Семен пришел разузнать о большом поле на краю поселка, именуемом "Дубками", – не отдадут ли ему это поле во владение. У меня, матушка моя дорогая, говорил он, хозяйство растет, я с ним куда на двенадцати своих сотках? А вон кругом с трибун выступают: давай да давай, инициативу развивай, кто работать любит – того поддерживай. Так? А я – сама видишь, у меня в руках горит, я хозяин, у меня даром ничего не пропадет. Поле бы мне отдали – я на нем развернулся б, весь поселок кормил! У меня уже все размечено: коровник, ясли, овчарня… Я вот третьего дня ягнят привез, купил их специально, порода такая: шерсть, как у мамонта. Приплод дадут, да детки приплод, ну, овцы, они котятся, сама знаешь как, валенки катать буду! Я уже деда нашел, катальщика, такие валенки станет делать! Валенки-то нужны? Не в Европах, чай, живем, без валенок нельзя! Ну, не в театр, конечно, а куда сбегать, по улице. По нашим-то зимам! Весь поселок валенками снабжу. Ей-бо, меня не знаешь, что ли?! Я разворачиваюсь, ух, я разворачиваюсь, мне без поля уже никак нельзя, – я у себя на двенадцати сотках никак не умещаюсь. От меня, вот лето настанет, соседи заплачут. У меня десять коров нынче будет. Это сколько навозу, какая вонь, представляешь? Это сколько мух, да не простых, а навозных, думаешь? Мне чего, коровы мои, своя ноша не тянет – а вот соседи? Я их жалеючи. Если бы поле – так от всех далеко, а так – среди всех, слева забор, справа забор, десять коров – шутка, что ли?
– Да неуж десять? – не выдержала Альбина. – Да это целая ферма. Кто у вас их обихаживать будет?
– Обряжать, матушка Альбина Евгеньевна, следует говорить. "Обряжать"! – поднял палец Семен. – На все своя терминология, и ее уважать надо. А кто?! Мы с женой. Да пацан. Пацан у меня, знаешь? Ого-го! Хозяин тоже.
– А кормов где напасешься?
– Ну, кормов… – Семен ушел от ответа. – Конечно, иной раз кого и нанять придется, чтобы помог. Так и что, что в том плохого? Вы вот, ремонт в доме затеваете, зовете кого или сами делаете? Что-то, глядишь, сами, а на остальное – работников. Так? Так. Ну, так и я.
– Аппетиты у вас… – сказала Альбина. – А если не "Дубки", а какое другое место?
Она понимала, почему Семен говорит о "Дубках". Поле было и близко к поселку, собственно – окраина его, сам поселок, сел там – и тебе вольный простор, и асфальтовая дорога рядом, и вообще к людям близко; а кроме того, через поле протекал ручей, и значит, весь навоз и помет, от которых не удалось избавиться, можно было б спускать в него, никакой головной боли с ними. Однако поле потому и называлось "Дубками", что два десятка прекрасных, мощных вековых дубов было раскидано по его зеленому травному простору, молодежь вечерами собиралась на нем жечь костер, балдела далеко за полночь, летом в хорошую погоду берег ручья был усыпан загорающим, млеющим на солнце людом, – и отдать Семену этот кусок земли значило отобрать его у всех остальных.
– Нет, мне другое место не нужно, – ответил Семен Альбине. – Зачем мне другое, мне это удобно. Ведь жить как надо, в чем ее смысл, жизни-то? Чтобы тебе удобно было. А если мне неудобно, так зачем?
– А если от вашего удобства другим неудобно?
– Чего это неудобно? Кому это неудобно? – словно ничего не понял, замигав своими шильчатыми голубыми глазками, заспрашивал Семен. – Я людей поить-кормить буду, чего это им неудобно?
– Так ведь цену-то за свое "поить-кормить" заломите – ого-го, не за здорово живешь!
– Ну, это как положено, конечно, а как же! За здорово живешь мне какой интерес ломаться. Я ломлю, а он бездельничает, мне его что ж, на загривок сажать? Не прав я разве?!
– Прав, прав, – согласилась Альбина. Она и в самом деле была согласна с Семеном. Но никак он не мог получить не только Дубки, но и другого куска земли, такого же по размерам. Никто бы ему не дал. Мало ли что и где, с каких трибун, говорилось. – Приходите, Семен, попозднее, – посоветовала она. – Может быть, в мае, может быть, летом… – И добавилось через паузу: – В общем, после выборов.
Снова так, как в разговоре с бывшим ее любовником, добавилось – совсем не нужно, без всякого внутреннего смысла, – но ужасно, просто невыносимо хотелось добавить, и она не смогла отказать себе в том.
