- Девочки, следите за вашей птицей, - скажет нам Сонька и одёрнет юбку.
Когда она играет на рояле, Кара садится на край и косится на клавиши, утопающие под Сонькиными пальцами. У Соньки большие кисти и длинные, тонкие пальцы с плоскими белыми ногтями. Кара сидит долго и косится пристально, и чёрт её знает, что она видит в этом момент.
- Девочки, я не могу так заниматься, - скажет в итоге Сонька и встанет. - Ваша птица мешает мне работать.
Но Сонька всегда жалуется так, что ничего не хочется для неё сделать. А про сникерсы не сказала. И мы бы ничего не узнали, если бы я не стала рыться в дальнем углу антресоли - и из угла посыпались эти самые сникерсы с явными следами Кариного к ним причастия.
- Вот, блин, - вздохнули мы с Сорокиным и понеслись в ларёк, возмещать Соньке потерю. Но оказалось только хуже.
- Девочки, заберите, пожалуйста, ваши конфеты, - сказала Сонька вечером и выложила на рояль нашу покупку. - Раз уж вы решили кормить свою птицу моей едой, делайте это последовательно.
Сонька любит переносить невзгоды мужественно, и трагичность истории её народа становилась понятна нам.
Но она сумела раздуть огонь гнева Якиманки, и Якиманка вызвала Рому на разговор.
- Мелкая, а Мелкая, - стучится Рома-Джа в антресоль, где мы с Карой затаились от бури. - Мелкая, завтра я ухожу. Ты обещала. Есть правила, я тебе говорил.
Последний пункт этих правил звучит так:
"ВСЕ ВЫ - ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА.
ПУСТЬ ВАШ МИР ОСТАЁТСЯ ВАШИМ, И ВСЕМ БУДЕТ ХОРОШО".
Но ты делаешь всё, Якиманка, чтобы было труднее друг друга любить.
Вот прилетело к вам чудо, а вы гоните его. Прилетело к вам чудо, равного которому вы не видели и не будет у вас, а вы не хотите его и гоните.
Кара глядит спокойно. Она всё знает. А за порогом антресоли подпрыгивает Ленкина голова с двумя рысьими кисточками в волосах в разные стороны.
- Смотри, смотри, - она машет томом "Жизни животных" Брэма. - "Большой ворон отлично выучивается говорить и даже разумно применяет слова"!
Вот прилетит к вам чудо и скажет человеческим голосом, что все мы тут в жопе, а вы ответите на это: "Ага, птица-то учёная".
- Сашка, мы не выгоним её, правда же?
- Нехай, Мелкая, всё само наладится.
Он любовно рыхлит землю перцу.
Но чтобы наладилось что-то, надо чтобы что-то сломалось. И оно сломалось - наша единственная кровать.
После пяти попаданий в клинику до коммуны дозвонилась мать малолетнего панка и пригрозила Ленке судом за растление, если она не прекратит с её сыном встречаться.
- Психушка, - хмыкнула на это Ленка, кладя трубку, и на следующий день у них с панком было прощальное свидание в коммуне.
Когда я вошла в комнату, увидела, как Ленка водружает безногий остов Сонькиной кровати на попа.
- Мы покатались немного, - объяснила Ленка. - Ничего, на матрасе поспит.
Кровать давно была без одной ноги и стояла на круглой здоровой гире. Поколения до Ленки и сама Ленка с Сашкой откатывались за ночь на этой кровати от стены, а утром приставляли её обратно. Но вот панка не выдержали оставшиеся ноги.
- Мы устроим жертвоприношение. И ворон, ворон как раз в тему! - Глаза Ленки всё более разгорались.
Мы приняли с Карой правила игры. Кровать была украшена искусственными цветами, гирляндами и Ленкиными рисунками славянских богов, у алтаря молоко, хлеб и клюквенная настойка, мы перед ним на коленях, Ленка уже - жрица богини Дзеваны, и Кара первой съела принесённую в жертву ей мойву. Мы пьём во славу Дзеваны, но Сорокину, который тянется к настойке тоже, Ленка говорит строго:
- Не смей, это женский культ, тебя покарают боги.
Вихляясь и что-то обиженно бормоча, Сашка, как домовой, уходит курить трубку с дедом Артемием, а летние сумерки уже лезут в наше окно, пока мы пьём дальше во славу всех богов забытого пантеона. Вкус дешёвой настойки чётко распадается на клюквенную кислицу и злобный спиртовой дух, - а Кара сидит на верхушке алтаря, один глаз на нас, а другой - к двери, где стоит уже готовый к дороге рюкзак Ромы-Джа.
Неужели ты тоже думаешь об этом, Кара? Неужели ты тоже думаешь?
И вот в самый разгар нашего праздника, когда в пору было вскочить и начать бить в бубны, является Сонька Мугинштейн и зажигает свет.
- Сонька, здравствуй, выпей с нами во славу Рода и всех славянских богов! - Ленка протягивает ей стакан.
Память предков, державших бои за Единого бога, искавших дорогу в жёлтой пустыне, мелькает тенью на твёрдом Сонькином лице - и тут же слетает вон.
- Я не пью, - говорит Сонька.
- Боги покарают тебя, - твёрдо заявляет Ленка, но Сонька молчит. Благовония на алтаре коптят, и мне чудится ветхозаветный дым раскаленных печей Египта.
