Хорошенько завернув остатки круассанов в туалетную бумагу, я незаметно кладу их в мусорный пакет. Я закрываю дверь своей комнаты и окунаюсь в романтический полумрак, среди картин, развешанных на стенах вдоль отполированных перил длинной лестницы, каждый поворот которой отмечен присутствием львиной или лошадиной головы. На портретах - люди в средневековых одеждах, некоторые - в белых или черных париках. Кружевные воротники, золотые пряжки. Неровный свет, шорохи, выразительная тишина… Я раскланиваюсь с каждым портретом, и тело мое становится невесомым под их взглядами. Я - призрак. Мы играем в игру, кто из нас живее. Каждый мой шаг вниз - шаг в прошлое, каждая ступенька измеряется годами. Шаг - и сразу минус пятьдесят! Порой мне кажется, что, спустившись с последней, я окажусь в райских кущах и положу начало жизни на той песчинке, что бессмысленно вращается внутри лифта!
Преодолев ступени, оказываюсь в холле, через который тоже должна проплыть, как невидимая лодчонка среди айсбергов старины - резного комода начала XVI века, такого же бюро с канделябром в виде грифона, клюющего печень у несчастного Прометея, кресел и стульев, обитых выцветшими тканями ручной работы. Тут совсем темно - окон нет.
Я раздвигаю тяжелые двери и вхожу в так называемую столовую. Она - огромная. Все ее пространство занимает длинный стол. Такой длинный, что я не могу поздороваться с мсье Паскалем, который как маленький паучок сидит в торце, - он меня все равно не услышит! Он долго наблюдает за тем, как я иду, как развевается моя накидка. Он улыбается. Перед ним - чистая белая тарелка с крошечной горкой какой-то каши, тарелка такая большая, что на ней уместился бы двухгодовалый поросенок (то есть - почти что свинья!), и пустой хрустальный бокал на толстенной ножке. Вот с этого бокала и начинается моя работа!
Если бы я отсюда написала кому-то письмо (чего никогда не стану делать!) и сообщила, в чем заключается мой "тяжкий труд", бывшие знакомые решили бы, что письмо это отправлено из местного сумасшедшего дома!
Я подплываю к мсье Паскалю, бережно беру со стола графин с красным вином и лью вино в бокал. Оно такое густое, что льется долго. Что-то опять происходит со временем! Почти так же, как и когда я иду по лестнице. С той только разницей, что в первом случае - время идет вспять, а во втором - останавливается. У меня даже немеет правая рука, которой я держу графин. От хрусталя, который постепенно приобретает красный оттенок, по стенам скачут "зайчики".
Я лью вино лет сто. С меня можно лепить статую, назвав ее "Женщина, наливающая вино". Порой я подумываю о том, что стоило бы заказать себе именно такое надгробие. Но сделать уточнение: эта неизвестная женщина наливала вино лишь одному мужчине в мире - мсье Паскалю. Когда бокал наполнен, я ставлю графин на место и сажусь в соседнее кресло. Работа выполнена. Я могу положить локти на стол, скрестить ноги.
- Как спалось, госпожа Иголка? - спрашивает мсье Паскаль.
И мы улыбаемся друг другу.
2
Похоже, этот учтивый вопрос задается неспроста. По ночам в приоткрытую дверь я вижу разные чудеса. Например, мимо нее проходят серебристые звери, с трудом переливаясь, как ртуть. Среди них - единорог, верблюд, волк, большой баран, а потом снова - единорог. А однажды в щелку ткнулся мордой белый конь…
…Это все - из-за воздуха, утверждает мсье Паскаль. То есть здесь он особенный, насыщенный кислородом, и поэтому в мозгу происходят разные благоприятные для фантазий процессы. Возможно, поэтому и время здесь течет как-то странно. Хотя, я знаю, бывают такие дни, месяцы или даже годы, когда живешь в остановившемся времени. А потому следует знать, что по сравнению с другими временными измерениями эти дни или годы - всего лишь мгновения. И в эту мизерную частичку секунды не нужно совершать глупостей. Например, глотать небезопасные таблетки, или намыливать веревку, бежать к реке, сунув в карманы пальто по два кирпича, или стоять на перилах балкона, или открывать на кухне конфорки. Лучше подумать о… размазанных по асфальту мозгах, вываленном в петле языке и вообще о неэстетичной позе, которую можешь бессознательно принять. Бр-р-р…
Когда подумаешь о таком, сразу услышишь, как часики снова начинают тикать: тик-так, тик-так… Сначала кажется, что это скребется мышь или под обоями копошатся тараканы - это опять нагоняет тоску и навевает мысли об асфальте под окном. Но когда прислушаешься - понимаешь, что это пошло время… О! Тогда серебряные звери собираются под твоим окном, рыбы заплывают в твою реку, на конфорке в сковороде шипит отбивная с кровью, а на веревочке нежно шелестят китайские палочки из бамбука… Тик-так!
Время - удивительная вещь.
Если бы мы относились к нему серьезнее, могли бы избежать множества проблем. Если бы время было рекой, а мы относились к нему серьезнее и были легкими, как перышко, - не было бы ничего лучше, чем просто лечь на волны.