Она сейчас буквально жила предстоящими выборами. Думала о них все время, лишь о них и думала, ни о чем больше, и от этих мыслей все в ней словно бы ходило ходуном, плясало отвратительной нервной дрожью. Как если б опять она была тетивой лука и натянулась до такого предела, что еще чуть-чуть, немного сильнее, – и ее раздерет. Выбирать должны были депутатов на первый, похожий, наверное, на прежние новгородские вече, всеобщий народный съезд, выбирать, впервые на ее памяти, впервые за десятки лет, сразу из многих претендентов, и она ждала выборов как некоего водораздела, как словно бы какого-то горного перевала, к которому шла, шла всю эту пору, карабкалась, обрывалась и снова карабкалась, – и вот осталось совсем ничего. У нее было странное, кружившее голову, впрямь пьянившее чувство, что ради этих уже совсем близких выборов, которыми как бы открывалась новая, неизвестная, заповедная до того дорога, она и жила. Ради того, чтобы они свершились, и толкала качели, носилась на них со страшной, леденившей сознание скоростью в том безмерном, бесконечном, но несомненно физическом пространстве, в котором неизвестным ей образом находилась одновременно со своим телесным существованием; свершившись, они должны были придать маховым колесам такую инерцию, что уже ничего не смогло бы вновь остановить те и начать раскручивать вспять, – пусть она даже и прекратит толкать качели.
Хотя она уже и теперь почти не толкала их. Они промахивали свой громадный, положенный им путь с неудержимостью артиллерийского снаряда, посланного орудийным стволом, замирали на неуловимое мгновение в мертвой точке и с прежней неудержимостью устремлялись в обратный путь, и она лишь чуть-чуть подгибала ноги, чуть-чуть напрягала руки, когда они, оказавшись в очередной мертвой точке, соскальзывали в движение, и этого оказывалось достаточно, вполне хватало, чтобы движение сохраняло всю свою мощь и скорость.
Когда после рабочего дня вместе с бухгалтершей вышли на улицу, обнаружилось, что давно оставивший поссовет Семен караулит ее около крыльца, прохаживаясь перед ним туда-сюда.
– Вопросец у меня, матушка-голубушка Альбина Евгеньевна, небольшой, но важный, на минуточку можно? – скороговоркой посыпал он, загораживая им с бухгалтершей дорогу. – На минуточку, ага, можно? – оттирая Альбину от бухгалтерши, посмотрел он на ту. – Или вы идите, чего стоять, идите, идите, – подтолкнул он бухгалтершу рукой. – Я Альбину Евгеньевну только спрошу, ничего плохого не сделаю ей, не беспокойтесь! – И, когда бухгалтерша, послав Альбине сочувственную ухмылку, двинулась своей дорогой дальше, спросил, понизив голос: – Меня, матушка моя дорогая, Альбина Евгеньевна, вот что очень интересует: вы что имели в виду, когда говорили: "после выборов"? Знаете что-то? Какие-нибудь сведения есть, что будет?
– Что будет. Съезд будет, что, – сказала Альбина.
– Съезд, съезд, понятно, что съезд, – нетерпеливо подхватил Семен. – Ну, а на съезде-то что? Что планируется?
– Откуда я знаю?! – Альбина была вполне искренна в своем удивлении. Не знала она и не хотела знать, ее и не интересовало вовсе, что будет конкретно.
– Нет, ну чего вы боитесь, чего боитесь! – заприговаривал Семен. – Вот напуганные какие, как вас всех напугали, сами себя боитесь! Мне скажешь – во мне умрет, но только мне знать надо, к чему готовиться? Частную собственность, что ли, вводить будут, правильно понимаю?
– Ой, Семен, отстаньте! – сказала Альбина. Он ее раздражал своей прилипчивой, безапелляционной настойчивостью. Она вообще легко сейчас раздражалась, уловила за собой это, пыталась контролировать себя, – и не очень-то получалось.
– Знаете, что будет, знаете, как не знаете! – с упреком в голосе произнес Семен. – Муж-то у вас… он не может не знать. У них все наперед известно.
– Что ему известно? Ничего ему не известно! – вконец раздражаясь – и может быть, оттого, что он помянул мужа, – едва не выкрикнула Альбина. И это было абсолютною правдой: не то что ничего ему не было известно, а сам, как вот Семен, изводился маятой – что будет, и изводил этой своей маятой ее.
– Ну-ну, ну-ну, – примиряюще проговорил Семен. – Шуметь-то… чего шуметь, чего я такое секретное узнать хотел? Приготовиться надо – чего ждать. Надо же приготовиться. – И спросил: – Он у тебя тоже, поди, баллотируется?
– Баллотируется, – с неохотою отозвалась Альбина.
– Ну так, конечно. Понятно. Все начальство сейчас баллотируется. Надо же свой шанс испытать. Удачи ему, передай. Семен-де желает.
– Еще чего! – фыркнула Альбина. – Удачи ему!..
– Ага! Ага! – обрадованно выговорил Семен, и по оживлению его стало ясно, что на самом-то деле пожелание удачи носило смысл совершенно противоположный.
Альбина сообразила с запозданием, что не след было раскрываться Семену в своем отношении к мужу. Муж – все-таки муж, а кто такой ей Семен?
– Ну-ка пусти, – сказала она с досадой, обходя Семена и, не прощаясь, пошла по асфальтовой дорожке прочь от поссовета.