивительно, насколько боязнь темноты лишила комнату очарования и даже нежности, оставив только страх и раздражение. - Мы слишком долго говорили, - добавил Эндрю, - вместо того, чтобы все время быть начеку.
Все еще стоя спиной к нему, Элизабет медленно сказала:
- Слишком долго? Я думала, на это не хватит жизни…
- Я не о том, - запротестовал он. - Скоро мы снова будем думать только о любви, но сейчас мы не должны тратить время впустую.
Она обернулась и посмотрела на него с какой-то печальной нежностью.
- Положим, мы теперь тратим время впустую, - сказала она. - Но у нас было так мало времени, и кто знает, сколько впереди. Пусть этих людей повесят. Поговори со мной, не обращай внимания на темноту, сумерки созданы для влюбленных. Говори со мной. Не прислушивайся и не всматривайся больше.
- Ты сумасшедшая, - сказал Эндрю.
- Ты говорил, что я - разумная.
Эндрю неожиданно сел к столу и закрыл лицо руками. "О Боже, - мысленно взмолился он, - если ты есть, дай мне мужества, не допусти, чтобы я вновь предал ее. Я думал, что наконец победил эту трусость".
Элизабет отошла от окна и приблизилась к нему. Он почувствовал, как ее пальцы касаются его волос, причудливо крутят и ерошат их. Он услышал ее смех.
- Не волнуйся, - сказала она. - Не стоит.
Он взглянул на нее и сказал дрожащим, на грани срыва голосом:
- Я боюсь, я - трус.
- Старая история, - насмешливо ответила она, наблюдая за ним тем не менее с плохо скрытой нервной тревогой. - Я знаю, что это не так.
- Нет, это так.
Льюис, нож, твое предупреждение, - напомнила она ему.
Он отмел все ее доводы в сторону.
- Я боюсь, ужасно боюсь. А что, если я предам тебя, когда они придут, убегу?
- Ты этого не сделаешь. Говорю тебе, ты не трус. Это заблуждение, с которым ты жил. - Она подняла вверх его подбородок своими пальцами, чтобы посмотреть ему в глаза. - Ты трижды доказал мне свое мужество, - медленно сказала она. - Ты докажешь его еще раз. Убедишься и успокоишься. Ты хотел покоя, а это путь к нему. Глупенький, ты всегда переживал по поводу своей храбрости. И напрасно.
Он покачал головой, но она была упряма, упряма, как будто защищала то, во что верила всем сердцем и с каким-то страхом боялась получить доказательства того, что она заблуждалась. Она вдруг замерла, и это напугало его.
- Ты что-нибудь слышишь? - прошептал он, дрожь в голосе дошла до его собственного сознания и показала ему во вспышке отчаяния ту пропасть, которая разъединяла два мига, разделенные во времени минутами, - волшебные секунды, когда они стояли вместе, как влюбленные, храбрые и равные, а теперь - страх, унижение, неравенство.
- Нет, - сказала Элизабет. - Я ничего не слышу. Просто смотрю, насколько стемнело. Скоро надо будет зажечь свечу. - Она подошла к окну и выглянула наружу. Затем быстро обернулась. Ее пальцы, но Эндрю не обратил на них внимания, были сжаты. - Послушай, - сказала она, - нам сегодня будет нужна вода. Сходи с ведром к колодцу, пока не опасно. Ведро здесь, в углу. Принеси воды. - Она говорила энергично и властно, и Эндрю повиновался.
У двери, всматриваясь в ночь, которая распускалась снаружи как темный цветок, быстро раскрывающий свои лепестки, она показала ему направление.
- Вниз, по этой тропинке, - сказала она, - за теми деревьями. Две минуты ходу, не больше. - Все еще всматриваясь в ночь, она приказала: - Ну, иди, иди.
Он на минуту замешкался, и она сурово повернулась к нему.
- Не хочешь сделать для меня даже такой малости? - закричала она и подтолкнула его. Не говоря ни слова, подстегнутый ее командой, он нагнулся к ней, но она вслепую его отстранила. - Прощаться на две минуты, - усмехнулась она. - Я поцелую тебя, если ты скоро вернешься.
С ведром в руке он пошел вниз по тропинке, но мягкий, какой-то умоляющий звук этого "скоро" коснулся его щеки и заставил оглянуться. То, что он увидел, показалось ему белым цветком на гибком стебле, трепещущим в сумерках. Образ и на самом деле был не просто игрой воображения (одна рука протянулась в темноте и оперлась о дверь). Он не мог различить ее лица, было слишком темно, но мог представить себе знакомую улыбку в глазах, так как не увидел в них страха.