Тайком ездила смотрела ту квартирёнку на Войковской, шестой этаж пятиэтажного дома. Пентхауз, сказала хозяйка. Крупная баобабиха, с малиновым пятном помады пониже носа, что должно означать губы, и синими аккуратно нарисованными кружками под бровями, символизирующими глаза. Ну и нора то была! Балкончик перекошенный, комнатка в пол-ладони, коридор с большой палец, туалет и ванная совмещенная - с ноготь мизинца.
Машинка полуавтомат, везде пылища, видно, здесь жил одинокий старик, и прямиком отсюда отправился в морг. Правда, хозяйка настаивала, что последние полтора года берлогу снимала юная девушка, но не верилось. Или она могла унести с собой всю свою молодость и красоту, ничего, даже блёстки не оставив для прежнего места жительства?
О несостоявшейся попытке к бегству никто не узнал.
Только маминых слез мне и не хватало! Мама всегда мечтала выдать дочь замуж. Видно, её нервировали мои детские ультиматумы, что я на всю жизнь останусь старой девой. Сама не желая, она поторопила меня. Дмитрий, как нарочно, очень понравился. То ли чуток смахивал на отца в молодости, то ли просто сумел так себя показать. Он умел.
Дмитрий появился на пороге сияющий, в тающими в волосах снежинками. И сами волосы отливали особым бриллиантовым блеском - натирал он их чем, что ли, или мыл каким особым шампунем?
- Ей ведь так трудно было найти парня по себе, - наверняка делилась мама с соседкой. - Все не по ней. Разборчива, привереда. Я им очень довольна. Я считаю, дочка нашла себе пару.
Да и все символы указывали, что он есть он. Что я не ошиблась. Мы и познакомились в тот самый день, когда двадцать пять лет назад познакомились мои родители, и накануне маме снилась красная и белая роза, значит, к любви и к болезни, а мама в нашей семье известный сновидец и прорицатель.
Яркий свет в плацкарте погас, оставился лишь сумеречный, едва помаргивающий. За окном плыли редкие прожектора на станциях, в их косом свете лицо милиционера напротив вспыхивало и гасло, словно он мне блазнился.
- А у моего брата "девятка", и она постоянно ломается, - сказала я.
- Уверяю тебя, что "шестерка" "девятки" гораздо ещё лучше! Понимаешь, советская сборка. Иномарки они на какой бензин расчитаны? На неэтилированный. А у нас какой? Этилированный. И там же везде стоят вентили, они летят только так. Вот взять, к примеру, новую "волгу"…
Просто мысли путаются. Видела однажды, как кошка-подросток (уже не котенок, но ещё не взрослая домашняя минипантера) гоняла клубок с нитками. Вот так же они путались, нитки, как мысли.
Уже решили расстаться. Мирно, спокойно. Я пришла домой вечером, после напряженных работ и занятий.
- Мне нужно постирать рубашку. - сказал он. - И желательно побыстрее. Заправь, пожалуйста, машинку.
Так холодно, что меня облёк иней. Словно льду напустил в газообразном виде.
- Сейчас…
Стала бояться. Сделаю не то - вмажет. Не ударит, но тона достаточно.
Вымыла картошку, проколола вилкой, укладываю на тарелку - у нас тарелки на съемной квартире были тогда такие красивые, с изображением пасторали в синих тонах: пастушок и пастушка с ягнёнком, запущенный парк, ваза с цветами стоит на высоком пьедестале. В такую тарелку уйти можно было и не вернуться. Часто я так уходила, слёзы, стоящие в глазах, становились линзами, сквозь которые плыло и мерцало, и виделось, что пастушка, лукаво улыбаясь, приподнимает подол пышного платья, и пастушок помахивает рукой, и шелестят ветки деревьев.
Одну такую разбила. Пастушка с отколотыми ногами валялась отдельно от любимого пастушка.
- Надо с р о ч н о рубашку постирать!
Тут я не выдержала. Нестерпимо переносить его холодность после того, как он дал мне столько тепла.
Кажется, заплакала. Или - закричала. Он послал меня "на хуй". Не могу терпеть мата. Не то что не могу - всё зависит от образа. Он и его слова - они никак не связывались в голове. Вселенная разлеталась на осколки. В бешенстве я сорвала с вешалки его костюм. Единственный костюм. Концертный. И он скрутил меня. Он ударил.
Я любила его. Так было. Хотелось стать его домом. Он жил по общагам. И как-то, в начале, на вопрос, где твой дом, сказал:
- Дом? Ну, конечно, у меня есть дом. Вот… Сумка…
В сумке были ноты (пел в церкви), всякие важные и нужные бумаги (учился, работал), ручки, ежедневник, методические пособия (преподавал русский язык).
Я, помню, тогда рассмеялась. Бриллиантовые волосы, отливающие розовым и фиолетовым. Зелёные, как весёлые осы, глаза. Я и сейчас вас люблю. Я сказала:
- Твой дом - я.
