Заталкивая в рот очередной фрукт, солдатики вежливо кивали.
А Бакинский акцент русских старушек был так смачен. Смешной бакинский акцент. Впрочем, смешной как всякий чужой акцент. Непривычно растянутые, неожиданно приплюснутые, - слова в затейливых зеркалах комнаты смеха. "Наверное, - впервые догадался Митя, - и я со своим грузинским акцентом бываю смешон окружающим. Хм… смешон, и ладно. Но ведь бываю - неприятен. Если сшить бурку из ситца в горошек, а валенки из персидского ковра, это смешно или оскорбительно?"
Они сёстры. Давно здесь живут, одна с семи, другая с пяти лет. Русские старушки… свои, свои конечно. Или - чужие?
(Пожирая инжир, Митя смотрел в их лица поверхностно, невнимательно, не до того было. Но память сама знает, где сфилонить, а что сберечь навсегда.)
Вот бы поговорить с ними, порасспросить. Они бы поняли друг друга. Но как-то неудобно, неуместно. О чём спрашивать? Когда всё съедено, липкие руки вытерты о хэбэшные штанины и разбуженные желудки удивленно урчат, солдатики выглядят совершенно по-новому: бравые, уверенные в себе. Гусары на маневрах. Даже "уши" Лапинских галифе торчат немножко героически.
- Ну, солдатики, мы пойдем.
- Внуков завтра в школу собирать.
- Э, какая завтра школа!
"Что из этого будет? - росток страха прорастает сквозь сладкий инжир, сквозь изнуряющую бессонную ночь. - Что из этого будет?"
- Второй взвод, тревога, - уныло говорит Витя Зиновьев, входя в распахнутую солнечную дверь. Красная повязка на правом плече: помощник дежурного. - Выходи строиться внизу.
- Что, серьёзно?!
- Да ну на …!
Ошарашенный такой реакцией, Зиновьев пожимает плечами и уходит.
…Они стоят в одну шеренгу, сзади уже бормочут двигатели. Напротив, у бетонного забора тот самый "Урал". Из угольных бубликов сгоревших покрышек торчит проволока корта. Взгляды снова и снова притягивает чёрная, с приоткрытой дверцей кабина. "Как они там метались, кричали…" Снова кто-то уточняет подробности:
- А как подожгли?
Кочеулов выходит из штаба, стремительный и пружинный, будто только что с хрустящей, пахнущей чистотой постели.
- Взвод, смирно!
Подойдя, Кочеулов останавливается, забрасывает руки за спину. Выпаливает без всяких вступлений:
- Сейчас вам выдадут боевые патроны. Но будем гуманными людьми, будем стрелять по ногам.
Сквозь дырчатую тень аллейки уже поспешает Зиновьев с открытым цинком в вытянутых руках.
"Ух ты! Ух ты! Мы едем на войну! Мы как Рэмбо!"
Но и в пыхающем мальчишеском азарте Митю обдаёт нехорошим - как воздух из подвала - холодком. То размеренно, то сбивчиво щёлкают снаряжаемые рожки. Это похоже на время - спотыкающееся, теряющее ритм. Время порвалось. Хрясь! - всё, прошлое улетает под щёлканье вдавливаемых в торец автоматных рожков патронов. Мгновенно, как последний кадр порвавшейся киноплёнки… не остановишь, не успеешь вглядеться, чтобы запомнить… нет его, пустой белый экран.
- В машину!
Сгоревшие до рассыпающихся угольных бубликов покрышки.
Инжир, абрикосы и персики. Ситцевые платочки под подбородок.
"Ишь чего удумали!"
Такой смешной бакинский акцент у русских старушек.
"Сёстры мы. Всю жизнь здесь прожили".
Что же из всего этого будет?
Митя вспоминает о маме и бабушке, оставшихся в Тбилиси… "А там?" Но нужна собранность и решимость (как если бы прыгать с высоты), чтобы додумать эту мысль до конца. Уже готов, стоишь у края - ну! Внутри тяжёлый, во весь живот, кусок льда. "А там - может там начаться такое?" Нет, нет, конечно.
В тёмные овалы бойниц врывается ветер. Если прильнуть вплотную, ветер пахнет чем-то душистым и сладким. Сады, наверное. Ведь осень, урожай. Пролетают, будто это кидают камни в колодец, обрывистые тени. Зря он сражался с маслянистым армейским отупением. "Масло съели, день прошёл. День прошёл, и … с ним". Сейчас было бы легче. Бежало бы время глупой белкой в колесе. Да какое там - белкой! в колесе! И думать бы так забыл, с метафорами, понимаешь, с излишествами. Шевелил бы привычно мыслями-культяшками. Хватало бы и этого. "До дембеля осталось…" Вот и вся арифметика, вот и вся забота.
- Мы где?
- На трассе, вроде бы.
- Пахнет вкусно. Таким каким-то…
- Эх, у меня одна продавщица была из парфюмерии…
Остановка.
Митя вслед за Земляныи и Теном вылазит в верхний люк. Действительно, сады вокруг. Ровными рядами выстроились невысокие ароматные деревца. В свете фар черной "Волги" стоит щуплый гражданин в черном кожаном плаще, туго перетянутом, перерубающем его на две части - и в черной же кожаной шляпе.
