- Так то сегодня, - сказала она и села к нему на колени. - А посмотри, какое безобразие будет лет через двадцать вот тут… - Она поцеловала его в гладкий лоб, откинув густой завиток. - И вот тут, и вот тут… - Она поцеловала у него под одним глазом, под другим, обвела языком твердую челюсть, а под конец слегка дернула за волосы на макушке: - И вот тут!
- Ну и пусть. - Он перехватил ее руку и гладил себя ее рукой по груди. - Да еще через двадцать лет. Кому охота об этом думать.
- А вот мне охота. Поэтому у меня ни тут, ни тут, ни вот тут, - она потрогала его рукой свои бока, потом талию, - нет всего того, что появляется с годами у других баб, и нескоро будет!
- Такая ты особенная?
- Такая я особенная.
Что она особенная, он понял быстро, но в чем это заключается, кроме деловых талантов, долго не мог раскусить. Скорее всего, в том, что денег очень много. Гили в своей молодой жизни не встречал таких богатых людей, но знал, что большие деньги делают человека особенным. И сколько она ему намеков давала - ничто не помогло! Когда ее, значительно позже, увидела мать Гили, она распознала мгновенно, но к этому времени он уже и сам знал.
Знал, потому что она вынуждена была сказать ему прямо.
- Гили, - сказала она ему однажды утром, - ты же знаешь, я не люблю, чтоб ты на меня утром смотрел.
- Глупости какие, - беззаботно ответил он, - ты и утром вполне.
Она в самом деле была вполне, ибо ничто так не красит женщину, как любовь спросонья.
- Не глупости. Усвой! На женщину в моем возрасте, не умытую, не причесанную и не подкрашенную, утром смотреть нельзя.
- Трахать можно, а смотреть нельзя?
- Именно так.
Гили знал, что она гораздо старше его. Тридцать наверняка, а скорее и за, иначе когда бы она успела поставить свое чудовищно прибыльное дело. Однако компании, основанные на высоких технологиях, в те времена возникали и богатели с головокружительной скоростью, год-другой, и глядишь, уже эту компанию, основанную только-только сбросившим пеленки подростком, перекупает какой-нибудь гигант. Она свою новинку выдумала, наверно едва закончив школу, и тоже вскоре запродалась заморскому концерну за большие миллионы и теперь управляла здешним филиалом. Короче, точно за тридцать, но эти семь-восемь или даже десять лет разницы Гили ничуть не смущали, наоборот, приятно и полезно иметь дело с опытной женщиной, она многому его научила, особенно в постели. Пригодится на будущее.
А пока утвердить свои позиции.
- Ты мне свой возраст в нос не тыкай, - решительно заявил он. - Часто будешь повторять, я и впрямь поверю, что ты для меня стара.
- Нет, этого я не говорю, - спокойно ответила она. - Для меня таких понятий не существует. Но хочу, чтобы ты знал. Твоей матери сколько лет?
Гили даже присвистнул:
- Сейчас ты скажешь, что в матери мне годишься, а? Не надейся! Моя мать уже подстарок.
- Сколько?
- Ну, сорок восемь.
- А мне сорок девять.
- Чего?
- Сорок девять.
- Чего-чего?!
- Что слышишь.
- Да ладно тебе, - Гили засмеялся, - скажи уж сразу, пятьдесят!
- Через полгода.
Он пожал плечами:
- Если тебе так нравится.
- Да, мне мой возраст нравится. Забыл, что у меня дочь в Швейцарии, представляет там нашу фирму?
Верно, была дочь от давно оставленного мужа, но Гили смутно виделась маленькая девочка, рано рожденная ненароком и тут же отправленная вместе с отцом в Швейцарию, чтоб не мешала. Фирму представляет?!
Гили все еще по инерции посмеивался над тем, как она настойчиво прибавляла себе лет, напрашиваясь на комплименты, - кажется, он и без того не жалел ей? - но ему почему-то стало неловко лежать голым перед этой мало, в сущности, знакомой женщиной. Он потянул на себя простыню и вдруг увидел эту женщину совсем иными глазами. Нет, она была по-прежнему свежа и стройна, даже растрепанные волосы и належанная во сне красная вмятина на щеке ее не портили, щека была все та же, плотная и четкая, волосы густые и упругие. Но… то самое "что-то", что он чувствовал в ней с самого начала и не мог распознать, вдруг молниеносно проступило во всем ее облике - но в чем? в чем? Этого Гили не видел, да и не стал разглядывать, а просто в то же мгновение ясно осознал и сразу поверил, что четверть часа назад он ласкал и любил старую женщину.
Обычно после утренней любви Гили бывал зверски голоден, на затененной виноградом террасе был уже накрыт завтрак, но есть ему совершенно расхотелось. А захотелось встать, быстро одеться, пока она в душе, и уйти, не прощаясь. Но поступить так означало признаться в своем шоковом состоянии, в своей наивности, в своей неопытности. А Гили был слишком молод для того, чтобы признаваться в неопытности. Кроме того, он был добрый парень, и зачем обижать эту пожилую, но совсем неплохую женщину, которая доставила ему столько приятных минут.