А мой зато дом - компьютер. Серый ноутбук. В тон серому пальто. Серое пальто тоже дом, длинное, с развевающимися полами, когда тепло. На глухой молнии, с поясом и поднятым воротником, когда холодно. В последнее время холодно всегда. И я всегда застегнута до горла.
Уже на светлой кухне чужой ялтинской квартиры. Включила ноутбук и испытала радость возвращения домой. Знакомый "рабочий стол", обласканные взглядом иконки программ. Правда, нет интернета. Интернет остался в Москве. Оно и к лучшему. Вряд ли бы смогла что-то написать, будь тут интернет. Составляла бы ответы на письма, сочиняла новый пост в "живой журнал", придумывала реплики поостроумнее на "комменты".
…Мент облачился в гражданский жёсткий кожух, и, наклонясь ко мне, спросил:
- А где именно в Москве ты живёшь?
- С родилетями, - сказала я, сразу почуяв неладное.
- А телефон у тебя там есть?
- Есть…
Он протянул клочок обёртки тульского пряника.
Вздохнув, я записала номер. Ничего не выйдет, мой серый друг. Такой же серый, как и я… Ничего не получится. Те жигули и лариски, которые так волнуют в случайной беседе в произвольном вагоне, будут ты даже не представляешь, каким обременением в моей пуржащей Москве. У меня не найдется на тебя - ни минуты. Как у твоей дрянной девчонки, которую единственную ты любишь. Но и переврать номер или отказать после такого разговора, понятно, я не имела права.
Зато наконец-то могла расстелить постель и забыться беспокойным дорожным сном.
Ялта
Выспаться, как и следовало ожидать, не дали. Неутомимая таможня устроила побудку часика в два ночи. Грохот, скрежет и яркий свет.
- Ой, ой, где, что? А?
- Белгород.
- А, ещё родные пенаты…
Чуждые тут "пенаты" резанули слух, и я сразу полюбила эту женщину - со стыда за неё и в благодарность, что ей нравились уроки литературы. Она и была та самая, что согнала вчерашнего мента со своей постели, и тем обеспечила меня непрошенным собеседником. Золотозубая в смутной улыбке, теперь беспокойно осматривается по сторонам.
Она чувствует во мне неясное ей спокойствие, нервничает перед проверкой документов, и то и дело обращается с вопросом:
- А скажите, следующая таможня после которая теперь - скоро?
- А сумки - будут досматривать?
- И надолго стоим?
Я не могу толком ответить ни на один, потому что, хотя сотню раз пересекала границу России и Украины, деталей таких не запомнила. Поэтому говорю, чтобы её успокоить. Да ей, собственно, и нужно.
Ребята и девушки в пятнистой форме, мои ровесники (всё не могу привыкнуть, что сверстники уже не ходят в детсад, а играют во взрослые игры) проходят с печатями по вагону. В ребятах я всегда вижу братьев, не гипотетических, а вполне реальных своих братьев, родного и двоюродного, оба служили. А вот к девушкам поднимается низкая волна недоверия. Может быть, неприятно присутствие облеченных властью существ одного со мной пола? Может быть, я подсознательно притязаю оставаться единственной женщиной, которая здесь вправе принимать решения. И, может, потому в общем люди как правило настороженно относятся к военным - если только сами не военнослужащие или не из, по-казенному выразиться, "членов их семей". Неприятно, когда за тебя решают, тебя досматривают, твои документы проверяют. Но все мы покоряемся необходимости. Всё понятно. Да и ситуация сейчас, что ни говори, тяжелая. Вчера на вокзале (как болит голова от недосыпа. Неужели только вчера?) снова объявляли о бдительности и о том, что, встретив бесхозную сумку, обратитесь к работникам милиции.
Проваливаюсь в сон.
Ты знаешь, когда начинала составлять послание в зелёную заранее тинистую бутылку, которую думала запечатать сургучом и швырнуть на волю волн подальше от берега - предназначала бывшему мужу, Дмитрию. Не отдаю себе толком отчёта, зачем. Вернуть его? Нет уж, благодарю. Да и нет тут ничего такого, что бы побудило вернуться. Сказать - о чём, если не о чем говорить?
Но я верю, ты придёшь, собеседник. Не любовник, не наперсник, не друг. Человек, который меня понимает, и которого понимаю я.
Что ни говори, женщины, особенно молодые, удивительно быстро справляются с потрясениями такого рода, как расставание с любимым. Вернее, так: пока любим, тяжело. Когда уже нет, легче.
Мелитополь золотой, как сама осень. Москва сбросила листву. А Мелитополь вот солнечный. На станции параллельно поезду прошагали одинаковые две головы, с отросшими корнями седых волос. Одна торговка несла распотрошенную рыбу, вторая, последовавшая через несколько секунд - сладкие трубочки. И так шли они.
И снова поплыли степи за окном, облака сизо-розовые на фоне голубого неба. Вспаханное поле.