Гражданин невероятно, донельзя карикатурный. И он и "Волга" его, особенно плащ и шляпа (шляпа, на два размера больше, как раз и выдает) - сошли со страниц "Крокодила". Дунет ветер, и унесет бумажного человечка, завалит трафарет автомобиля…Но ничего подобного, он живой. У него плавные, плавающие жесты и балетная гибкость по всему позвоночнику. Кажется, он и спиной делает жесты. Слов не слышно, нашептывает что-то торопливо, но монотонно. Перед ним офицеры, человек пять. Слушают, склонив фуражки.
И вдруг:
- Да пошел ты на …!
Кто это? Командир части? Неужели и вправду Стодеревский? Надо же, никогда не матерился.
Стодеревский резко разворачивается и широко поведя рукой над головою, кричит:
- По машинам, заводи!
Колонна рычит, офицеры спешат к своим бортам.
- Чего он хотел? - спрашивает проходящего мимо Стодеревского комбат Хлебников.
- Дайте, говорит, бойцов. Дачу первого секретаря охранять. А в город, говорит, можно не входить, мы всё уладим.
Теперь идут медленно. Первая же улочка пошла в гору, зазмеилась узкими поворотами. Двигатели низко гудят. Только этот гул, больше никаких звуков. В бойницах крадется ночь. Луна кое-как выуживает из темноты каменный забор - мостовую - угол - каменный забор.
- Подстанцию сожгли, - обращаясь к водителю, Кочеулов иронично вздыхает - Поголовная пиромания. Просто хочется рвать и метать, рвать и метать!
С водителем он говорит не так, как со взводом. Говорит с ним по-свойски, запросто, хоть и подшучивает через слово.
- Ну что опять ноешь, Решёткин?
- Да Решетов я, товарищ лейтенант. Домой мне пора, понимаете… Я же уже почти гражданский, понимаете… А меня, бля, в эту заварушку! На хрен она мне впала!
- Будь героем, Рикошеткин. Девки на гражданке, знаешь, как любят героев - у-у, пищат! Падают и бьются в конвульсиях.
Спиной к двигательному отсеку прилип капитан Синицын, товарищ военврач. Ростом с фонарный столб, с дебелым скуластым лицом, на котором как горчичное семечко в поле посеян маленький носик. Тесно фонарному столбу в БТРе, ох тесно.
Когда у Мити загноился и распух уколотый иголкой палец, тов. военврач усадил его на табурет и сунул ему в зубы прямоугольную пластину из коричневого слоистого пластика, изрядно покусанную. Улыбнулся, хлопнул по плечу:
- Анестезия.
Он разложил вату, йод, металлическую ванночку.
- Панариций, - объяснил он - Минута делов, - и вытащил из кармана халата ножницы - Смотри, не дёргайся.
…Прижимая локтем фуражку, Синицын всё ёрзает, пытается поудобней расположить колени.
- Ребят, - зовет он каким-то больным голосом - А у вас автоматы заряжены?
Ребята смущены. Все-таки отвечают:
- Заряжены.
- А патроны боевые?
На это уже никто не отзывается. Патроны-то и впрямь боевые. Предохранители вниз, затворы передернуты, пальцы играют по ребрышку спусковых крючков.
Будем гуманными людьми.
Девки любят героев.
Вчера вечером они затачивали саперные лопатки. "- Хорошо затачивайте, - говорил подполковник Стодеревский, прохаживаясь вдоль орудующих наждачкой бойцов - Чтобы ржавчины нигде не было. Когда будете бить, чтобы не случилось заражения крови".
БТР совсем сбросил скорость, тянется как гигантская злая черепаха. Водитель Решетов канючит вовсю:
- Домой мне, домой… Приказ через неделю.
- Что там? - Кочеулов приник к смотровой щели.
- Горит, - не меняя кислого тона говорит Решетов - Горит, сука. Пожарная машина? Да? Точно! Вон, пожарная машина горит.
- Х…ня нездоровая.
Всполохи и тени уже прыгают по чешуе мостовой, просачиваются вовнутрь через бойницы. БТР берет вправо, вправо.
- Домой мне…
И вдруг валится на бок.
- Спокойно, ребятки, спокойно! - кричит товарищ военврач.
- Сука! Сука!
Транспортер тяжело ухает правым боком в камень, и останавливается. Локти уткнулись в лица, пальцы вынимаются из-под прикладов. В кутерьме и карусели падения никто не придавил спусковой крючок… пули запрыгали бы от стенки к стенке. Обошлось, обошлось.
- Спок-койно, ребятки, - шепчет военврач, сложенный коленями к груди в большущий эмбрион.
Загорается свет.
- Значит так!! - Кочеулов стоит, расставив ноги, упираясь в зависшее над головой сиденье водителя - Сейчас открываете люк и быстро, повторяю, быстро выскакиваете и занимаете позицию для стрельбы лежа. Если будете делать это медленно, вас перестреляют как куропаток! Вперед!
Боковой люк над Митей. Он отбивает ручку замка и, распрямляясь, выталкивает люк плечами.