- Я красивая? - спросила она и затем сказала с неожиданной неистовой горечью: - Если красота мешает мужчинам быть слепыми, как дети, я не хочу ее. Она приносит несчастье. Он был несчастлив в конце жизни. Однажды, год назад, - это было как раз перед моим восемнадцатилетием - я сильней, чем обычно, взбунтовалась против замкнутости здешней жизни. Я исчезла рано утром, до того, как он встал, не приготовив ему завтрака. И не возвращалась до поздней ночи. Я и в самом деле была напугана своим поступком. Я никогда раньше так надолго не убегала. Я тихо открыла дверь комнаты и увидела, что он спит перед камином. Он сам приготовил какой-то ужин, но едва притронулся к нему. Когда я увидела этот скудный ужин и беспорядок на столе, мне стало жаль его. Я была готова подойти к нему и просить прощения, но побоялась. Я выскользнула из туфель и, не разбудив его, поднялась к себе в комнату. Должно быть, было уже за полночь. Я только разделась, как он неожиданно открыл дверь. У него в руке был ремень, и я поняла, что он собирается меня бить. Я схватила простыню с кровати, чтобы прикрыться. У него был очень сердитый взгляд, но он в один момент превратился в изумленный. Он выронил ремень и протянул руки. Я подумала, что он собирается обнять меня, и закричала. Тогда он опустил руки и вышел, хлопнув дверью. Я помню, схватила ремень и вертела его в пальцах и пыталась почувствовать благодарность за то, что он не избил меня. Но я знала, что предпочла бы избиение этой новой тревоге.
- Ты хочешь сказать, - удивился Эндрю, - что тебе нет и двадцати?
- Я выгляжу старше? - спросила Элизабет.
- Не в этом дело, - сказал он. - Ты кажешься такой мудрой, понимающей, как будто ты знаешь столько, сколько все женщины, когда-либо рождавшиеся на свет, но, однако, не ожесточилась от этого.
- Я многое узнала за последний год, - ответила она. - Возможно, раньше я была непослушной, глупой, но не была ли я моложе? - спросила она с печальным смехом.
- Нет, ты не принадлежишь какому-либо возрасту, - сказал Эндрю.
- Не принадлежу? Думаю, тогда я принадлежала своему возрасту. Мне было восемнадцать, и я боялась его, но не вполне понимала, чего он хочет. Я удерживала его уловками, играя на его страхе перед цитатами из Библии, и, когда в один прекрасный день - или, вернее, ночь - он сказал мне совершенно откровенно и, думаю, грубо, чего он от меня хочет, я сказала ему с той же прямолинейностью, что если он овладеет мной силой, я оставлю его навсегда. О, я начала ужасно быстро взрослеть. Видишь ли, я спекулировала на его желании и, выделяя слово "силой", давала ему понять, без лишних слов, что когда-нибудь, возможно, я приду к нему сама. И так я удерживала его в рамках, постоянно ощущая опасность, пока он не умер.
- Тогда ты победила, - заметил Эндрю, не пытаясь скрыть вздоха облегчения.
- Какой триумф, - сказала она печально, а не цинично. - Он был добр ко мне с детских лет, кормил и одевал меня, не думая, что однажды я стану женщиной. И когда впервые он захотел от меня чего-то большего, чем стряпня или чтение Библии, я отказала ему. Я выказала ему свое отвращение, и думаю, что время от времени это причиняло ему боль. А теперь он умер, и что бы такого случилось, если бы я отдалась ему?
- Тогда в Сассексе было бы два Иуды, - сказал Эндрю с кривой улыбкой.
- А разве это было бы предательством? - размышляла она вслух. - Ведь это было бы совершено ради благой цели, верно?
Эндрю обхватил голову руками.
- Да, - сказал он угрюмо и скорбно, - в этом вся разница.
Она минуту смотрела на него в замешательстве, а затем в жарком протесте вытянула вперед руку.
- Но я не это имела в виду, - воскликнула она, - как ты мог такое подумать? - Она заколебалась. - Я твой друг, - сказала она наконец.
Лицо, которое он поднял к ней, было удивленным, ошеломленным беспримерной доброжелательностью фортуны.
- Если бы я мог поверить в это… - пробормотал он, запинаясь, не веря своему счастью. С неожиданным облегчением он протянул руку, чтобы дотронуться до нее.
- Твой друг, - предостерегающе повторила она.
- О, - протянул он, - виноват. Мой друг, - и уронил руку. - Я не заслуживаю даже этого. - Впервые его слова самоунижения не были повторены насмешливо критиком внутри него. - Если бы я мог хоть как-то исправить… - Он безнадежно махнул рукой.
- А никак нельзя? - спросила она. - Разве ты не можешь пойти и отказаться от всего, что написал таможенникам?
