Мама свернулась клубочком в его ногах, отец заснул на единственном в палате стуле. Больше не было никого. Ни медсестер, ни врачей. Ни детектива.
Он пытался представить Эмили. Где она сейчас? Там, где проводят панихиды? В морге? Но где бы он ни размещался, указателей "морг" в лифте нет.
Крис неловко поерзал и поморщился от гула в голове, пытаясь припомнить последние слова Эмили.
Головная боль была ничто в сравнении с тем, как щемило сердце.
- Крис! - Голос матери обволакивал, словно дым. Она уже сидела на кровати, складки одеяла оставили на ее щеке рифленый след. - Дорогой, ты как?
Он ощутил материнскую руку - прохладную, как река, - на своем лбу.
- Голова болит? - обеспокоенно спросила она.
В какой-то момент проснулся и отец. Сейчас оба родителя склонились над кроватью - две половинки одного целого, на лицах написаны боль и сострадание. Крис повернулся к отцу и потянул подушку на лицо.
- Дома тебе станет намного лучше, - заверила мать.
- На эти выходные я возьму напрокат дерево-распиловочный станок, - добавил отец. - Если врачи скажут, что ты вполне здоров, то не вижу причин, почему бы тебе мне не помочь.
Дерево-распиловочный станок? Чертов дерево-распиловочный станок?
Мать обняла его за плечи.
- Дорогой, не стоит сдерживать слезы, - сказала она, повторяя одну из миллиона банальных фраз, как ее учил минувшим вечером дежурный психиатр.
Крис не собирался убирать подушку от лица, поэтому мать схватила ее за уголок и тихонько потянула к себе. Подушка упала на больничную койку, обнажив пунцовое, разгневанное лицо Криса. В глазах его не было ни слезинки.
- Уходите, - раздельно, по слогам произнес он.
И услышав, что в конце коридора приехал лифт, он поднес дрожащие руки к лицу, коснулся переносицы и сухих глаз-зеркал, пытаясь понять, кем же он стал.
Джеймс скомкал бумажную салфетку и засунул ее в свой стаканчик из-под кофе.
- Что ж, - сказал он, взглянув на часы. - Мне пора.
Гас посмотрела на него поверх пара, поднимающегося над ее стаканчиком с забытым чаем.
- Что? - удивилась она. - Пора? Куда?
- Сегодня в девять у меня радиальная кератомия. Уже половина девятого.
От изумления у Гас перехватило дыхание.
- Ты собрался сегодня оперировать?
Джеймс кивнул.
- Я уже не могу ничего отменить. - Он начал ставить стаканчики и одноразовые тарелки на поднос из кафетерия. - Если бы я побеспокоился об этом заранее, например вчера, - другое дело, но мне даже в голову это не пришло.
По его тону Гас показалось, что муж во всем обвиняет ее.
- Господи! - прошептала она. - Наш сын пытался покончить жизнь самоубийством, его девушка мертва, твой пистолет в полиции, а ты продолжаешь делать вид, что вчера ничего не произошло! Ты так легко можешь вернуться к прежней жизни?
Джеймс шагнул к двери.
- Если я не попытаюсь, - возразил он, - то как мы можем ожидать этого от Криса?
Мэлани сидела в одном из кабинетов здания, где проводили гражданские панихиды, ожидая, пока какой-то из сыновей Зальцмана осветит практические стороны скорби. Рядом с ней сидел Майкл, который постоянно теребил галстук, - один из трех, имеющихся у него в наличии. Он сам настоял на том, чтобы явиться сюда в галстуке. Мэлани отказалась переодеваться и пришла в том, в чем была накануне вечером.
- Мистер Голд, - приветствовал их ворвавшийся в кабинет мужчина, - миссис Голд. - Он по очереди пожал каждому руку, задержав их руки в своей на секунду дольше, чем требовали приличия. - Я искренне соболезную вашей потере.
Майкл невнятно произнес какие-то слова благодарности, и Мэлани удивленно взглянула на него. Как она может доверять человеку, который разбрасывается словами налево и направо? Как можно поручить ему организацию похорон? Говорить о потере - что может быть абсурднее? Потерять можно туфлю или связку ключей. Тебе не пришлось хоронить собственного ребенка, и ты говоришь о потере. Это трагедия. Опустошенность. Ад.
Джейкоб Зальцман уселся за широкий письменный стол.
- Примите мои заверения в том, что мы сделаем все, чтобы вы пережили этот переходный период как можно спокойнее.
"Переходный период, - подумала Мэлани. - Из гусеницы в бабочку. Нет…"
- Вы знаете, где сейчас находится Эмили? - спросил Зальцман.
- Нет, - ответил Майкл и откашлялся.
Мэлани стало за него стыдно. Он так нервничал, так боялся опростоволоситься перед этим человеком. Но что ему было доказывать Джейкобу Зальцману?
- Она была в "Бейнбридж мемориал", но… всплыли новые обстоятельства, пришлось делать вскрытие.
