А уж продовольственных запасов, какими меня снабдили на дорогу (ну что там, четырнадцать часов в поезде - а в их глазах те четырнадцать часов действительно были дальним путешествием), хватило бы суток на четверо.
И вот я, всю жизнь мечтавшая совершать поездки с единственным несессером, в который только и должны вмещаться, что зубная щетка и паста, во всё время поездок к родне бывала осчастливлена внушительным багажом. Но и на сей раз мне преподали урок, сунув пакет местных конфет.
- Ну что вы, - пробовала я возразить, - не надо. Мама мне тоже в Москве пыталась навязать конфеты, я еле отказалась!..
- Так в следующий раз привезёшь! - невозмутимо напутствовала родня, и я повинилась: придётся.
Я поздоровалась с попутчиками, пожилой парой. Олег и Света, видимо, не доверяя мне такого дела, уместили сумки под сиденьем, мы вышли проститься на перрон…
Когда я вернулась, старик произнес пламенную и прочувствованную речь о том, что молодежь сейчас не уступает места в метро.
- И на стеклах, и везде написано - места для пожилых людей. Нет, я понимаю, иной раз кто-нибудь и встанет, но редкость. А в наше время редкостью было, если не вставали! Ну всё понятно, один зачитался, другой смотрит в сторону и не видит, но их шестеро в ряд, и над ними стоят старушки, а они ноль вниманья, фунт презренья!
Я слушала его внимательно, но не без удивления, не понимая цели энергичного спича: должна ли я сейчас уступить ему место? А он продолжал разоряться:
- Ну как же так? Сейчас все читают Библию, и даже там написано…
- Что те, кто не уступает место пожилым, попадают в ад, - насмешливо вставила его жена.
И я насторожилась: женский голос был дивный - глубокий, приятный, низкий, с какой-то никогда не слыханной мной доселе интонацией, чуть ли не старорежимной, высокородной, вызвавшей в памяти снова смутное воспоминание о чёрно-белой киноленте…
- Нет, но их дни будут сочтены! - возразил между тем старик. - В общем-то, я понимаю, сейчас меняется эра, время мелькает с сумасшедшей быстротой. Помню, когда я был молод, всё казалось, минута еле идет - дни были очень медленные, длинные, большие. А сейчас, у кого ни спросишь, и у молодежи и то нет таких ощущений, они тоже говорят, что часы бегут…
- Витя, ну зачем ты так? - всё так же насмешливо и снисходительно спросила женщина. - Вот только что я прибыла из Ленинграда, и вместе со мной ехал в купе очень милый молодой человек, образованный, вежливый, хорошо воспитанный…
Старика аж передернуло от её замечания, и я с изумлением увидела, что он ревновал свою подругу - бешено, молодо, ко всем и каждому, а также, наверное, к стульям и сахарницам.
И снова, ужаленная своим персональным несчастьем, остро и болезненно позавидовала: рука об руку, целую жизнь насквозь, напролёт, двое людей шли, в ногу или нет, но рядом, вместе, и вот теперь он по-прежнему ухаживает за ней, ревнует, заботится, любит.
- Лучше смотри, как бы тебе не уехать с нами, - продолжала она, и в тот же миг по радио объявили просьбу провожающим покинуть вагон.
Так он, оказывается, не едет. Он вышел, вслед за ним вышла и она, сквозь раскрытое окно обменялись несколькими словами, я ещё раз обратила внимание, как юно и звучно гудел её голос. Поезд тронулся и пошёл, набирая скорость.
Она вернулась, села, стала тяжело и томно обмахиваться веером, хотя в вагоне было совсем не жарко: все-таки почти осень… Меня заинтересовала вещица - восточная, похоже; может, из рисовой бумаги, пластинки, кое-где надорванные, подклеены скотчем.
- Какой изящный предмет, - сказала я, чтобы что-нибудь сказать.
- О, ну это ещё довоенный, - откликнулась она, - да так, старьё. У меня есть и другие, но они там, - она махнула рукой, - в сумке, а тут так жарко… Ну ничего, скоро станет попрохладнее. А вы не обращайте на Виктора внимания, он страшный зануда! Мне не уступили места в метро, и он теперь будет два дня всем вокруг надоедать.
Вскоре пошла проводница, забирая билеты и предлагая постельное бельё.
- Сколько стоит?
- Восемь гривен.
- А за девять нет? - спросила Ирэна Романовна, как она представилась.
Я снова удивилась: не знала, что в природе существуют какие-то другие комплекты.
- Там ещё одно полотенце, дополнительно, - моментально подметив лёгкое изменение в моём лице, зорко глянула Ирэна Романовна, - ну там подмыться, ты понимаешь…
С этого момента естественное отчуждение между людьми, которые впервые встретились в купе, ушло, и мне довелось выслушать длиннейшую легенду семейной истории.
- Я была замужем трижды…
Горячее впечатление длительного общего счастья вынуждено было уступить место более простой и земной модели семейного бытья.