- Я не могу вернуть к жизни убитого, - сказал он. - И если бы даже мог, не думаю, что сделал бы это. Я не могу вернуться к той жизни - насмешки, скандалы, чертово море, мир без конца и края. Даже посреди этого страха и бегства ты дала мне больше покоя, чем я знал с тех пор, как окончил школу.
- Ну, если ты не можешь исправить то, что сделал, иди до конца, - сказала она.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты оказался на стороне закона, - сказала она, - оставайся там. Иди в открытую и дай свидетельские показания против тех, кого они поймали. Ты сделался информатором, так, по крайней мере, можешь открыться.
- Но ты не знаешь, - он, как зачарованный, смотрел на нее, - как это рискованно.
Элизабет засмеялась.
- В этом-то все дело. Неужели ты не понимаешь, что после этого твоего анонимного письма, после бегства, все они, даже тот сумасшедший мальчик, кажутся более мужественными, чем ты?
- Так было всегда, - пробормотал он тихо и печально и снова опустил голову, чтобы не видеть ее горящих энтузиазмом глаз.
Она возбужденно наклонилась к нему.
- Кто из них, - спросила она, - будь он информатором, пошел бы открыто в суд, чтобы сделать себя мишенью и побороть риск?
Он покачал головой:
- Никто бы не пошел, если он в своем уме, - он заколебался и добавил медленно, спотыкаясь на имени, в котором смешались любовь и ненависть, - кроме Карлиона.
- Тогда, - сказала она, - иди в Льюис, в суд присяжных, дай свои свидетельские показания, и ты докажешь себе, что у тебя больше мужества, чем у них.
- Но у меня его нет, - сказал он.
- Ты всё колеблешься, колеблешься, а потом проиграешь, - ответила она. - А ты не можешь закрыть глаза и прыгнуть?
- Нет, нет, - сказал Эндрю. Он вскочил на ноги и в волнении зашагал по комнате. Ты пытаешься меня заставить, а я не хочу, чтобы меня заставляли.
- Я тебя не заставляю. Чего ради? Разве тебе самому не хочется открыться?
- Ты не понимаешь! - с внезапной яростью закричал он. Его сентиментальное мелодраматическое "я", которое страстно желало сердечной материнской защиты, прижалось спиной к стене и издало прежний крик пронзительного отчаяния. Он знал, что что-то в нем откликается на ее призыв, и боялся. - Я не могу, не могу, не могу, - сказал он.
- Но подумай, - сказала она, пристально следя за всеми его передвижениями, - чтобы избавиться от этого…
Неожиданно он остановился и повернулся прямо к ней.
- Этого… - сказал он. - Но это - рай. - Он подошел немного ближе. - Если бы мне следовало перестать колебаться и прыгнуть, - продолжал он торопливо, - то я мог бы сделать и кое-что получше, чем идти в Льюис.
- Получше? - повторила она с мягкой насмешкой.
- Почему ты все время повторяешь слова? - сердито сказал он. - От этого можно сойти с ума. Сидишь здесь невозмутимая, собранная, спокойная. О, я возненавидел бы тебя, если бы не любил.
- Ты - сумасшедший, - сказала она.
Он подошел ближе.
- Допустим, я последую твоему совету - больше не колебаться, - сердито проговорил он, как будто действительно возненавидел ее. - Я хочу тебя. Почему бы мне не взять тебя?
Элизабет засмеялась.
- Потому что ты всегда будешь колебаться, - сказала она. - Я проверила. Я на тебя махнула рукой.
- И поэтому я тебя не трону, не так ли? - Дыхание Эндрю переросло во всхлипывание, он почувствовал, что его последняя опора рухнула и над ее обломками показалось пугающее будущее. - Ты ошибаешься. Я докажу, что ты ошибаешься. Я пойду в Льюис. - Он испугался, когда слово "Льюис" сорвалось у него с языка. Он нанес еще один безнадежный удар по пугающему будущему. - Запомни, - сказал он, - я больше ничего не обещаю. Я пойду в Льюис и посмотрю. Я не обещаю, что пойду в суд.
Элизабет издала слабый усталый вздох и встала со стула.
- Тебе завтра предстоит долгий путь, - сказала она, - ты должен поспать. - Она посмотрела на него с легким недоверием, и это ему польстило. Он воспринял его как знак того, что уже частично убедил ее. Неожиданно он почувствовал гордость и поверил в свое решение и был счастливее, чем когда-либо за многие годы.
- Я пойду спать туда, где спал прошлой ночью, - сказал он.
Она подошла к окну и задернула штору.
- Туман ушел, - сказала она. - Небо совершенно чистое, и я увижу шесть звезд. - Она открыла маленькую дверь у камина и встала на нижнюю ступеньку лестницы. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.