- Лишь в одном отношении - ничего поучительного и особо важного в этом деле нет, здесь вы правы. С другой стороны, моя работа в чем-то сродни искусству, а искусство и произведения искусства - неразделимы. Знаю, вы полагаете, что у меня слишком легкомысленный подход. Неверно. Главное в том, как все это возникло, - сказал молодой человек, понижая голос и рассматривая виски в стакане. - Между нами говоря, Морис, с моей точки зрения, с самого начала я принял несколько очень спорных решении, ибо не наделен даром предвидения. Честное слово, этот дар - сплошной абсурд. Владей я им, как бы я с ним справился? В таком случае, принимая решение, я был бы связан по рукам и ногам их практическим результатом. И не мог бы отказаться от них. Единственное, что мне никогда не доверяли, - это право переделать то, что я сделал; например, я не могу упразднить ни одного исторического события и прочее. А мне часто этого хочется, ну, в общем, иногда. И не потому, что я жесток или, скажем, обнаружил, кто я такой на самом деле. Понимаете, ситуация нелегкая. Просто я понял, что где бы ни находился, там или здесь, где угодно, - все приходится делать самому, на собственный страх и риск, и своими силами. Должен сказать, удивляюсь, как вам удается справляться с проблемами. - В голосе его прозвучало раздражение. - Вы даже представить не можете, как трудно выбирать из множества вариантов, каждый из которых уникален и необратим.
- Ну что ж, надо полагать, вы умнее меня, хотя, судя по результатам, этого не скажешь. Но я даже мысли не допускал, что вы не всегда там… где вы есть. Что бы это ни означало.
- Это означает, что я везде, если уж разбираться, как вы сами отлично знаете, хотя, разумеется, не везде равное количество времени. Что касается того, всегда ли я рядом, то здесь сомнений быть не может - всегда. Но все находилось в развитии. Можно было бы установить дату, когда я обнаружил, что, так сказать, пребываю рядом с каждым из вас. Это произошло довольно давно. Именно тогда, на той же стадии, а практически речь идет об одном и том же, я и сделал открытие, кто я такой и на что способен.
- Должно быть, дела ваши приносят вам большое удовлетворение?
- О да. Очень большое, в некотором смысле. Однако дела все продолжаются и продолжаются. И чуть ли не все они теперь превратились в мой долг. А я все еще думаю о вещах, которые слишком поздно делать. Я не обязан ими заниматься, но меня к ним неудержимо влечет. Радикальные перемены. Вы даже не представляете, как меня терзает искушение изменить все физические законы, или начать работу над чем-нибудь нематериальным, или просто ввести в игру новые правила. А что, если всего-навсего устроить пустяковое столкновение в космосе или взять да швырнуть на арену цирка на Пикадилли живого динозавра - одного-единственного? Трудно сопротивляться соблазну.
- А может, стоит просто облегчить людям жизнь?
- Боюсь, это тупиковый путь. Он слишком ненадежен и чреват опасностями. Я не возьму на себя смелость в открытую идти Этим путем. Некоторые из ваших друзей уже сами многое поняли. Например, ваш приятель Мильтон, - молодой человек кивнул на книжные полки. - Он уловил, в чем суть творчества и каковы правила игры, и так далее и тому подобное. Но ни разу на него не снизошло озарение, чтобы понять, кто такой Сатана, вернее, чьей ипостасью он является. Хотя, если бы он догадался, мне пришлось бы вмешаться.
Я бросил на него взгляд, и меня опять поразила его бледность.
- Да-да… - Уголки его губ снова поползли вниз. - Сердечный приступ, возможно. Или паралич. Что-нибудь в этом роде.
- У вас, должно быть, есть про запас и менее жестокие средства воздействия?
- Ну, что ж… Признаюсь, имеются определенные методы, которыми пользуешься, когда человек проявляет свободу воли. Это всем осложняет жизнь. Понимаю, но другого выхода нет. И все-таки остается огромное количество людей, которые едва ли управляемы. Однако мне пора. Я и так засиделся, потворствуя собственным слабостям. Но позвольте дать вам один совет. Не пренебрегайте церковью. О, я не призываю вас ходить на проповеди этого патентованного идиота Сонненшайна, который превращает меня в какого-то провинциального Мао Цзэдуна. Но не забывайте, он служитель церкви и поэтому владеет методологией. Вы поймете, что я имею в виду, когда подойдет время. Помните, это вам говорит тот, кто, безусловно, знает больше вашего, какими бы недостатками вы его ни наделяли. А теперь, в благодарность за гостеприимство и за виски, разрешаю задать мне один вопрос. Хотите немного подумать?
- Нет. Есть ли жизнь после смерти?
Он нахмурился и прочистил горло.
- Полагаю, ничего, заслуживающего названия "жизнь", нет. И ничего, похожего на земное бытие, - тоже, вашему воображению тот мир недоступен, и мне не удастся его описать. Но я всегда буду с вами, пока все это длится.
- А разве оно не будет длиться вечно?
