Забирают в больницу на анализы. Долго трясемся через весь город в раздолбанном микрике с матовыми окнами и красными крестами на стекле. Не думал, что город такой огромный. Сижу на жесткой банкетке. Шумно, как в танке, и задиристо пахнет бензином. Представляю, сколько до меня через эту банкетку протряслось больных. Интересно, кто-нибудь из них умер в пути? Хорошо бы когда-нибудь умереть в пути. Но только не на этой банкетке, не в этом запахе и не раньше, чем через сто лет!
В больнице по-летнему пустынно. По коридорам бродят скучающие уборщицы, хищно стерегут больных без бахил, лениво ищут, что бы еще убрать. В тесной процедурной у меня берут из вены кровь. В рентген-кабинете втыкают лбом в холодную металлическую плиту, заряженную готовыми к ускорению электронами. Через четверть часа ставят диагноз - гайморит горизонтальной полости. Эта информация мгновенно загорается розовыми неоновыми буковками у меня в мозгу. Сразу куча дурацких вопросов. Почему горизонтальной, а не вертикальной? Что лучше? Зачем нужны эти полости? Не стоит ли раз и навсегда заполнить их каким-нибудь специальным герметиком, чтобы больше не было гайморита? Почему, если сопли практически уже в извилинах, я все понимаю и могу говорить?
- Как вас лечить? - спрашивает неприветливая докторша с короткими полными ногами, моложе меня раза в два. Этот неожиданный вопрос ставит меня в тупик и наводит на смелое предположение, что происходящее - сон.
- А какие варианты? - все же спрашиваю.
- Можем сделать прокол и промыть полости. Или назначим курс антибиотиков широкого спектра. Но тогда лечение займет больше времени.
- Однозначно, прокол!
- Это не очень приятно.
- Я уже догадался по названию. Только не вымойте вместе с гноем мозги - их не много, но зато качество материала отменное!
Делают заморозку. Засовывают в нос блестящий металлический штырь. Глубоко! Не знал, что у меня такая глубокая носоглотка! Впрочем, стоит ли удивляться, если сам я такой глубокий…? Хрясть!!! Блин! Нет, во сне не бывает так больно!
После процедуры ставят капельницу. Четыре банки по 200 мл чего-то, что очистит кровь и сделает пребывание на свете более приятным, медленно вливаются через катетер внутрь, подтверждая мою стойкую уверенность, что я очень глубокий человек…
Возвращаюсь на площадку, чтобы переодеться и отправиться домой спать. Подходит Бонч-Бруевич.
- Алексей, у меня оплачена аренда автомобилей. Осталась одна короткая сценка - ты, Яна и Павел выбегаете из гостиницы, садитесь в БМВ, быстро уезжаете… Поможешь?
Матеря себя за безотказность, и все еще немного кайфуя от капельниц и рентгеновского облучения, кряхтя, снова влезаю в наэлектризованную шкуру Родиона, плетусь репетировать. Покачивает. В ноздрях тампоны, удерживающие в горизонтальной полости лекарство. Надо постараться во время съемки случайно не выдохнуть через нос, чтобы не выстрелить тампонами и лекарством в нос Глазкову или в глаз Носовой. Веселая получилась бы картинка!
Зачем я это делаю, почему не отказался?
Это не просто работа - это война!
Когда возвращаюсь домой, звонит Бонч-Бруевич.
- Давай договоримся, я не отменяю завтрашнюю съемку. С утра разведу сцены, отрепетирую с актерами, а когда будет все готово - ты приедешь и сыграешь. Но если тебе совсем будет невмоготу, тогда, конечно, отменим. У нас жесткий график, ты же понимаешь… Постарайся!
- Да, конечно, я постараюсь! - отвечаю с энтузиазмом. Понимаю, все понимаю! И не хочу, чтобы меня выводили или выносили из боя, считали трусливым и немощным.
Ночью знобит. Петляю в горячих сырых подземельях, стараясь по наклону почвы определить вниз двигаюсь или вверх. Земля под ногами не дает ответ, но на сердце безотчетная радость. Как будто вскрыли нарыв и удалили инфекцию. Зреет предчувствие силы, что вот-вот вернется в мой измученный организм и быстро одолеет хворь. Представляя, как это произойдет, проваливаюсь в глубокий богатырский сон.
Рано утром звонит Настя.
- Ну, что, Лешенька, как ты? Сможешь сегодня работать?
Кокаиновая фантазия
На репетиции чувствую, сколько во мне таблеток и микстуры. Голова кружится. Реплики встают поперек мозга. Язык еле ворочается и едва помещается во рту - так и хочется перекинуть через плечо. Три дня я провел дома, в постели и, вот, снова работаю.
Паша отдолбил свой крупный план и теперь за камерой, как назло, как будто проваливается в вату. Подкидывает реплики вяло, пропускает фразы. То ли не выспался, то ли, наоборот, переспал…
- Слушай, Паша, говори свой текст, не пропускай, - прошу, наконец. - Я понимаю, что текста много. Но мне нужны твои реплики целиком. Иначе я как будто не там, а здесь, с тобой, усталым и с собой, напичканным лекарствами… Помоги, будь добр, брат!
До конца смены три часа, а у нас не сняты еще две дневных сцены. "Может, перенесут?" - тешусь надеждой. Очень хочется домой!
