4
Василий сразу почувствовал неладное, увидев, как через двор пролетает учитель – сначала без кузова к лесу, а потом, почти сразу, почти бегом обратно.
У него тогда холодок в межреберье пробежал: "Не то что-то, радугу тебе в печень!" – и, накинув куртку, в вытянутых трениках, рванул на крыльцо к учителю. Как раз вовремя. Смирнов стоит, глаза выпучены, шальные, над головой топор, руки трясутся, и шепчет, как артист со сцены, громко и трагично, на галерке слышно:
– Убью, сука, убью!..
А на диванчике Светочка его разлюбимая, титьки на автомате одеяльцем прикрыла, губы зацелованные посиневшие разлепила и, плохо соображая, опухшая, но с откровенным ужасом уставилась на Смирнова. Рядом вытянулся в полном ступоре девственно нагой телефонист, теперь не вспомнить, как и звали. Светка с него одеяло с перепугу сдернула, он и прикрыл ладошками самое драгоценное и тоже на Смирнова уставился, онемев. А под ж…ой сыро так, широко и основательно.
Василий обстановку оценил моментально шестым чувством охотника: "Кина не будет, этот не зарубит. Но со страху топорик кому-нибудь на хозяйство или на башку уронит". Подошел спокойно к Смирнову, взял топорик. "Как он этой пипеткой дрова колет? Учитель, одно слово!".
Смирнов, не сопротивляясь, выпустил орудие мести и обмяк.
– Ну, ты, учитель, даешь! Разве ж этим обрезание делают, радугу тебе в печень! Мы ща лучше ножиком оскопим поганца, – и Василий достал из внутреннего кармана куртки охотничий хорошо наточенный нож с ручкой из оленьего рога и в кожаном чехле. Вытащил ножик, махнул в сторону все еще не пришедшего в себя, все еще бледного специалиста по установке телефонов: – Ты лапки-то с хозяйства сыми. Мне надо прикинуть масштаб работы. Ну, я ведь не шучу, – и грозно шагнул к дивану.
Телефонист затрясся в судорогах, а Светочка выпустила из рук одеяло, оголила грудь.
Василий мимоходом отметил: "Очень даже ничего, упругонькая, не мелкая, сосочки темные, манящие".
Светочка схватилась почему-то за волосы и стала тянуть в стороны, раскачиваться и выть:
– Не надо, дяденька!
И этот, кобелек, тоже вдруг фальцетом стал вторить:
– Не надо! Не надо… – но ручки свои шаловливые не убрал.
В общем, цирк полный и бесплатный, радугу тебе в печень!
– Это не тебе решать, – пресек завывания Василий и, входя в раж, спросил через плечо присевшего к столу Смирнова: – Ну что, хозяин, оскоплять будем сразу или сперва с бабы скальп снимем? – На этих словах кто-то из двоих на диване громко и раскатисто испортил воздух. – Ну вот, видишь, объекты уже подготовились, радугу тебе в печень.
И тут Смирнов рассмеялся, сначала немного истерично, а затем от души раскатисто, до слез…
Алексей вот за этот смех всю жизнь потом про себя благодарил Василия.
Это просто удача какая-то, что он тогда за ним следом забежал.
– Ну, вот, – резюмировал Василий, – благодарите хозяина. Че разлеглись? Трусы на ж…ы – и гудбай. Или как? – обернулся к Смирнову. Тот согласно закивал, все еще вытирая слезы от смеха. – Может, покурим пока? Или посмотреть хочешь, как одеваются, раз, как раздевались, не видел? Тоже стриптиз. Их только попроси теперь. Ну, руки убрал, сколько говорить! – и ткнул ножом в живот телефониста. На этот раз тот послушно, как солдатик, вытянул руки вдоль тела по швам и затрясся. Василий сказал: – Тьфу, стыд и срам, было бы что!..
– Отстань от них, – наконец разомкнул спекшиеся губы Смирнов. – Пошли.
– Вот так. У вас, гниды, пять минут, пока мы с хозяином в огороде курим. И чтобы без баловства. Если какая пропажа в доме обнаружится, из-под земли достану.
И они пошли курить.
Потом, как ведется, напились. И Смирнов не удержался, по пьяни уже спросил:
– Вот ты такой умный на чужой поляне… А сам бы, если вдруг…
Василий ответил сразу, сильно в размышления не впадая:
– Ну, во-первых, если вдруг да кабы, знаешь, где бы выросли грибы. Я ведь в жизни ни от чего не зарекаюсь. Но если бы топор в руки взял, то театра с громким шепотом устраивать не стал – это точно, радугу тебе в печень…
Поступок
1
"Ну, что это за дети?!"
Светлана сидела на маленькой кухоньке в своей однокомнатной эмжековской квартирке. Слезы катились по щекам. Не утирала. Вспоминался прожитый день. Вернее, очередной – пережитый в школе.
Когда она, круглая отличница, поступила в педагогический, а потом с красным дипломом под мышкой по свободному распределению примчалась в одну из лучших городских школ, она мечтала.
