А в Москве я ещё научилась рассматривать картинки в отражениях ресниц. Когда морось, ресницы блестят, и в повисающих каплях можно видеть отражение собственного глаза - перевёрнутого на сто восемьдесят градусов. Жаль, что я наобум сдавала физику и не знаю теперь, почему перевёрнутого, а равно и в выпуклой стороны ложки лицо отражается прямо, в вогнутой - наоборот.
Такие важные мелочи идут на ум. На них никогда нет времени в городе - просто так и не наступает момент, когда бы их можно было схватить за хлястик прежде, чем ускользнут в сумрак.
И в чём, собственно, разница между видимым вокруг и отражениями в ресницах?
Старик кидает камешки в море. Он кидал их так в детстве. Только тогда в его действиях было меньше осмысленности. Хотя как знать. Он кидает - они булькают. Он хочет, чтобы проскакали несколько раз. Так и не научился до седых волос. Что ж, самое время освоить эту науку. Надо ударить плашмя, лучше плоским, понизу, с силой - и тогда побежит.
Словно в ответ моим мыслям, гладыш защёлкал по поверхности воды.
Людмила Николаевна в белом пуховом платке - ветрено - выгуливает рысь Нюру у подъезда.
- Ой, впервые за столько дней наконец вижу свою соседку! Ай, да ты ещё похудела…
Ничего себе. Как - похудела? Я тут отдыхаю и постоянно что-то жую. И пишу ещё. Видно, внутренняя работа поглощает все отбивные, которые я сжевала в прибрежных кафе.
- А ты… - она смотрит пристально мне в лицо, - Валентина Зуева?
- Ну да…
Вроде ж представлялась.
- А мы тут статью в газете прочитали… Анатолий Петрович сказал, умная девочка.
Людмила Николаевна и рысь Нюра с чувством выполненного долга скрываются за дверями.
Сюда доходят те газеты? "Умная девочка"… Я усмехаюсь. Мне горько.
Снова, как нож к горлу, подступает вечер, и томительное беспокойство чёрной змейкой вьется вокруг. Что же мне делать? Что мне делать? Я так бы хотела вернуть его, но хорошо понимаю, насколько это невозможно, невозможной была сама наша любовь, возможными видятся только бесконечные ссоры - они зато возможны сверх всякой меры, не каждый человек реален так, как реальны скверные происшествия, мелкие стычки, гадкие слова, брошенные в лицо друг другу. За фасадом приличных семей часто скрывается не бог весть что.
У нас тоже был свой фасад. Дмитрий был хорош собой, плечист, осанист, высок.
- Сантиметров сто девяносто? - уточнил как-то случайный любопытствующий, получив примерно такой краткий список качеств.
Я кивнула: сто девяносто, рассмешило преувеличение роста, оно как бы служило знаком того, как высоко оценивают меня, полагая, что рядом может быть мужчина не ниже ста девяноста сантиметров. Хотя в Дмитрии едва было сто восемьдесят, но он был хорошо сложен и оттого казался выше.
Ближе к вечеру в Москве всегда испытываю желание сделать что-нибудь. Кому-нибудь позвонить.
Теперь мне уже не известен номер его нынешнего телефона.
Может, и к лучшему, не приходится хватать себя за руку и подсекать на полпути к аппарату. Хотя просто нет возможности проверить, порывалась бы позвонить или нет. Может быть, гудит тяга избавиться от одиночества, а не желание что-либо вернуть?
Разбирала свои старые файлы и наткнулась вот на такой - он будет завершающим паззликом моей коллекции. Ещё одним пришпиленным насекомым в гербарии жуков.
"С меня хватит! Больше не могу.
Мой муж нечеловечески хорош собой, умен, талантлив. Когда в первый раз я была с ним в кафе, он с умилением наблюдал, как я ем суп. Долгое время я не позволяла себе есть в присутствии молодых людей. И чем больше нравился парень, тем скованнее была. Я поступала как анорексичка. Даже если чувствовала пароксизм голода, никто не мог меня заставить проглотить кусочек чего-нибудь, что не было бы сладким и не могло сойти просто за десерт, за утоление досужего аппетита. Один из знакомых даже, поглядев, как давлюсь сигаретным дымом на пустой желудок и уверяю, что совсем не хочется есть, отказываюсь отведать даже дыню, выразил сочувствие. Приговорил: "У тебя проблемы с едой".
Да, у меня проблемы с едой. Были, во всяком случае. Не знаю, как сейчас. Нынче никто не указывает мне на них. Может, они и сохранились - почем я знаю?
Подруги - другое. Но, во-первых, я не чувствовала себя ничем обязанной подругам, с которыми ела вместе. Меня не беспокоила толщина их кошельков, потому что платила за себя сама. Не рискуя поставить человека в неловкое положение: закажешь, что понравится, например, лозанью и черепаший суп, а у него хватит только на макароны и черепашьи коготки.
Так вот, я ела суп чуть ли не впервые в присутствии постороннего мужчины. И он ласково, как родная бабушка, глядел на меня. Радовался: у девочки хороший аппетитик.
