Нас ввели в большую комнату, где всё место занимал стол как для малого тенниса, только раза в три больше. На нём сидели девушки, тоненькие и красивые. Загорелые до смуглости, смазанные какими-то кремами, отчего у них кожа отражала яркие лампочки. Одна настоящая мулатка. Они были одеты легко, точнее, они были слегка одеты в какие-то тряпочки, которые символически изображали одежды туземцев Африки. Человек десять мужчин и женщин с лицами профессионалов на работе делали им причёски, макияж, маникюр и педикюр. Девушки одевались, смеялись, все громко разговаривали. Это было какое-то буйство шоколадной, блестящей, утончённой, пахнущей сладким красоты, которая бросилась нам в глаза, стоило только войти.
- Вот блин, - выдохнул Толик.
- Это кто? - спросили нас.
- Музыканты, - ответили за нас.
- Это к гримерам, - сказали нам, и мы пошли в угол стола.
- Будете играть негров, - сказала женщина, что нашла нас на Кузнецком мосту. Это была толстая женщина из самого шоколадного солярия, на её шее, руках и ногах звенели золотые кольца. Она была гигантская, шумная и праздничная, как богиня плодородия в засушливой сельве.
- А пожрать нам дадут? - спросил Толик. Он озирался с лицом арестованного пролетария накануне Великой Октябрьской.
- Позже, - женщина скользнула по нему взглядом. - Двести долларов вас устроят? - сказала утвердительно Роме-Джа. - Очень хорошо, что у вас это, - кивнула на дрэды. - Ему бы тоже такие не помешали, - Толику.
- Я сбрил вчера, - буркнул он.
- Костюмы вам дадут. - Она оглядела меня. - Ей такое же сделать - на волосы - можно, - закончила с паузой. - Танцевать будешь? - Я мотнула головой. - Всю одеть, - постановила она.
Рому уже замазывали коричневой краской.
- Это случайно не дерьмо? - деликатно поинтересовался Толик, понюхал баночку и со вздохом закрыл глаза. - Ладно, чего не сделаешь ради бабок.
- Чтобы было такое, нужен парафин, - кивнула я на дрэды. - Но я не дамся, меня с основной работы уволят.
Гримёрша кивнула и стала заплетать на моей стрижке "под мальчика" тысячу и одну косичку. Мне дали зелёную хламиду из льна и покрасили почти чёрным. В косичках были разноцветные ленточки. Руки измазали до локтей и просили не поднимать, иначе свободные рукава хламиды свалятся на плечи. В зеркале отразился обгоревший ёжик.
- Гоу, растаманас, гоу, - скомандовал Толик, страшный, будто террорист, и мы пошли из комнаты в зал, обвесившись тамтамами. Мы не знали, что с нами будет, и руки у меня вспотели. Только Рома-Джа был спокоен, и его рыжие дрэды по-над крашеным лбом качались в такт игравшей в нём музыке.
Мы сели на пол в зале - комнате для приёма гостей - и стали играть. Мы играли привычно хорошо и потихоньку оглядывались. Зал был украшен под хижину в сельве - хижину вождя всех африканских племён, давно продавшего половину своих подданных в рабство. На полу стояли деревянные статуэтки слонов и жирафов, на стенах висели ритуальные маски. Всё это было крашено жирными африканскими красками. Диван и пол был устелен чем-то, что имитировало солому. Мы сидели под настоящей пальмой в кадке. Слушали нас те самые худенькие девочки.
Мы играли и ничего не происходило. Девочки зевали, кидали в свои рты виноградины и кусочки фруктов, строчили смс, болтали. Они сначала казались мне непонятными, потом я к ним привыкла - обычные девчонки, тоже, поди, где-то учатся. Одна мне даже понравилась. Она была сама невысокая и почти без загара. У неё были большие глаза и маленький ротик с таким особым, чуть хищным прикусом, от которого она немного картавила. Она подрагивала ножкой в такт нашим ритмам, у неё были босые пальчики, а тонкая лямочка от подошвы обвивала худую щиколотку, и белый каблучок, как зуб-амулет, качался ритмично на уровне моего лица. Мы с ней улыбались и кивали друг другу. Я совсем успокоилась и поняла, что девочки тут такая же мебель, красивые экзотические штучки, как мы. Только неясно, для кого всё это. Зрителей не видно было.
Вошла, звеня и перекатываясь всеми своими загорелыми волнами, наша тётка. Оценила всё сразу - девочек, нас и прочую атрибутику, подошла к Роме и сказала:
- Вы играйте громче и дольше. Всю музыку в раз не выплёвывайте. Сейчас они покушают и сюда придут. После вас ещё музыканты будут, вы на разогреве.
Потом шепнула что-то девочкам и открыла в дальней стене дверь. Оттуда полился шум мужских голосов и запах еды. Толик перегнулся над барабаном, чтобы заглянуть туда.
Прошло ещё время, девочки стали выключать свои мобилы, меняться лицом и, пританцовывая, уходить в ту дверь. Чуть раскачиваясь, полузакрыв глаза, Рома запел какую-то простую растаманскую песню. Мы с Толиком словили ритм и принялись зажигать.
Раста фор ай, вил би форэве лов энд Джа. Энд растафорай!