- В таком случае, ее отвезли в Конкорд, - сказал Зальцман, что-то бегло записывая в блокнот. - Полагаю, вы захотите как можно быстрее похоронить тело, скажем… в понедельник?
Мэлани видела, как он считает: день - на вскрытие, день - чтобы привезти тело назад в Бейнбридж. У нее помимо воли вырвался всхлип.
- Необходимо обсудить еще некоторые детали, - продолжал Зальцман. - Прежде всего, гроб.
Он встал и жестом пригласил их в соседнее помещение.
- Загляните на секунду, чтобы выбрать.
- Самый лучший, - твердо заявил Майкл. - Лучший из лучших.
Мэлани взглянула на кивающего Джейкоба Зальцмана и подумала: неужели скорбящие родственники станут торговаться за гроб или просить похоронить в самом дешевом?
- Уже определились с местом? - поинтересовался Зальцман.
Майкл покачал головой.
- Вы этим занимаетесь?
- Мы позаботимся обо всем.
Мэлани сидела с каменным лицом, пока обсуждали некролог в газете, замораживание, надписи на венках, надгробие. Приход сюда - сродни посещению ритуальной "кухни": человек мысленно задал себе вопросы, но на самом деле не хотел получать на них ответы. Честно признаться, она никогда не задумывалась над тем, что у смерти столько мелочей: будут открывать гроб или нет, будут пришедшие на панихиду оставлять записи в книге с кожаным переплетом или в простой обложке, сколько роз вплести в прощальный венок.
Мэлани наблюдала, как счет растет до астрономической суммы: 2000 долларов за гроб, 2000 долларов - за саркофаг, который лишь отсрочит неминуемое, 300 - за раввина, 500 - за некролог в "Таймс", 1500 - чтобы подготовить место захоронения, 1500 - за использование часовни. Где они возьмут столько? И тут она поняла: из денег, что откладывали Эм на колледж.
Когда Джейкоб Зальцман протянул смету Майклу, тот даже не моргнул.
- Отлично, - вновь повторил он. - Я хочу все самое лучшее.
Мэлани медленно повернулась к Зальцману.
- Розы… - прошептала она. - Гроб из красного дерева… Саркофаг… "Нью-Йорк таймс"… - Она затряслась. - Все самое лучшее, но это не оживит Эмили.
Майкл побледнел и протянул Зальцману бумажный пакет.
- Похоже, нам пора, - негромко сказал он. - Здесь одежда.
Мэлани, которая уже приподнялась со стула, замерла.
- Одежда?
- В которой будем хоронить, - мягко ответил Зальцман.
Мэлани схватила пакет и раскрыла его. Вытащила цветастое летнее платье, слишком легкое для ноября, и босоножки, которые вот уже два года как стали Эм малы. Достала трусики, которые до сих пор пахли кондиционером, и заколку для волос. Майкл не принес ни бюстгальтера, ни маечки. Неужели они оплакивали одну и ту же дочь?
- Почему именно это? - прошептала она. - Где ты это нашел?
Эти вещи вышли из моды и устарели, в них Эмили вряд ли хотела бы оказаться перед лицом вечности. У родителей остался последний шанс доказать, что они знали свою дочь, прислушивались к ее мнению. А что, если они ошибутся?
Мэлани выбежала из комнаты. Дело не в том, что Майкл выбрал и принес не то. Проблема в том, что он вообще не в состоянии делать выбор.
Когда они приехали домой, их уже ждала Анна-Мари Маррон.
Майкл вчера имел непродолжительную беседу с детективом, но был не в том настроении, чтобы слушать. Именно она сообщила неутешительную весть о том, что Эмили с Крисом пытались покончить с собой. Майкл представить себе не мог, что еще она может им сказать, ведь Эм уже умерла.
- Доктор Голд! - окликнула его детектив Маррон, выбираясь из своего "Форда таурус".
Она направилась по посыпанной гравием дорожке к их автомобилю. Если она и заметила на переднем пассажирском сиденье Мэлани, которая продолжала сидеть, уставившись в никуда, то ничего не сказала.
- Я и не знала, что вы врач, - приветливо продолжила она и кивнула на припаркованный слева грузовичок, на котором красовалось его имя.
- Лечу животных, - сухо ответил он. - А это не одно и то же.
Он вздохнул. Каким бы ужасным ни выдался этот день, вины Анны-Мари Маррон в том нет. Она просто делает свою работу.
- Послушайте, детектив Маррон, у нас было очень тяжелое утро. У меня нет времени на разговоры.
- Я понимаю, - тут же заверила его Анна-Мари. - Я только на одну минутку.
Майкл кивнул и жестом пригласил ее в дом.
- Там открыто, - сказал он.
Детектив открыла было рот, чтобы попенять ему на безалаберность, но передумала. Он подошел к машине со стороны пассажира, открыл дверцу и помог Мэлани выйти.
- Иди в дом, - велел он, понизив голос до ласкового шепота. Таким же голосом он успокаивал норовистую лошадь.
Он повел жену по каменным ступеням в кухню, где она опустилась на стул, не сделав даже попытки снять пальто.
Детектив Маррон стояла к столу спиной.