Пока я вел расследование в Покукуе, пришло известие, что точно такие преступления на рассвете совершены в Покаралье, в Уяне и в Ючике. В Уяне, помимо ремешков-ушивок, были найдены на месте преступления еще охотничье ружье марки "геха", имеющее свойство поражать большую площадь рассеиванием картечи при выстреле, и американская винтовка марки "винчестер", обладающая большой дальнобойностью.
Эти вещественные доказательства, попавшие в наши руки, говорили о многом.
Во-первых, они попали к нам в руки именно потому, что в одной из деревень, в Уяне, сами жители, главным образом промысловые охотники, оказали серьезное сопротивление бандитам - трех убили.
Это уже отрадная новость. И многозначительная. Значит, жители все активнее вступают в борьбу против бандитов.
Это я с удовольствием записал в сводку.
Во-вторых, оружие, оставленное бандитами в Уяне, выглядело совершенно новым. Оно и выпущено совсем недавно - в прошлом году. Значит, бандиты все еще снабжаются новым оружием, может быть, прямо из-за границы.
Это тоже очень важный факт. И его я тоже отметил в сводке.
Однако больше всего меня занимали ремешки-ушивки.
Не первые распустившиеся на деревьях листочки, не горячее солнце, а именно эти ремешки-ушивки свидетельствовали, что весна уже началась и на днях у нас вдвое, втрое, вчетверо прибавится работы.
Ремешки-ушивки - это изобретение неуловимого Кости Воронцова, "императора всея тайги". Значит, он уже выходит на простор. Первые убийства и грабежи - дело рук его банды.
Я доложил об этом начальнику. Потом пошел в больницу.
Было обеденное время. Венька, как все больные, ел из алюминиевой тарелки манную кашу с постным маслом.
- Пусть это все валится ко всем чертям! - сказал Венька, выслушав меня, и так отодвинул тарелку, что она скатилась со стола. - Пусть заведующий сам доедает эту кашу. А я сегодня же ухожу из больницы…
- А начальник? Он же тебе твердо приказал…
- Пусть он что хочет приказывает! - обозлился Венька. - Пусть он хоть сам ложится сюда, а я ухожу. Я всю осень готовил дело. И еще зимой налаживал. А теперь я буду тут лежать? Нет, дураков нету тут лежать…
Венька снял больничный байковый халат, от которого пахло щами, лекарствами и еще чем-то удушливым, надел все свое, принесенное санитаром из кладовой и пахнущее теперь мышиным пометом и сыростью, подарил санитару за услуги зажигалку, сделанную из винтовочного патрона, попрощался с больными, пообещал как-нибудь зайти сыграть в шашки, и мы пошли к начальнику.
Начальник сейчас же вызвал нашего Полякова, велел в своем присутствии осмотреть Венькино плечо и, не поверив фельдшеру, еще сам осмотрел.
- Заживает? Как сам-то чувствуешь, заживает?
- Зажило уже, - сказал Венька. - Я чувствую, что зажило.
- Нет! - покачал головой начальник. - Дней этак десять надо еще полежать. А ты как считаешь, Поляков?
Поляков поднял нос, понюхал воздух, как всегда делал в затруднительных случаях, и согласился с начальником.
- А Воронцова кто будет ловить? - сердито посмотрел Венька на Полякова. - Вы, что ли?
- Это уж не по моей части, - чуть отступил Поляков.
- Вот в том-то и дело, - сказал Венька. - Мне надо ехать в Воеводский угол. Просто очень срочно. Может, даже сегодня. Я и так, наверно, пропустил время. А вы, Роман Федорович, я вас прошу, - обратился он к Полякову, - еще раз мне сегодня перевяжите получше. А потом уж я сам повязку сниму в Воеводском углу. Когда все заживет окончательно…
- Нет, в Воеводский угол ты не поедешь. - Начальник стал отмыкать ящик письменного стола. - Ни сегодня, ни завтра не поедешь. Воронцова мы будем ловить уж своими силами. Без тебя. - И, отомкнув ящик, протянул Веньке вчетверо сложенную бумагу.
Это был приказ откомандировать Вениамина Степановича Малышева в распоряжение губернского уголовного розыска.
- Могу тебя только поздравить, - протянул Веньке руку начальник. Ничего поделать не могу. Могу только поздравить.
- Все это ерунда! - положил на стол бумагу Венька. - И потом, я хотел спросить: почему это именно меня откомандировать? В честь чего?
- Я так понимаю, - сказал начальник, - что в связи с ликвидацией банды Клочкова. Это надо понимать как выдвижение молодых кадров на руководящую работу в губернский центр…
- А я при чем? - опять спросил Венька. - Если уж выдвигать, так не меня, а Соловьева Колю. Ведь Клочкова же он убил…
- Ничего не знаю, ничего не знаю! - засмеялся начальник. - Руководящим товарищам виднее, кто кого убил. И кроме того, очень важно, какое освещение дает событиям пресса…
Тут, наверно, мы все в одно время вспомнили эту фразу из очерка Якова Узелкова о юноше-комсомольце с пылающим взором, который совершал буквально чудеса храбрости.