Девочки стали возвращаться, цокая каблучками, смеясь и мелодично позвякивая всеми висюльками на себе. За ними входили, продолжая дожёвывать еду и незавершённые разговоры, мужчины в строгих костюмах. Девочки садились на диван, потом вставали, начиная танцевать, увлекали за собой мужчин, но те были ещё в заботах своих дел и не готовы к танцам.
Моя девочка была там самая весёлая, подбегала, снимала нас на камеру в своём мобильнике, смеялась и спрашивала меня: "А это тг'удно? А г'уки ещё не устали? А вы где-то учились?" Я улыбалась, она убегала и снова смеялась. У неё было очень хорошее, простое лицо, я представила её в джинсах, майке и бейсболке, и поняла, что мы могли бы подружиться.
Я так на неё загляделась, что не замечала, что мы играем.
- Ромыч, а у этой песни конец есть? - услышала шепот Толика. Рома продолжал покачиваться и петь. У него были совсем закрыты глаза. Говорят, после определённого момента трава становится не нужна: человеку просто всегда хорошо. Джа даст нам всё, правда, Ромыч?
Наконец с улыбкой и звоном вплыла наша тётя, блестя загаром и зубами, и шепнула Роме, чтобы мы закруглялись. Рома тут же оборвал ритм, встал и пошёл к выходу. Мы закончили растерянной дробью.
Сразу на наше место потянулись другие музыканты, настоящие негры, и у нас рты отвисли от удивления: это были очень хорошие джазмены, мировые звёзды.
- Какие же бабки им надо дать, чтобы они вспомнили историческую родину? - хохотнул Толик, когда рот его всё же закрылся. - Блин, Ромыч, продешевили мы с тобой.
Рома смотрел улыбаясь, на его губах ещё крутилась его песня.
Толик ошибся: ребята играли джаз. Мы, официанты, горничные, гримёры и повара в фартуках толпились у неплотно прикрытой двери в зал и слушали. Работники переговаривались, сравнивая эту вечеринку и предыдущие. Мы ненадолго убегали, чтобы смыть с себя грим, и возвращались к двери. Толик сумел закорешиться с поварами с кухни и официантами из бара, ходил с полным фужером, а потом позвал нас в гримёрку - там на одноразовых тарелках ждало жаркое.
- Учитесь, растаманы, - победно сказал он. - И Джа даст вам всё.
Пока мы ели и слушали африканский саксофон, в гримёрку вплыла тётя, сунула Роме две бумажки и направилась к двери.
- Мадам, а когда нас увезут? - крикнул ей вслед Толик. - Время позднее.
Тётка обернулась с непоколебимым лицом:
- Шофёр поедет домой, - молвила, наконец. - Найдите его, он вас до Москвы подбросит.
Толик присвистнул:
- Ну, ребята, я пошёл шофёра ловить. А то неровен час…
Мы вернулись к двери. Я безумно завидовала в тот момент девочкам. Они лицом к лицу сидели с такими звёздами! Ведь это настоящие музыканты, живая классика! Они хоть понимают, как им повезло? Дверь в зал была двойная, между створками - щель, и я мечтала протиснуться, чтобы увидеть зал, музыкантов и восхищенное лицо моей девочки. Я была уверена, что оно восхищённое.
Я протискивалась медленно, и уже была у цели, когда в толпе ахнули: идут! - и все бросились по углам. Я осталась одна у щели, успела увидеть, как наплывают в мои глаза одежды, и отскочила вовремя, чтобы не получить по лбу.
Створки разлетелись, из зала вышел один из мужчин - и моя девочка. Она держала мужчину пальчиком за мизинец. Напротив была незаметная почти дверка, она вела на лестницу, на второй этаж. В два шага они преодолели коридор и скрылись за дверью. Но в эти два шага моя девочка успела ослепить меня своей улыбкой с хищным прикусом. Она несла эту улыбку, как королева венец перед венчанием, эту сверкающую, застывшую улыбку победы. Потом она стала подниматься, и я услышала, как стучат по лестнице её амулеты-каблучки.
- Ромыч, тащи Мелкую, а то он без нас уедет! - Уже пьяный Толик ориентировался в реальности быстрее, чем я.
Водитель был тот же, но ехали мы на его новой фиолетовой шестёрке. Он был всё также молчалив, хотя теперь впереди сидел Толик, и он признался ему, что они тёзки. Этот новый Толик был из Подмосковья, откуда-то с другой стороны города, он провёз нас, пока было по пути, потом высадил на МКАД и поехал к развилке.
Он высадил нас на автобусной остановке. Ему в голову не пришло, что был уже час ночи и шёл дождь. До развилки, куда он сам свернул, было три километра. Он хотел для нас как лучше, этот наш новый Толик.
- Девушка, а девушка! Тебя же на трассу выпускать нельзя, тебя же снимать начнут! - Толик ржёт и бьётся. Он ржёт над Ромой. Со своими мокрыми дрэдами вокруг лица он и правда похож на девушку, если смотреть на лоб и глаза - у него очень чистые глаза. Но под носом рыжеватая небритость.
- Девушка, а девушка! Может, всё-таки поднимите царственную свою лапку? Вы же как ни как профессионал. Может стопнишь всё-таки какую-нибудь тачку, твою в раста бога душу мать!