Я видела, как два заветных чемодана с дневниками и рисунками стоят на пустыре за домом, у мусорных баков. Я иду мимо и вдруг замечаю своё придуманное богатство, величайший груз моей памяти, который может быть обновлён в любой день благодаря склонности всё время сочетать буквы и черкать линии, и я кидаюсь к сундукам, охваченная ужасом: как, кто-то посмел вынести моё прошлое на помойку, и вдруг во сне меня останавливает соображение: раз прошлое, не лучше ли ему и оставаться прошлым? И я держу путь помимо моих чемоданов. Будь они неладны. Ну их.
И впрямь… Знавала я людей, которые не могли двинуться дальше, потому что постоянно изнывали над тетрадкой своих юношеских переживаний - не такая уж бкщобидная ыкши жи лекывникм.
(Последнюю строчку писала с закрытыми глазами, вслепую, оказалось, все мимо. Так и все мои выстрелы).
Я хожу по улицам, говорю по телефону, ем и заглядываю в комнаты, и улыбаюсь. Человек всегда найдет повод чувствовать себя несчастным, а вот нагнать тот единственный шаг, который постоянно отделяет от счастья, не так уж просто. Страдание меня чуть просветлило. Заставило подняться над уровнем быта и оглядеть будни чуть свысока.
Хотя вообще-то страдание делает человека хуже, а не лучше, как у нас принято думать. Страдание не очищает - грязнит. Странно, многие думают наоборот. Ну вот положим зубная боль - разве может человек, который мучается от зубной боли, кому-то сочувствовать? Он может только требовать сочувствия к себе и злиться на других, что у них всё в порядке с зубами. Страдание очищает только, когда оно прекращается. А вот когда страдалец сходит к стоматологу и избавится от зуба, он уже будет в состоянии сопереживать, потому что понимает, каково, если десна вспухла и ноет. Он помнит. А кто не знает той боли, никогда не сможет уяснить, чего другой на стену лезет? Подумаешь, зубы…
Как удачно получилось, что я побывала замужем. Теперь никто не убедит, будто я много потеряла, если не живу с мужчиной. Желание жить с мужчиной - просто веками освященное сумасшествие, доподлинное безумие. Институт абсурда.
Служанка, наложница, секретарша, медсестра, повариха, прачка, кто угодно, но не сама себе хозяйка - вот кто такая женщина с мужчиной. Подушка для отдыха, удобная жилетка для плача, дурочка с переулочка, девочка по первому зову. Только инвалидка, у которой не хватает руки или ноги, или, что встречается чаще, мозгов, может добровольно прикрепить себя к мужику, закабалиться или продаться в рабство - как кому больше нравится, сути дела не меняет.
Я пишу, а, самое ужасное, понимаю великолепно, что если бы он на меня руку не поднял, так-таки и не решилась бы его прогнать. А и ушёл бы - до последнего ползла на коленках, с воплями прости и помилуй, всё бы пыталась повернуть время вспять, обещала гладить костюмы и чистить тапочки, носки стирать и воду пить - тьфу, действительно, ну разве не идиотка!?
Но когда он меня скрутил, сжимая руки до ссадин, не заботясь о том, будет ли мне больно, скорее напротив, заботясь, чтобы непременно было больно, когда швырнул, схватил за горло, взял мою руку и ударил ею меня - чёрной, как мёртвая кровь, ненавистью возненавидела весь белый свет. Крах. Обвал. Камнепад, погребающий под собой всё, что я знала о мире, всё, на что надеялась. Было похоже на трагедию среди обыденности, вроде взрыва в метро, чему невозможно противостоять и что наотрез отказывается принять здравый смысл.
И если бы тогда я была способна оценить происходящее здраво, обозреть тверезым оком, то, не мешкая ни минуты, убила бы его.
Оборотень. Барсук.
Меня бы не посадили. Ведь я без пяти минут шизофреничка. Видите халат? Тапочки? Грязные волосы? Валерьянку, порванные колготки? Читали вы дневники, которые я вела в больнице?
Какое всё же, думаю, острое наслаждение - убить обидчика. Что за славное дело убийство, когда оно в своём праве. Настоящий поступок. В современном мире с его лживым притворством, с его наигранным ужасом перед убийством и наглорожей моралью, которая позволяет убивать только на псевдозаконных основаниях, лишить подлеца жизни, не заботясь о последствиях - смело и благородно. Не знаю, суждено ли мне когда-либо убить человека, но в тот момент поняла и почувствовала: могу.
Полагаю, если когда-нибудь, в условиях ли военного времени или в припадке ярости, я убью человека, только не по случайности, а осознанно… А впрочем, не знаю. Хотела сказать, не почувствую даже особого ужаса - но уже из области психопатологии. В таких ситуациях дыхание вечности за спиной ерошит волосы на затылке и обжигает холодом незащищенную шею.
Наверно, лучше всё же никого не убивать.
За себя мстить - того не стоит.
