Я трагически покивал.
– Не знаю, что тогда сделают со мной мать и отец, – сказал я и немного пошмыгал носом.
– Но
Ту т голос мой прервался как бы от изумления перед поразившей меня мыслью:
– Если, конечно…
– Если
– Если что? – снова пискнул Банс.
– Если… я подумал, если бы можно было сказать, что в деревне я не был, а сладости получил от кого-то
Продолжать я не стал.
– Ты насчет того, – произнес Банс, – что если какой-то мальчик скажет, что это он был в деревне, а не ты, то выяснится, что ты там не был и тебя из школы не выгонят?
В грамматический разбор этого странного предложения я вдаваться не стал, а просто с силой покивал, решив, что Банс уже вступил на правильный путь.
– Беда только в том, – мрачно сказал я, – что никто же этого не сделает.
Я наблюдал с отрешенным, но пытливым интересом истинного исчадия ада, как Банс моргает, прикусывает губу, сглатывает, прикусывает губу и снова моргает.
–
– Чересчур
И я умолк – слишком тактичный, чтобы закончить эту фразу.
Лицо Банса потемнело.
–
Я видел – Банс совсем уже близок к тому, чтобы принять самостоятельное решение. Вернее сказать, полагает, что принимает его самостоятельно.
– Значит, так, – произнес он голосом твердым и решительным, – ты скажешь мистеру Кроми, что это я был в деревне. Я, а не ты.
– Нет, Банс, нет…
– Да. Ты должен сделать это. И пойдем, не то нас накажут еще и за опоздание к ужину.
– Боже ты мой, Фрай, – вскрикивал Кроми, расхаживая взад-вперед по кабинету, точно сумчатый дьявол, только что запертый в клетку. – Не более часа назад я поздравлял вас с присущей вам дерзостью, а теперь вы возвращаетесь ко мне с доказательствами, что никакая это не дерзость, а нахальство, хамство и чистой воды наглость!
Я стоял посреди ковра, ожидая благоприятного момента.