Через месяц после того, как мы стали вместе жить, он деликатно указал мне на ошибку: "Не хлюпай, пожалуйста, когда ешь жидкое". Я смутилась, кивнула и постаралась отныне есть как можно бесшумнее.
Через два месяца он звякнул ложкой о тарелку и сказал построже: "Я же просил тебя. Не хлюпай".
У моего мужа ангельское терпение. Было.
Я немного огорчилась, что так огорчаю своего ангельского мужа. И во второй раз приняла решение отныне есть как можно тише. Ложка плывет по воздуху бесшумно, ничто не мешает супу так же бесшумно вылиться в рот.
Ещё через неделю он постучал пальцем по столу и настоятельно попросил. Даже потребовал. Он сказал укоризненно: "Ну!" И добавил: "Сколько можно?" Но так как я помнила о своем намерении есть, производя не больше шуму, чем пушинка, летящая в потоке сквозняка, и искренне полагала (заблуждалась, конечно), что именно так и поступаю, я обиделась. Он прав. Так действительно больше нельзя.
Итак, с меня хватит. Довольно! Свободу попугаям! И кроликам! Отныне никто не помешает мне есть, как свинье, чавкая, причмокивая, хлюпая, разбрызгивая суп во все стороны из моей одинокой лохани, так, чтобы брызги попадали на скатерть, и на пол, и даже, возможно, долетали до кухонной мойки".
Умозрительно смешно, да. Боже. Я ещё пыталась справиться так, чтобы ничто не сломалось. Опосредовать опыт. Написать роман. В весёлом духе. Карикатурный. Файлик и должен был стать началом.
По окончанию листопада бродила в вечернем парке "Дубки". Хотелось говорить - сказать всё. Чтобы не пугать прохожих, достала мёртвую трубку сотового и стала рассказывать ей - и про то, как я бродила в тумане парка четыре года назад, и что от сырого запаха древесных грибов кружится голова, и нынче холодно, а скоро совсем похолодает…
Раньше рядом бежала весёлая рыжая собака со смешным, несолидным для боксёра именем Бакс.
Собака умерла. Трубка отвечала надменной, абсолютной пустотой. Пустотой, в которой таилось чьё-то враждебное присутствие, и жутковато приникать к ней живым мерзнущим ухом.
- Теперь, к счастью, я уже совсем остыла. Думаю, всё к лучшему, что мы разошлись. Он вообще стал в моём сознании подобием пустой оболочки, содержание выветрилось, ушло куда-то.
- Остыла, говоришь. Вижу, вижу… Ты уже столько времени распинаешься на тему того, как именно ты к нему равнодушна и насколько градусов охладела. Ну-ну.
- Не передергивай. Что ж ты думаешь, три года вечной любви могут вот так сразу подернуться пеплом?
Если бы сейчас позвонил кто-нибудь, ну вот кто-нибудь, из тех, с кем я хотела бы поговорить, даже если тот, кому я предназначала речи - я даже не стала бы с ним разговаривать. Так была увлечена собственным монологом. Типичная возгонка: в одиночку женщина влюбляется, в одиночку разочаровывается. Не прорвать плотную ткань.
Да и всё равно ведь - не позвонили…
- Когда умер великий мудрец, - поучала я трубку, - ученик рыдал, а люди спросили: "Что ж ты плачешь, учитель ведь тебе говорил, и ты повторял, что смерти нет, да и вообще мир - пустота?" Как, мол, соотносятся твои речи и твои слёзы? А ученик отвечал, что не он плачет, а плачут его глаза, учителя больше не доведётся им видеть, и не он дерёт на себе волосы, а его руки, от тоски: больше не обнимут учителя…
Лишь однажды плавное течение нашего разговора было нарушено: какая-то старушка, проходя мимо, буркнула:
- Лучше бы ты в Путина влюбилась.
Оторопелая, глядела ей вослед. Так и недоумеваю.
Впрочем, должно быть, послышалось.
От Ульриха пришло очередное очень милое и очень бессмысленное электронное послание, в котором были слова "хотел бы обнять тебя, маленького отважного солдата". Какая чушь. Бессмысленно и тупиково, обоюдоострые стремления прочь от собственных одиночеств. Ещё один фрагмент чужого, лишнего, ложного опыта. Лучше прекратить всякую переписку, чем вести её в таком духе, томясь собственным бессилием и невозможностью какой-либо встречи.
А если бы встречу и было возможно назначить, придумать, провести - не завела бы она в ещё более глухой тупик? Конечно. Вроде и мнится, дальше тупика хода нет, но всегда есть возможность ещё усугубить тяжёлое положение. Ну хоть в этом отношении жизнь предоставляет большие возможности.
Не интересно, что было год назад в то же время. Иной раз люблю припомнить, что было, скажем, ровно в полдень такого-то ноября такого-то года. Но теперь лучше не вспоминать. Что б там ни происходило - тогда мы были муж и жена. Рассматривая фотографию (я во внутреннем дворике летней Академии МВД), испытала нечто вроде боли за неё (ту, что на снимке) и за него (кто никогда не взвесит в руке глянец конкретной картинки). Словно два маленьких и глупых человечка, где-то когда-то бывшие нами - злобные гномики - разрушили всё, что могло бы состояться. И не состоялось…