- В первый раз вышла замуж сразу после войны, мне было семнадцать, а ему тридцать шесть… И вышла только лишь потому, что он был офицер, ему давали доппаёк, а это такая вещь, ну там ещё всякие конфеты, печенья… Как сейчас выходят за квартиры, машины, яхты, вертолёты… Не знаю, что там ещё. Время было голодное, а что надо было девчонке в семнадцать лет? Через год родила девочку… Он бил меня страшно, а я всё скрывала от матери, знаю, она бы не перенесла. Женская доля такая. То я с лестницы упала, то прикручивала лампочку и свалилась со стола - вот так, сочиняла ей. Она верила. А всё-таки развелась. Они втроем, три подлеца, изнасиловали девочку одиннадцати лет, и она умерла, бедная. Ну, конечно, трибунал - а потом, отсидев, он стал снова надоедать мне, но только я его уже боялась. Да и замуж выскочила, за Кирюшу моего. Кирюша работал с Курчатовым - слышали вы про такого?
- Слышала.
- И что такое деньги, еда - я за ним совсем забыла. Деньги? В тумбочке лежат. Брала, сколько надо было. А пил! Полгода нету, на заданиях, полгода пьет. Облучался он, раз такую дозу схватил - мне отдали его часы, у него были золотые именные часы, разворачиваю - а не они: все в ртути. Мне говорят, подождите, сойдет… Левушку родила, золотого моего…
- Он умер? - невпопад спросила я.
- Что вы, господь с вами, Левушка-то? Жив…
- Нет, я имела в виду, ваш муж…
- А, Кирюша… Умер, но уже после нашего развода. Я часто отдыхала на курортах, в санаториях… И порой, знаете ли, имела флирт. Вот как-то была в Карпатах, и высокий блондин, вы бы видели его - широкоплечий, статный, красавец, каких мало, говорит мне, будьте моей женой двадцать четыре дня. Вы бы видели, как хорошо мы с ним смотрелись! На нас оглядывались! И тут этот Витя, смешной, маленький, еле до плеча мне достает, рубашечка единственная выходная, брючки коротенькие… Я и не посмотрела на него. А он стал встречать меня у столовой, у нас, знаете ли, в двенадцатом корпусе была столовая. Стоит, бедный, в руках гвоздичка. Я говорю ему, Виктор, к чему это. А он каждый день встречал меня, и денег же у него, я чувствовала, не было совсем, но каждый день с цветком, потом чуть ли не с ромашкой, но всё равно. И уже чувствую, блондин мой звереет: я, говорит, убью его. Пожалела Виктора. Ну что такое, это наш сотрудник, с нашего института, он по работе. Не трогай его, он ведь может и мужу моему стукнуть, и тогда пропал наш отдых. Ну, стала с Витюшей ходить. И так мне его жалко было, бедного! Я была высокая, красивая, позволяла себе всё, что хотела. Каждый день делала в парикмахерской укладку, ходила на шпильках, а уж одевалась - ух! Утром, бывало, выйду в голубом с люрексом, с пелериной. В обед - тёмно-синее, с золотым люрексом. Тогда модно было с люрексом. А на ужин иду в тёмно-бардовом с черным люрексом. Ну конечно никто не мог за мной угнаться! Что они, девулечки, надевали что было, да и не было тогда ничего. А я всё-таки шила сама, а ткани мне привозили из-за границы, из Германии…
Ирэна Романовна полуотвернулась к окну. Веер лежал на столике забытый. Я наблюдала её отяжелевший, массивный профиль с горбатым носом, и угадывала в нём тот, нежный, тонкий, высоколобый, как для камеи. Полные породистые губы капризного изгиба и сейчас ещё привлекали внимание чёткостью очертаний.
- За семнадцать дней решилась судьба. Я приехала к мужу. Он встречает меня - Кисулик, едем скорее в ресторан, там такой приём, совершенно необходимо твоё присутствие. Красивая жена, знаешь ли, много значит для статуса мужа, - словно вспомнив, что здесь присутствует слушатель, специально для меня пояснила Ирэна Романовна, называя с того момента меня на "ты". - А я ему заявляю: нет, дорогой. Я от тебя ухожу. А он не поверил. Смеется: "Очередное китайское предупреждение". Тогда Китай всё хотел на нас напасть, и делал много предупреждений, но войны так и не состоялось… Ну, можешь смеяться, можешь нет, а я от тебя ухожу. Да.
И я поехала от него в такую нищету… Ложки и вилки алюминиевые, ни колец для салфеток, ни ножей - а ведь я едала на серебре, из фамильного бабушкиного сервиза… Но Витя настоял, чтобы ничего от Кирилла и из своей прежней жизни я не брала. И все-таки я увезла кое-что с дачи - как разбивалась рюмочка из набора, мы одиннадцать обычно отправляли на дачу. Там ведь можно и не придерживаться всей этой строгости… И вот на Новый год, с новым мужем, в комнате в коммуналке сервировала стол. Постелила скатерть, разложила мельхиоровые приборы - ну что там, не золото ведь. А он так посмотрел косо и говорит: "Я за такой стол не сяду". Как я взъярилась! Свернула всё в узел, пошла вышвырнула на помойку. И на простой клеенке - бросила алюминиевые эти вилки, поставила тарелочки убогонькие. И говорю: "Ну а я не сяду вот за такой стол!" Ну, конечно, у меня истерика, он сам плачет… Такой вот был Новый год…
Ирэна Романовна вздохнула, пробежала аккуратными пальцами с маникюром по волнам своей доселе уложенной белыми завитками прическе.
Зашла проводница, выдала ей, как гражданке Украины, миграционную карточку.