Нет, встать, одеться, дождаться ее и позавтракать вместе, а затем поцеловать в щеку, сказать какие-нибудь хорошие слова и тогда уж уйти. Уйти совсем.
Она вернулась из душа быстро, она все делала быстро, только любовь, говорила она, надо делать медленно, и вернулась такая розовая, такая хорошенькая, что Гили опять взяло сомнение.
- Ну что, Гильад, - сказала она с усмешкой, она часто называла его полным именем, такое красивое имя, говорила она, - ты все еще в шоке?
Нет. Для розыгрыша все это зашло слишком далеко. В ее голосе, низком, чуть глуховатом, всегда казавшемся ему таким сексуальным, слышались ему теперь наставительные пожилые интонации.
- Ты как же, - пробормотал он, - ты как этого добилась? Пластические операции, подтяжки, все эти штуки?
Она со смехом откинула назад волосы, завернула кверху одно ухо, подставила ему нетронутую поверхность шеи:
- Да ты куда смотрел все это время? Ты хоть один шрам на мне видел? На, смотри, смотри!
Распахнула купальный халат, приподняла руками небольшие острые груди, ткнула ему прямо в лицо, потом выпятила гладкий круглый живот с неглубоким пупком, потом повернулась спиной, подтянула кверху пухлые с ямочками ягодицы - нет, шрамов нигде не было.
- Я даже нос не переделывала! Ничего не хочу в себе менять! Люби, какая есть!
Нос у нее действительно был не лучшая черта - длинноват и слегка клонился книзу, но и он не портил ее, внимание сразу отвлекалось на рот, мягкий, влажный, с приподнятыми уголками. А любить ее…
- Но тогда как же? Скажешь, от одной здоровой пищи?
- Ну, это положим! Тут три фактора сошлись: гены, темперамент и система Нины Лилиенблюм. Ну и везение, конечно.
- Нины Лилиенблюм…
Она часто мелькала в телевизоре, эта стройная ухоженная женщина с вытравленными почти до белизны волосами, и чем-то она была знаменита, тоже богатая и даже в политику пыталась пролезть, но Гили сразу переключался на другой канал, ему это было совсем неинтересно, а уж возрастом ее он и подавно не интересовался.
- Да, только она женщина марокканская, вынуждена краситься, а мне повезло, мою какую-нибудь прапрабабушку насиловал, видно, белокурый польский магнат, видишь, что мне в наследство досталось!
Она самодовольно тряхнула пепельными волосами и потянула его к столу:
- Есть, есть! Голодная - волка съем! Или тебя!
За столом Гили ел мало и больше молчал, обдумывая, что он ей скажет на прощание, чтоб было по-дружески и не обидно. А она ела со вкусом, клала в рот маленькие кусочки, тщательно их пережевывала и ничего как будто не замечала.
- Это хорошо, - сказала она, - что ты сегодня серьезный, потому что у меня к тебе серьезный разговор. Даже два.
- Даже три, - кисло усмехнулся Гили, - один ты уже провела.
- Ты все про это? Да брось, что тут серьезного, подумаешь, недоразглядел немножко. Это ничего, не огорчайся, мне только приятно.
Ей приятно! Да ты спроси, приятно ли мне!
- Нет, теперь серьезно. Я хочу, чтобы ты перешел работать ко мне. Хватит тебе таскаться по вызовам. А мы тебя и учиться пошлем, и зарплата у нас…
Гили знал, какая у них зарплата. Ему, толковому, но невыдающемуся компьютерному самоучке, нечего было и мечтать попасть на такую зарплату. У них там всё такие лбы сидят! Впрочем, если подучиться как следует… Если б только это было в другом каком-нибудь месте… не у нее, не с ней…
Нет, никак нельзя. Чтоб не обижать, скажу, что надоели компьютеры, решил он, хочу приобрести другую профессию. И уходить, уходить.
Гили очень ценил свою свободу, а здесь задерживаться и вообще было ни к чему, давно пора.
- И второе, - продолжала она. - Всегда у нас так, что ты ко мне приходишь. А мне бы хотелось, для разнообразия, чтобы и я к тебе… Да ты слушаешь?
- А? - Гили слегка отключился и рассматривал ее руки. Приятели говорили, что по рукам сразу виден возраст женщины, но у нее руки были белые и гладкие, и ногти не загибались книзу, как у некоторых пожилых. - Да, я слышу.
- Неужели самому не надоело при мамочке жить?
- Дешево, - ухмыльнулся Гили. - Удобно. Она у меня ничего, не занудливая.
- А если девушка?
Хотелось ему сказать, и девушек к себе вожу, только старушек не вожу, но он удержался.
- А что девушка? Либо к себе позовет, либо ко мне придет, я человек взрослый, все нормально.
- Взрослый… Нет, ничего тут нормального нет. У нормального взрослого человека свое жилье, своя жизнь, а не при маме кормиться и пробираться в свою комнату на цыпочках.
Гили стало обидно. Живет, как принцесса, во дворце с обслугой и еще осуждает, что не все так.
- Всё в свое время. А на цыпочках никто не ходит. И кстати, о времени. Мне пора на работу.