- Это уже другой вопрос, но неважно. Не знаю - вот мой ответ. Поживем - увидим. Поверите ли, но, пожалуй, это единственная, ослепительно прекрасная, первоклассная крупномасштабная проблема, которой я еще не занимался. Как бы там ни было, вы все поймете сами. Хотите запомнить наш разговор и все остальное?
- Да.
- Хорошо. - Молодой человек с юношеской легкостью вскочил на ноги. - Благодарю, Морис, я действительно прекрасно провел время. Мы еще встретимся.
- Я в этом не сомневаюсь.
- Когда я буду… исполнять свои обязанности. Да. Рано или поздно вы что-то про меня поймете. Ко всем приходит понимание. К одним - в большей степени, к другим - в меньшей, разумеется.
- А к какой категории отношусь я?
- О, очевидно, к людям, способным оценить меня. Подумайте, и вы поймете, что я прав. Ах, да. - Он пощупал боковой карман своего костюма строго традиционного покроя и вынул маленький блестящий предмет, который протянул мне: - Небольшой сувенир.
Это было очень красивое, тонкой ручной работы серебряное распятие, относящееся, по моим предположениям, к эпохе итальянского Возрождения, но выглядело оно совсем новым, словно его выполнили час назад.
Он утвердительно кивнул:
- Славная штука, не правда ли? Хотя я это сам говорю. Как бы мне хотелось, чтобы кому-нибудь на моем месте было бы действительно трудно сделать подобное.
- Так это вы? Я хочу сказать…
- О да. Это часть меня.
- Так, значит, вы приоткрыли завесу?
- Хм. Должно быть, мне просто стало скучно. И я подумал: а почему бы нет? Затем я подумал, что это приведет меня к трагедии. Но нужно ли было волноваться? Ведь Он почти ничего не изменил в этом мире, сами знаете.
- Но вы только что говорили о важности церкви.
- В определенном смысле да. Но помощи от нее - никакой. В конце концов, Он был частью меня самого и никого другого.
Распятие дернулось, закрутилось и, прежде чем я сумел зажать его в руке, слетело с ладони, по косой упало на пол и покатилось в угол. Когда я бросился в погоню, послышался добродушный, искренне веселый смех гостя; тут же, блеснув серебром, вещица исчезла в трещине между стеной и полом, и появился нарастающий шум, в котором вскоре можно было четко выделить грохот трактора и звук телевизора, постепенно повышающийся до обычного уровня. Я успел подбежать к окну намного раньше, чем завершилась эта метаморфоза, и мне довелось увидеть уникальное зрелище: мир приобретал реальный вид, медленно возвращаясь к жизни в каждом своем движении, которое плавно менялось от замедленного к нормальному; пыль и клочковатый дым все стремительнее расползались вокруг, тракторист зашевелился, его рука, убыстряя темп, сунула в карман платок. Затем все стало таким, каким и должно быть.
Я отошел от окна, но куда направиться - не имел ни малейшего представления. Сердце за долю секунды дважды ударило в грудь и остановилось, я, наклонившись вперед, схватился за спинку стула, но следующий удар был настолько сильным, что, согнувшись в три погибели, я рухнул на колени и чуть не опрокинул стул. Возобновилась боль в спине, и, пока я старался нащупать болевую точку, она стала прогрессировать совсем в другом направлении. Я почувствовал, как на ладони, груди и лице выступил пот, дыхание участилось. Снова появился страх, которого я не ощущал во время визита молодого человека, во всяком случае, возникли сопутствующие симптомы. Я нашел бутылку виски, немного выпил, однако сумел остановиться и проглотил три пилюли, запив их водой. И тут понял, что нужно сразу же сделать две вещи.
В дверях я немного заколебался, но потом быстро пошел по коридору. Эми с Виктором, растянувшимся у нее на коленях, смотрела телевизор - табло на экране показывало счет в игре в крикет.
- Дорогая, который час?
Не шелохнувшись она произнесла:
- Двадцать минут пятого.
- Пожалуйста, посмотри на часы, нет, лучше покажи их мне.
На ее маленьких ручных часиках, которые она носила на запястье, стрелки показывали двадцать две минуты пятого. Я перевел взгляд на свои часы: четыре часа сорок шесть минут. Одной основательной причиной для волнения стало меньше, но страх не проходил. Я начал неловко переводить стрелки. Не спуская глаз с экрана, Эми решила завязать беседу.
- Значит, я тебе соврала, когда сказала, сколько времени?
- Нет, ты права. Было…
- Подумал, что я тебя обманываю, не поверил, решил сам посмотреть.
- Но ведь ты даже не взглянула на часы.
- Как раз перед твоим приходом посмотрела.
- Прости, дорогая, но я этого не знал и хотел убедиться сам.
- Ладно, папа.
- Прости.
- Думаю, у тебя не будет желания посмотреть со мной "Разбойничью планету"? - сказала она прежним тоном. - Она начнется в пять минут шестого.
- Увидим. Мне нужно кое-что сделать, но я постараюсь.
- Хорошо.