14
- Сильвия? - воскликнула Анна. - Это ты? Я сто раз пыталась до тебя дозвониться, но ты вечно в бегах. Я что, помешала? У тебя гости?
- Всего лишь мои дамы, - сказала Сильвия. - Сегодня среда, вот в чем дело.
- Какая среда?
- Культурный салон, - с расстановкой произнесла Сильвия.
- Ах да, да… Конечно… Может, попозже позвонить?
- Звони когда угодно, я всегда рада тебя слышать.
- Сильвия, ты не можешь приехать сюда? Я вполне серьезно: ты не можешь приехать сюда, ко мне?
- Разумеется, могу, - сказал голос Сильвии, - только все никак не получается… но когда-нибудь мы обязательно должны повидаться, потолковать о добрых старых временах. В общем, надо прикинуть. Мы еще созвонимся, да?
Анна долго стояла у телефона, устремив невидящий взгляд на сугроб за окном; ее вдруг захлестнула глубокая печаль. Как грустно бывает, когда безмерно восхищался человеком, а встречал его и встречаешь крайне редко, и поверял ему то, что следовало бы сохранить в тайне. С одной только Сильвией Анна говорила о своей работе начистоту, хвастливо и притом с трезвой беспощадностью, и за долгие годы в памяти у Сильвии накопился толстый, плотно сбитый пласт опрометчивых признаний.
Напрасно я звонила, подумала Анна. Но она единственная, кто меня знает.
15
Проруби у Хюсхольмова Эмиля были в двух-трех сотнях метров от сараев и мастерских, и сети свои он осматривал либо вместе с женой, либо с Матсом. Выбирал сеть он сам, спутник же его только травил линек. Улов бывал небогатый - одна-две трески на домашние нужды. Как-то раз он опять пригласил с собой Матса; мороз отпустил, шел мокрый снег с дождем. Эмиль сколол ночной лед по краям проруби, Матс вычерпал осколки, и вода наконец стала чистой.
- Та-ак, - сказал Эмиль, - сейчас тебя ждет маленький сюрприз. Принимай сеть, а я займусь линьком. Да не дрейфь ты, парень, управишься!
Мальчишка вроде бы не понял, и Эмиль продолжил:
- Ну, давай. Можешь наконец-то вытянуть сеть. Приятно небось, что тебе этакое дело доверяют, а?
Обида медленно, но верно, точно острая игла, пробила Матсово благодушие. Эмиль меж тем размашистым шагом направился к своему краю сети и совсем почти исчез за стеною дождя и снега. Но вот он появился снова и, став поудобнее, приготовился травить линь, а после нескольких минут тщетного ожидания воскликнул:
- Да ты что, заснул, что ли?! Сеть и то выбрать не можешь!
И тут Матс вскипел - такое случалось с ним редко, кроме Катри, никто знать не знал, что мальчишка способен разозлиться. Схватившись за подбору, он ощутил живую тяжесть сети и замер, а злость тем временем все нарастала.
- Ну! - гаркнул Эмиль, его тоже злость взяла. - Давай! Или ты вконец рехнулся?
Матс вынул ножик, с размаху хватил по подборе - и сеть ушла под лед, а он повернулся и зашагал к берегу, минуя сараи и лодочную мастерскую, выбрался на дорогу, взошел на косогор и скрылся за "Кроликом", в ельнике. Снег подтаял, поэтому малый на каждом шагу проваливался по колено, сапоги поминутно застревали в сугробе, и Матс вытаскивал ногу в одном носке. Он чертыхнулся и с силой вбил нож в какое-то дерево - да так и бросил там.
В прихожей Матсу встретилась Анна, он на миг задержался и склонил голову в привычном почтительном поклоне. Анна ответила тем же, а когда он двинулся дальше, вскользь обронила, что из города привезли новые книги.
Долго не утихали в деревне пересуды насчет срезанной сети.
- Малый-то с приветом, - говорил Хюсхольмов Эмиль. - Добрый, но с приветом, тут все ясней ясного. Я ему дал сети выбирать, ребятам ведь занятно, когда рыба идет, а он знай стоит себе сложа руки, ну, я, понятное дело, маленько осерчал да и прикрикнул, вот и все.
- Как это вам не боязно пускать его в мастерскую, - заметила фру Сундблом, а лавочник ввернул, что, мол, не ровен час этот верзила лодки в щепу изрубит, дурная кровь у малого, ох дурная, и никуда от этого не денешься, как ни верти.
- Вы бы придержали языки-то, - сказал Эдвард Лильеберг. - Будь его воля, Матс бы с этих самых лодок пылинки сдувал, вон ведь как дрожит над ними, и делает он все честь по чести, хоть и канителится. Но поручить ему можно любую мелкую работу. А сейчас, может, пивка мне нальете?
- Что ни говори, - опять вскинулась фру Сундблом, - а уродились они оба в этого… в папашу своего… Мое дело сторона, да только в один прекрасный день… В общем, я бы на вашем месте еще подумала, пускать ли его в мастерскую!
- Пускал и буду пускать, - отрубил Лильеберг. - Я за малого ручаюсь. И за его сестру тоже. С ней, понятно, не всегда легко, зато она сызмальства братишку растит, храбрая девушка и не из обманщиков. Что вам не по нраву-то?