- Эти сцены могут быть и вечерними, - командует Володя. - Продолжаем!
Целый час ставят свет, высвечивают кладбище.
- Ничего, что хороним в темноте? - спрашивает кто-то из съемочной группы. - Вообще-то в темноте не хоронят.
"Если только это не твои надежды! - едко отвечаю мысленно. - Или мечты какие-нибудь сумасшедшие, родившиеся еще в детстве и протянувшие, как ни в чем не бывало, пару десятков лет, несмотря на перестройки, дефолты, инфляции, стагнации, мастурбации и прочую дребедень. - Хоронить мечты лучше всего получается как раз за полночь, когда демоны темноты, охотно засучивают рукава, и, поплевав на ладони и взявшись за кирки и лопаты, встают у тебя за спиной в ожидании отмашки, что можно начинать зарывать…"
- Будем считать это рассветом, - тут же придумывает Вознесенский. - За вами гонятся бандиты. Нет времени ждать - надо скорее похоронить отца Натальи и убраться ко всем чертям в Москву.
"Гениальная идея - считать ночь началом рассвета! - мысленно аплодирую. - Отныне я буду считать рассветом любую сколько-нибудь подходящую для этого темноту, темноту с признаками света в конце туннеля… А что, так ведь оно и есть, по большому счету - рассвет начинается в темноте… Как небо начинается с земли, а в небе - березы…"
Смотрим с Пашей на подсвеченные голубым светом кресты, на мрачные холмики под ногами.
- "Возвращение живых мертвецов", блин! - говорю.
- Трех живых мертвецов в Москву, - кивает Глазков.
В руках у Паши сверток с бандитским кокаином. И тут нас с ним пробивает на смех. Мы на ходу сочиняем:
"Филипп и Родион перед похоронами нанюхались, и теперь их штырит. Вместо холмика земли им видится холмик кокаину. Стоящие вокруг солдаты с автоматами миротворческих сил одеты не в зеленые, а в белые комбинезоны. Вместо автоматов гигантские трубочки, чтобы нюхать. Церковные свечки, воткнутые в свежий холмик - как свечки в торте на день рождения.
- Давай загадаем желание? - предлагает Родион.
- Давай! - отвечает Филипп.
Встаем на колени, чтобы задуть свечки.
- С днем рожденья, друг!
- И тебя!
Обнимаемся.
Наталья, заплаканная, уходит в темноту.
- Слушай, тебе не кажется, что нас было трое? - спрашивает Родион.
- Или четверо? - говорит Филипп.
- Ребята, нам пора! - зовет из темноты Наталья.
- Ой, кто здесь! - вскрикивают в один голос Родион и Филипп, вскакивают, шарахаются в кусты. Унают Наталью, но думают, что она - парень.
- Ты спас нам жизнь, брат, - говорит Родион, по-мужски похлопывая Наталью по спине. - Я никогда этого не забуду.
- И я, - Филипп тоже хлопает. - Можешь всегда на нас рассчитывать, брат.
Их похлопыванья настоящие, мужские…"
Некоторые режиссеры напрягаются, когда актеры на площадке высмеивают серьезную сцену. Вернее, только кажется, что высмеивают. На самом деле для актера это профилактика его подвижной нервной системы. Невозможно все время быть на взводе, на пределе, на грани эмоционального взрыва. Нужна разрядка, чтобы снова нормально играть. Отсюда и такие, вот, "кокаиновые фантазии". Володя сам актер - понимает и не сердится. Только снисходительно поторапливает. Все устали и хотят по домам.
Лида Колесник
- Мы деятели, Филя, понимаешь! - убеждает сильно выпивший Родин. - А деятель без дела - это, извини меня, пшик… Не вовремя у тебя сдали нервы! Ладно, хватит об этом. Смотри, какие девочки там, у стойки бара! Ну, что, тряхнем стариной, или по домам спать?
- У тебя же Наталья? - напоминает Филипп.
- А причем здесь Наталья? - резонно удивляется Родион. - Знаешь, что бы было, если бы все мужчины любили одну женщину и хранили ей верность всю жизнь? Война, дружище, война! Мужская верность привела бы к тому, что число неудовлетворенных женщин выросло в сотни тысяч раз! Началась бы третья мировая война - полчища неудовлетворенных кровожадных мегер заполнили бы улицы Нью-Йорка, Праги, Токио, Торонто, Москвы… Обезображенные мужские трупы болтались бы на фонарных столбах с фанерками на груди: "Предатель сексуальной свободы!", "Верная сволочь!", "Удовлетворял только одну!", "Моногамный извращенец!"… В небе парили бы дирижабли с надписями: "Долой брак и супружескую верность!" "Смерть мужьям, не ходящим налево!", "Да здравствует свободная любовь!" "Любовники все стран, объединяйтесь!"… Короче, я пошел спасать мир от войны, Филя.
Вообще-то такого текста в сценарии нет. Там только: "А причем здесь Наталья!". Но никто не может запретить мне фантазировать. Станиславский называл это, кажется, "мечтать над ролью" или что-то в этом роде. Вот я и мечтаю. Иногда мне и не такое приходит в голову в работе над моими ролями! Но не все напишешь литературным языком…