Но когда говорят "не убий", обращаются к сильным людям. Всё это имело смысл, пока мужчина и сильнейшие из женщин могли позволить себе убить. Убивать, когда тебя обидели - оно и впрямь не нужно: свидетельство слабости. Но если, скажем, какая-нибудь тварь посмеет… в отношении моей матери… или моего ребенка, мной еще не рожденного…
Убью.
Я несчастный человек. Я пишу, когда нужно плакать. Удел всякого текста - быть прочитанным, но не всяких слёз удел быть выплаканными и услышанными. Вынула из нижнего ящика стола его бумаги - конспекты, занявшие весь ящик. Переложила тетради в большую сумку. Ту самую, о которой он говорил: "Вот мой дом". Раньше я уже набила её всякой мелочевкой, поэтому пришлось повозиться.
Всякий стол, который у нас когда-либо был, он занимал первым - везде лежали его бумаги, его вещи, моим дневникам и распечаткам места просто не находилось.
Теперь ящики в моём полном распоряжении. Могу заполнить, чем хочу, но заполняю, чем приходится. А то валяется всякая белиберда здесь и там.
Я все дни, пока болею, посвящаю рефлексии, но, если бы была здорова, думаю, для неё не нашлось бы места. Или если бы сейчас в моей жизни был мужчина, я бы забыла Дмитрия по принципу "с глаз долой". Конечно, я вспоминаю всякие трогательные сценки, ну как он, например, ловил ёжика на даче в Глазове, или подарил книжку с картинками "Котенька-мурлыка", словно мне было пять лет, но в основном понимаю, какое счастье, что мы расстались именно теперь, а не когда-нибудь после. Потому что когда-нибудь мы бы все равно неминуемо расстались. Я даже задумала такой роман с одним началом и массой продолжений, где встречаются двое и в конце каждой главы расстаются, только всякий раз по-разному и в разное время. В первой главе они могли бы расстаться после двух минут разговора на улице, а в последней - после пятидесяти лет совместной жизни: всё равно кто-то всегда умирает первым… И всё равно всегда умирают оба.
Позвонил Володя. Знакомый. Молодой человек, не парень, а именно молодой человек, да и не так уж он и юн, всё-таки за тридцать, зрелый ум и зрелое мастерство.
Я не понимала, как в одной из своих повестей он сумел так изобразить девушку, нужно быть женщиной, быть в её шкуре, чтобы суметь так. Как это возможно?
Он ответил:
- Возможно все, - и засмеялся почти про себя, стало понятно, что он не то вспомнил сейчас разговор, который вёл с кем-то, не то какую-то ситуацию, и, произнося фразу, отвечает собственным мыслям.
Хорошо центрированный человек, поняла я с завистью. Надо же, как удаётся.
- А кстати, заходи хоть как-нибудь на кофе… - сказал он. - Знаешь наш адрес? Нет? Странно. Записывай.
Почти болезненно реагирую на автономных, хорошо обособленных, отстранённых и отчужденных людей. Хочу как они. Какой была раньше. Маскируюсь, может быть, и успешно. Всё время боюсь разоблачения.
На ближней даче читаю детектив.
Говорят о том, что является теперь наиболее важным. Поразительно оторвалась я от своей родни - родителей, бабушки… Обсуждают, верандой к берёзовому лесу (но на сервер) или вглубь участка (но с видом на соседские крыши) ставить новый дом…
Краем уха слышу, краем души понимаю непримиримый внутрисемейный тихий разлад: бабушка всё упирает, как дом будет смотреться с улицы, с дороги, куда развернется парадной стороной, а мама хочет, чтобы в кухне и в веранде было как можно больше солнца. Бабушка принимает во внимание, как стоят другие дома, говорит, надо ещё раз, попристальнее, рассмотреть, и поставить так же. Мама раздражается: ей всё равно, как стоят дома, важно, чтобы в веранде было светло…
Делают попытку втащить в иную реальность и меня.
- Как ты думаешь, флоксы здесь будут хорошо смотреться? Смотри, вот здесь пионы, тут лилии, тут жасмин, тут дельфиниум…
- А я бы предпочла ровный газон.
- Газон?
Мама смотрит с некоторым недоверием. Думает, шучу.
- Газон с фонарями, - говорит папа.
Читаю детектив и искренне наслаждаюсь необязательностью, произвольностью времяпрепровождения.
Я отрезанный ломоть. И весь прежний уклад жизни, и настойчивые приставания съесть ещё бутербродик и обезоруживают, и злят. Теперешнее моё состояние вряд ли встречает понимание, но ведь со мной связывают целый ряд мыслей о развитии семьи, и нашем общем, родовом продолжении…
Чем бы я ни занималась, не способна оторваться по-настоящему. Потому что мысли о том, что подумают родители, бывают взыскательнее и болезненней, чем реальное отношение реальных людей. В семье меня - а ведь это, говорят, редкость - примут любой.