- Да уж этой особе пальца в рот не клади, - сказала фру Сундблом. - Во всяком случае, делишки свои они обстряпали. У Эмелинши денег тьма-тьмущая.
- Уймись ты, старая перечница! - сгоряча вырвалось у Эдварда Лильеберга, и тотчас брат предостерегающе взял его за плечо, а Сундбломша пулей вылетела из-за стола, даже чашку с кофе опрокинула.
- Сами видите, - заметил Эдвард Лильеберг, - в сердцах любой может дров наломать. И все равно этак лучше, чем злобствовать втихомолку. И вот что я вам скажу, а вы извольте уж передать другим: Клинги - люди честные, и ежели они что-нибудь делают, то причин для этого куда больше, чем мы с вами думаем.
И он вышел из лавки.
16
- Фрёкен Клинг, с вашей стороны очень любезно распечатывать мою почту. Но у меня есть маленькая причуда, на ваш взгляд, может, и ребячливая: я люблю вскрывать письма сама. Равно как и разрезать новые книги или чистить мандарины. В противном случае все, конечно, уже не то.
Катри смотрела на Анну нахмурясь, так что брови стали похожи на сросшиеся крылья.
- Понятно, - сказала она. - Только ведь я вскрываю их, просто чтобы узнать, какие можно выкинуть.
- Но, дорогая моя!..
- Да-да, те, что вам совершенно неинтересны, - реклама, письма от разных там попрошаек, которые в погоне за деньгами так и норовят обмануть.
- Откуда же вы это знаете?
- Знаю, и все. Чувствую. От них за километр обманом несет, и отправляются они прямиком в корзину.
Анна, с минуту помолчав, заметила, что и в заботливости можно хватить через край. Сделанного, к сожалению, не воротишь, но в дальнейшем пусть Катри хранит негодные письма, когда-нибудь потом и просмотрим.
- Где же их хранить?
- Ну, скажем, на чердаке.
- Ладно, - отозвалась Катри, и по губам ее скользнула улыбка, - на чердаке так на чердаке. А это счета из лавки, я их долго проверяла. Он систематически вас обманывает. Не намного - на пятьдесят пенни, на марку, - но обманывает.
- Лавочник? Не может быть. - Анна с досадой поглядела на счета, наспех накарябанные синим карандашом, и отодвинула их от себя. - Да-да, я помню, вы как-то говорили, что он злой человек, - в связи с печенкой, кажется… На пятьдесят пенни больше или меньше, какая разница?.. Кстати, отчего именно он, по-вашему, такой уж злодей?
- Фрёкен Эмелин, это очень важно. Я уверена: он вас всегда обманывал. Сознательно. Надо думать, с самого начала. Потихоньку, понемногу, а деньги, между прочим, крупные набегают.
- Злой? - повторила Анна. - Это он-то? Всегда приветливый такой, вежливый…
- С виду одно, на уме другое.
- Но чем я заслужила его неприязнь?! - воскликнула Анна с простодушным удивлением. - Со мной так легко ладить…
Катри не шутя стояла на своем:
- Дайте же мне сказать о счетах. Поверьте, они не сходятся. Я считать умею, притом быстро. В общем, пора с этим делом разобраться.
- А зачем? Какая в этом необходимость? Вы же не собираетесь его наказывать?
Катри в ответ обронила, что Анна вольна, разумеется, поступать как угодно, но должна быть в курсе происходящего.
- Да-да, - беспечно сказала Анна, - на свете так много всего, о чем можно бы похлопотать. - И добавила, как бы оправдываясь: - И то, и другое, и третье… Правда?
Сидя за секретером, Анна Эмелин отвечала на письма малышей. Она разложила письма на три кучки. В кучке "а" были те, что от самых маленьких, которые выражали свое восхищение с помощью картинок, чаще всего они рисовали кроликов, а текст - если он вообще был - писали их мамы. Кучка "б" состояла из просьб, нередко требовавших срочного исполнения. В частности, связанных с днями рождения. И наконец, в кучку "в" попадали так называемые "обиженные", здесь требовалась особая бережность и продуманность. Но все без исключения корреспонденты - и "а", и "6", и "в" - допытывались, почему кролики цветастые. Обычно Анна легко придумывала этому объяснение: если отвечать без задержки, все шло как по маслу. Однако сегодня Анна Эмелин впервые не могла сочинить никакой причины - ни поэтической, ни благоразумной, ни смешной, - это попросту был дурашливый курьез, который вдруг показался ей наивным и неуклюжим. В результате, она только и сделала, что нарисовала кроликов - по одному на каждом листке, - а потом украсила всех цветочками. Но дальше дело не пошло. Анна стала ждать, и ждала долго. Она порядком сама себе надоела и в конце концов, рассердившись, стянула каждую кучку писем резинкой и отправилась наверх, к Катри.
Розовая комната для гостей выглядела по-ста-рому и все ж таки иначе: казалась более просторной, что ли, и пустой. Окно было приоткрыто, в комнате царил холод и кисло пахло сигаретным дымом. Катри вязала, но, едва увидев Анну, отложила работу и встала.
- Вам здесь нравится? - неожиданно спросила Анна.
- Да. Очень.
Анна подошла было к окну, но тотчас озябла и вернулась на середину комнаты.
- Закрыть окно?