- Значит, даже в губрозыске верят брехунам, - сказал Венька. - Но я все равно должен сейчас поехать в Воеводский угол.
- Когда плечо окончательно заживет, тогда посмотрим, - спрятал бумагу опять в ящик письменного стола начальник и сделал строгое лицо.
Венька застегнул все пуговицы на рубашке, поправил поясной ремень и вытянулся, как на смотру.
- Я уже и так вполне здоров. Чего еще надо? Глядите, как я нажимаю плечо. И ничего…
- Медицина, видишь, другого мнения.
- А ну ее, медицину! - вдруг вспыхнул Венька. И кроме Веньки, никто бы так не посмел вспылить в присутствии нашего начальника. - Мне работать надо, а тут какая-то ерунда с медициной…
Начальник, однако, не одернул Веньку. Промолчал. И можно было так понять, что он согласен с Венькой.
Поляков, уже не прекословя, повел Веньку на перевязку к себе в амбулаторию. И, как бы извиняясь перед Поляковым за свой внезапный выпад против медицины в кабинете начальника, Венька говорил по дороге на перевязку:
- Это если б зимой - пожалуйста. Я бы с удовольствием, Роман Федорович, еще полечился… Худо ли отдохнуть, почитать, разные байки послушать. А сейчас - вы же сами понимаете - лечиться некогда. Такая горячка начинается. Одним словом - весна. И скоро - лето…
Мы шли с Венькой домой, на нашу улицу Пламя революции, мимо городского сада, мимо пахучего кустарника, уже нависшего курчавыми вершинами над решетчатым деревянным забором.
Я предложил:
- Может, зайдем к Долгушину? Он вчера переехал в сад. И медведя своего перевез…
- Ну и пес с ним!
- Нет, правда, может, зайдем? По случаю твоего выздоровления. У Долгушина выступает какой-то новый куплетист. Из Красноярска.
- Ну и пусть выступает! А я поеду в Воеводский угол. Некогда мне. В другое время куплетиста послушаем…
15
Мне тоже хотелось поехать в Воеводский угол, но начальник меня не пустил.
Венька уехал один. И на работе я как-то не замечал его отсутствия. А в свободные часы мне вдруг становилось скучно. В больницу теперь не надо было ходить. И к Долгушину идти одному казалось почему-то неудобным.
Перед вечером однажды я зашел в библиотеку. Катя Петухова собиралась домой. Она уже сняла свой серенький халатик и мыла руки под дребезжащим умывальником.
- Закрыто, - сказала она мне довольно нелюбезно. - Разве не видно, на дверях написано: до семи тридцати.
- Ничего, - сказал я, - я только книжки посмотрю.
- Завтра посмотришь…
- Завтра я, может, уеду. Я хотел сегодня тут кое-что посмотреть.
- Ну, посмотри, - согласилась она.
Я смотрел книжки, пока она вытирала полотенцем руки, потом надевала синюю жакетку. Наконец она загремела ключами и стала у открытой двери, нетерпеливо ожидая, когда я уйду.
Мы вышли вместе, молча прошли весь переулок, а у ворот городского сада я сам неожиданно для себя предложил ей:
- Зайдем в сад?
- Это зачем же?
- Просто погуляем, пройдемся. А что особенного?
- Ничего особенного, - сказала Катя. - Но я еще не обедала…
- Здесь и пообедаем. У Долгушина.
Катя вдруг обиделась, покраснела, и на белобровом ее личике как-то смешно вздернулся веснушчатый носик.
- Ты меня за кого принимаешь?
Я засмеялся.
- Я тебя принимаю за девушку, за комсомолку, за хорошего товарища…
- Нет, ты что-то задумал. Я в жизни никогда не бывала в ресторанах. Я считаю, что комсомольцы не должны…
- Комсомольцы должны все испытать, - авторитетно сказал я. - Ты что, считаешь, что в рестораны ходят только одни нэпманы и всякая мразь?
- О, ты, я смотрю, оригинальный человек! - улыбнулась Катя.
Я не знал, хорошо ли это - быть оригинальным человеком. Я понимал только, что Катя относится ко мне снисходительно, смотрит на меня свысока, как бы с высоты тех книг, которые она прочла в этой обширной библиотеке.
Однако она все-таки пошла со мной в сад, а потом и в ресторан Долгушина - в этот дощатый, застекленный павильон, наскоро выстроенный среди густого кустарника.
Всего больше ее заинтересовал начучеленный медведь, поставленный здесь, как и в зимнем ресторане, у входа. В вытянутых лапах он держал керосиновую лампу-"молнию". Катя с некоторой робостью, но внимательно осмотрела его. Потом заинтересовалась посетителями.
Катя была первой девушкой, которую я решился пригласить в ресторан.
Я даже не знаю, как это я вдруг решился. Но в ресторане я вел себя уверенно, вслух читал меню и советовал, что лучше выбрать из многочисленных блюд с замысловатыми иностранными названиями: "шнельклепс", "бефбули", "эскалоп", "ромштекс". Все почти одно и то же, но названия разные.
- И ты часто бываешь здесь? - спросила Катя.
- Часто, - соврал я.