- Я тебя зарежу! - кричит Ленка исступленно. - Я принесу тебя в жертву на этом алтаре во славу Дзеване, Роду и всех великих богов!
Она крикнула это так искренне и громко, что поверили и я, и Сонька. Как раз в тот день Ленка купила сувенирный ритуальный нож, конический, украшенный резьбой, с кольцом на рукоятке, чтобы носить на шее, и очень острый, хотя не больше шила.
- Алтарь надо освещать кровью, - совершенно спокойно говорит Ленка и разрезает себе ладонь. Красные ритуальные капли падают в молоко, не смешиваясь. - Во славу Роду!
- Девочки, может быть, всё-таки закроем наконец окно? - говорит Сонька. - Я простужаюсь, а тем более если мне теперь на полу спать…
Она делает шаг к окну, но Ленка прыгает ей наперерез.
- Не смей! Ты как будто не видишь: это же выход! Ещё не время, мы ждём!
Лёгкий смерч скандала, давно зревшего в нашей комнате, начал наконец закручивать воздух, и тут Кара прыгает на шкаф и громко говорит множество своих слов.
- Пхравителхво! Хвозняк! Хамозванцы! Вхразнох! Дхружно!
- Да когда же всё это кончится! - восклицает Сонька, и впервые в её голосе раздражение. - Это дурдом какой-то! Как надоело!
Она резко выходит, а Кара качается и продолжает кричать:
- Кхлыника! Кхлыника! Кхлыника!
- Ура! Научилась!
Мы радуемся и прыгаем. И вдруг затихаем.
Мы затихаем, и ощущение конца настигает нас - через алую пьянь дрянной настойки, через взрыв скандала и праздника. Мы молчим и чувствуем, как истекает время этого места, нашего съёмного дома, коммуны, клиники, храма языческого беспредела.
- А может её Сара на самом деле зовут? - говорит Ленка. - Она же "с" не выговаривает.
- Нет, - отвечаю. - Сорокин сказал, что Кара на тюркских языках значит чёрный.
Кара, Кара Зе Блэк, беспечный вестник судьбы, именно в этот миг, когда тоска охватила наши пьяные головы, подошло твоё время.
Она планирует над комнатой, делает пару шагов до Толькиных картин, приставленных в углу, и, оглядывая их одним глазом, выклёвывает из пластилина сушки, которыми Толька украсил последнее полотно. Сильным клювом Кара бьёт сушки об пол и глотает кусочки. И - как в кино - в этот же момент раскрывается дверь и является наш загулявший Толька.
Я думала, он начнёт орать из-за картины. Но он начал орать другое.
- Узнаю тебя, Сульфат Мелюков! - Топая, Толька прыгнул в комнату. Кара крякнула и оказалась на шкафу. - Какими судьбами, мой ангел?
- Ты о ком?
- Сульфат, миленький, вылезай. - Толька рыскал под роялем. - А, я знаю, ты превратился сам в свою птицу, старый ты фокусник и алкаш! Я-то думал, ты давно где-то сдох, а ты вот как - феникс из пепла!
- Ты о ком, Толька!
- О Мелюкове, Сейфуль Ибрагимовиче. Вы разве не помните - он сидел на Арбате у зоомагазина со своей ручной сворой, вороной и обезьяной, они зарабатывали ему на хлеб и на водку, а он был рад и травил байки про Тамерлана.
Мы оцепенели. Мы узнали, мы хорошо помнили странного пропойцу, засевшего одно время на Арбате. Обезьяна плясала, а ворона тянула билетики счастья. С ними можно было сделать фото. Потом он пропал. Арбат изменился. Оттуда исчезли уличные музыканты, хиппи, стало много дорогой еды и псевдосоветских реликвий. Мы перестали ходить на Арбат.
Но вот я вижу её на нашем шкафу, и ты ли это, Кара, таращила на Арбате недобрый свой глаз на прохожих?
- А она говорить умеет, - сообщила Ленка, и Толька так и взвился с остаповским блеском в глазах.
- Да это золотая жила! Как же вы смеете держать открытыми окна? Ведь это клад, Клондайк, а вы готовы спустить золото вместе с песком.
- Кара по-тюркски - чёрный, - всё ещё соображаю я. - Неужели та самая… Толик, а может, вернуть? На что он жить будет?
- Ты умопомрачительно бестолкова, Мелкая! Мелюкова больше нет, и глупо надеяться на встречу. Завтра на Арбат пойдём мы, и мы будем знать судьбу каждого, кто положит нам с тобою полтинник.
Он полез закрывать окно.
- Это будет не просто Кара, это Кара Зе Блэк, вещая птица, потомок воронов Тауэра! - вдохновенный бред овладел Толькой. - Я сам, рискуя жизнью, лазил в гнездо, чтобы выкрасть яйцо и воспитать эту пташку! Она же с моих рук мясо ела!
Чтобы открыть-закрыть окно в нашей комнате, надо сделать много движений, в первую очередь, убрать всё с широкого подоконника, а потом подвинуть рояль, который мешает створкам. И вот он делал всё это, а до меня постепенно доходило. И, дойдя, стало мыслью и криком:
- Не дам! - Толька даже не обернулся. - Я не дам тебе это сделать! Она прилетела ко мне, она искала дружбы, а ты снова хочешь её продавать!
- Мелкая, я знал, что ты умопомрачительно сентиментально, но не до такой же степени.
Я прыгала и хватала его за руки.