Нет, она точно знала, что только учителем русского языка и литературы и больше никем ей суждено быть! Этот великий путь, начатый еще ее прадедом в далеком дореволюционном тумане, не прерывался ни на одно поколение. Бабушка и мать были учителями русского языка и литературы. Мама умерла, когда Света еще училась в вузе, и не видела первых дней ее педагогической карьеры.
"И слава богу, что не видела!" – кощунственно подумала Светлана.
Ни мама, ни бабушка. Две дорогие сердцу могилки стояли рядышком на городском кладбище. Недавно Света, как ни трудно, справила общую оградку. Залезла в долги, но оградку сделала. И это грело ее израненное и одинокое сердечко. А что еще?
С мужчинами, как-то так повелось, вот уже третье поколение у них в роду не ладилось. У бабушки юный муж погиб в Отечественную. Мать так и выросла безотцовщиной. А потом и Светланочку вырастила одна. Света даже имени отца не знала, так и жила с отчеством от погибшего на войне деда – Александровна.
Мама так радовалась, когда Светлана поступила в педагогический.
"Не иссякнет традиция, горжусь тобой, доченька! Это самая благородная, самая счастливая профессия на свете!" Так говорила мама.
"Знала бы ты, родная, сколько горя приносит мне эта благородная профессия!" И слезы от жалости к самой себе стали заливать лицо молодой женщины как вешний дождь.
Ну вот сегодня, например. С кем еще в школе могли сотворить такое?! Замечательные дети просто-напросто закрыли ее в учительском туалете. И она не решилась стучать, звать на помощь. Ей было стыдно. Перемена отшумела. Начался урок. Ее искали. А пока отправили на замену свободную от уроков одну из трех завучей. Обнаружена Светлана Александровна была случайно: вахтерша отправилась по нужде. Дежурила в этот день старая, горластая и прямодушная, но очень ценимая директором за характер Анфиса Степановна. "Пока наш Анфис на посту, ни одна муха в стекло не ударит, не то, что школьники напакостят", – с гордостью говорило руководство школы.
Анфиса увидала Светлану Александровну и стала отчитывать на весь вестибюль:
– Ты что ж это, Светка, как плохая ученица в туалетах отсиживаешься? Иван Федорович с ног сбился тебя ищучи, – очень Степановна директора уважала. У них просто любовь была взаимная на профессиональной почве. Первая леди – завуч Ольга Петровна – бывало, говаривала в сердцах: "Вам бы, Иван Федорович, разогнать весь педколлектив и на пару с Анфисой Степановной дела вершить. Все бы тогда идеально было". "А что, Ольга Петровна, – не лез за словом в карман молодой директор, – это мысль. И еще бы детей по домам распустить. Не жизнь – красота! Только вот зарплату нам с вами тогда за что платить будут?" Да, детей по домам распустить в самой большой городской школе – это выглядело круто. Одних первых классов было до литеры "Л". И это при условии, что новостройка стояла всего три года, и самые старшие учились еще только в девятом классе, по-старому стилю.
Анфиса так громко шумела, заглушая слабый лепет оправдания Светочки, что со второго этажа на шум спустился директор:
– Явление Христа народу! Вы откуда, Светлана Александровна?
– В туалете учительском отсиживалась, – встряла всезнающая вахтерша.
Директор удивленно вскинул правую бровь.
– Я… меня дети закрыли, – прошептала, краснея, Светлана Александровна.
– Ну, знаете! А постучать, позвать не судьба была? В конце концов, выбить эту задвижку – велика ли. Да и вообще, с чего вы взяли, что это учащиеся? Может, по ошибке кто-нибудь, – и директор посмотрел на Анфису Степановну. – Да?
Вахта согласно закивала.
"Да нет же, я точно знаю, это дети. Они меня все ненавидят. Они мне мстят", – подумала про себя Светлана. Но вслух ничего не сказала, только голову опустила, как провинившаяся школьница.
– Все – забыли. Быстрей ступайте на урок. Там завуч за вас отдувается.
Светлана Александровна поднялась в класс. Под строгим взглядом маленькой полноватой Татьяны Игоревны в классе царила мертвая, или, как принято говорить в учительской среде, рабочая тишина.
Восьмиклассники уже успели записать дату, "классная работа", разобрать домашнее задание и самостоятельно выполняли упражнение на закрепление предыдущей темы.
– Нашлись? – шепотом спросила завуч. – Ладно, потом расскажете. Я им тут задание вот это дала. Михальчук у доски работает. Принимайте пост.
Как только дверь за завучихой закрылась, с классом произошла незримая перемена. Словно свежий весенний ветерок пробежал.
Напряжение в пальцах, сжимающих шариковые ручки, ослабло, спинные хребты обмякли, морщины лобовые разгладились. Послышались скрипы стульев, шорох листов. Через минуту класс наполнился тем устойчивым гулом, которым сопровождаются уроки иных учителей.
Светлана Александровна знала, что на ее уроках это не предел. К середине гул перерастет в шум, она начнет срываться на крик, в голосе зазвучат писклявые нотки, и вообще, он предательски задрожит, а на глаза станут наворачиваться слезы бессилия.
Дети, сволочи, очень тонко чувствуют все эти обертоны учительской слабости и отвечают двойным накалом.
К концу урока будет ее крик: "Вон из класса!"