Если бы время было рекой, а мы относились к нему серьезнее и были легкими, как перышко, - мы бы не гребли, не размахивали руками, не боялись захлебнуться и не звали бы на помощь.
А плыли бы по течению. И оно обязательно вынесло бы нас туда, куда нужно. Например, в эту обитель…
…Так вот, мсье Паскаль говорит, что здесь, на окраине нашего города, - удивительный воздух. Из него можно выхватывать фантазии. По правде говоря, у меня их всегда было столько, что я вишу в этом воздухе, как кристаллик соли в перенасыщенном растворе. Помните этот опыт из уроков химии?
Мсье Паскаль об этом знает. Он это проверил довольно странным образом. Когда я с одним чемоданом в руках и тремя колечками в ухе приехала сюда (конечно же, была готова мыть, стирать, убирать), он завел меня в кухню, расположенную на нижнем этаже… Сказать, что это - кухня, значит не сказать ничего. Мне показалось, что это спортивный зал. Только вместо скамеек и матов по его периметру расположилась всякая утварь для стряпни, включая очаг для запекания туш, а на стенах висели медные сковороды и кастрюли разных конфигураций и размеров. Несколько столов посередине: один - для нарезки овощей, второй - для мяса, третий - для рыбы, четвертый - для теста, и еще один - для приготовления смесей. Так вот, на железном столе лежали опаленный вепрь, кролик, курица…
- Через два дня у меня будут гости, - строго сказал мсье Паскаль. - Вы должны с этим что-то сделать (тогда он еще не дал мне того прозвища, на которое я сейчас откликаюсь с удовольствием).
Он позвал четверых - кухарку и трех помощников.
- Они будут делать все, что прикажете! Ужин устраивается в честь одного из Людовиков - вам не обязательно знать, которого из них, - но все должно быть вкусно. Вы когда-нибудь стряпали?
Я могла бы сказать - никогда, взять чемодан, развернуться и уйти. О, я запросто могла бы это сделать. Я ненавижу стряпать! А точнее - ненавижу застолья. Считаю их бессмысленной тратой времени, а тосты - это вообще полный бред. Собаки меньше брешут. Но я посмотрела на сухопарую фигуру мсье Паскаля, на его тапочки, халат и смешной ночной колпак на голове (я приехала слишком рано)… В глубине его глаз, которые в тот момент вернее было бы назвать маленькими буравчиками, таилось нечто такое… нечто такое…
Нечто очень подобное тому, что было и во мне. И я сказала, что стряпать - это страсть всей моей жизни. Если бы он завел меня в гостиную и предложил сыграть на органе фугу Баха - я бы тоже не отказалась!
Итак, он довольно кивнул головой и вышел из кухни, смешно шаркая своими шерстяными тапками.
Кухарка (впоследствии - "матушка Же-Же") и трое помощников смотрели так, будто на мне был скафандр водолаза и рыбья чешуя под ним. В их глазах так же во всю мощь работали тысячи буравчиков. А я смотрела на убитую живность, живописно возлежащую на столе, словно на полотнах голландских художников. Меня поташнивало. Что мне нужно было сделать? Кое-как нарезать из окорока вепря отбивные. Стушить кролика. Сварить из курицы бульон. Пускай обожрутся. Чем богаты - тем и рады!
Но надо знать, какая я упрямая.
Я окинула взглядом стены с полками. Там стояло множество баночек с надписями - "базилик", "кориандр", "хмель" и еще куча названий, которых я не знала. В голове всплыло множество воспоминаний - что-то о маринаде, тушении в вине, запекании в тесте и шпиговании пряностями. Я засучила рукава. Потравлю всех к чертям, подумала я, и буду хозяйничать в этом доме - по крайней мере до тех пор, пока сюда не наведается полиция.
Вот мой рецепт. Вепря, вычищенного до состояния новорожденного поросенка, мы положили в чан, и я тщательно натерла его всеми пряностями, которые были в этих баночках. Потом залили все это бочкой вина, которое по моему приказу принесли из подвала. Когда помощники лили его в чан, кухарка умывалась кровавыми слезами, бормоча что-то о трехсотлетней выдержке и моем безумии. Может быть, она говорила что-то и похуже, но я тогда еще плохо понимала местный диалект.
Потом я уже действовала, как настоящий художник! Мясо кролика перекрутила в электрической мясорубке вместе с кучей зелени - лука, свежего перца, помидоров, чеснока, корня сельдерея, укропа. Потом взялась за курицу. Вспомнила, как одна деревенская повариха, которую пригласили обслуживать свадьбу моей родственницы, осторожно подрезала кожицу и снимала ее с несчастной курицы, как чулок. Главное в этом деле - вдохновение, говорила она. Мое вдохновение имело другое название: упрямство, поэтому "чулок" вышел превосходным! Что теперь? Я начала переодевать кролика в курицу: пустую кожицу я осторожно наполнила кроличьим фаршем. В глазах кухарки будто выключились буравчики: я заметила, что она наблюдает за всем этим безобразием с немалым интересом. Когда я зашивала брюшко курице-кролика толстыми нитками, надо мной с уважением склонились все четверо и смотрели, как на Бога.