Верблюд повернул голову в сторону Заура. С крыши не было видно, но казалось, у верблюда глаза расширились и шикарные ресницы вспорхнули вверх. Во всяком случае, жевать верблюд перестал – это точно. Нижняя челюсть так и замерла где-то внизу, приоткрывая тупые крупные зубы. Ни у кого из зрителей, в том числе у верблюда, не было сомнения, что Заур направлялся к несчастному животному с какими-то пакостными намерениями. Для владеющих человеческим языком и находящихся в районе второго вагона эти намерения были яснее лунной ночи. В тихо поющем степном пространстве отчетливо раздавалось женское сопрано:
– Заурчик, приведи его ко мне.
– Вот с…! Что с мужиком делает! – возмутился я.
– Он не мужик, он грузин. К тому же не болеет, – прокомментировал Вовка.
Не болеющий грузин достиг верблюда и встал возле него в раздумье. Ни на морде, ни на шее верблюда ничего, даже отдаленно напоминающего уздечку, петлю или просто веревку, не было. Заур погладил животное по шее и что-то стал ему говорить. С крыши слышно не было.
– Как ты думаешь, он с ним по-грузински или по-русски разговаривает? – поинтересовался Вовка.
– По-казахски, наверное.
– Силен!
Верблюд, однако, на поглаживания и уговоры отреагировал однозначно. Поскольку от подошедшего человека явной угрозы не исходило и вел он себя не шумно, даже ласково, верблюд возобновил жвачку и отвернулся в противоположную сторону. Заур повернулся к вагону.
– Ну, Заурчик! – пропело оттуда.
Заур зашел к верблюду со стороны отвернутой морды и взял животину за уши.
– Опа! – цирк обещал стать зрелищным. Народ вокруг взбодрился.
Верблюд резко мотнул головой, но миролюбивое лежание продолжил.
– А ты сядь на него, – посоветовал кто-то.
– Давай, давай! – стало раздаваться со всех сторон. Заур решительно взялся за передний горб, перебросил ногу.
Со стороны второго вагона раздались аплодисменты и радостное девчачье повизгивание:
– Ой-ой, здорово! Веди его сюда.
Заур сел в межгорбие плотнее и начал настойчиво колотить верблюда по бокам. Корабль пустыни продолжал терпеливо жевать. Лежа.
Вдруг паровоз дал надрывный гудок, рванувший в больных головах, как бомба:
– У-у-у-а-а-а!
Верблюд, наверное, тоже болел. Может, вчера переутомился, может, воды перепил – вон горбы какие! Так или иначе, резкий паровозный рев ему, как и нам, не понравился. Он вскочил на ноги – резко, практически без подготовки – и оказался неимоверно высоким. Я, во всяком случае, со своим ростом вполне прошел бы под ним, лишь чуть наклонившись. Но испытать не удалось. Обнаглевший паровоз взревел второй раз и начал трогаться. Обалдевший верблюд чуть не подскочил на месте и рванул с ходу рысью или иноходью. Бог знает, как это у них называется. Главное – побежал быстро, резво, и, что особенно пикантно, в сторону диаметрально противоположную движению паровоза, который словно стремился наверстать упущенное за прошедшие сутки. Между горбов верблюда во все стороны болталась широкая спина Заура, на глазах уменьшаясь, источаясь. Верблюд входил в игольное ушко степного пространства, растворяясь в нем. Вместе с ним растворялся смелый, уверенный в себе грузин, настоящий мужчина.
– Зау-у-у-а-а-а! – крик заглушил очередной третий и прощальный рев паровоза.
– Вот стерва! – сплюнул Вовка. – Пропал мужик. Вокруг была степь. Голая, пустая, пропахшая полынью, безлюдная, дикая, чужая степь. Ни холмика, ни домика, ни дымка. Только паровоз и дура Наташка с ее бабьими прихотями стрелой неслись через гончарный круг ковыльной поволжской равнины или низменности (кому охота, пусть уточняет у географов в четвертом вагоне). И одинокий грузин на верблюде мчался неведомо куда по этой степи. И только Бог один мог ответить, когда встретятся и встретятся ли верблюд и паровоз, Заур и Наташка.
– Земля круглая, – резюмировал Вовка. – Пошли.
И мы полезли вниз в вагон, рискуя на полном ходу свалиться в эту ставшую в один раз такой опасной степь, поглотившую нашего боевого товарища.
2
Заур трясся на несущемся верблюде, верный себе и своей мужской выдержке. У всего есть начало и конец. Верблюды "тоже люди" и имеют свойство уставать, тем более от бессмысленной скачки.
"Синяки будут, – подумал Заур по-грузински. – Хорошо, не по горам скачем".
– Стой, скотина! – крикнул он по-русски.
Скотина даже ухом не повел и продолжал свою иноходь. Тем временем впереди появились смутные очертания то ли большого шалаша, то ли приземистого круглого домика. Степь оказалась не такой уж ровной – обман зрения. Спуски и подъемы, небольшие овражки открывались неожиданно и лишь тому, кто передвигался по этой степи. Заур скосил глаза вправо-влево, рискованно оглянулся назад. "Железки" и плетущегося по ней паровоза и след простыл. Даже верхушки столбов и строчки проводов не маячили – исчезли за бугром. И опять – во все стороны ровный гончарный круг.
Не прошло и получаса, как верблюд замедлил бег и замер у самой юрты. Это была именно юрта. Заур с межгорбья сползать не спешил: все же высоковато. Полог откинулся, и на свет вышел низкорослый узкоглазый мужичок в высокой странной шапке и полосатом кафтане. Заговорил фальцетом громко, почти закричал, задрав лицо к Зауру. Верблюд почтительно переступал с ноги на ногу, наклонял голову и сопел.
Прокричав что-то не по-русски и, явно, не по-грузински, мужичок похлопал верблюда по шее, назвал его Васей и добавил еще что-то.
Двугорбый стал послушно опускаться на колени: сначала передние – Заур качнулся вперед и вцепился мертвой хваткой в горб, потом задние – Заур выпрямился.
"Интересно, как он тогда вставал?" – подумал Заур. Ни черта не помнил – настолько все быстро произошло!
Васька улегся и опять зажевал, посапывая и грубо мурлыча – не иначе. Заур сполз на бок. Почувствовал дрожащими ногами землю. Узкоглазый подскочил и ткнул грузину прямо в левый глаз правым сухим кулачком. Крепко ткнул. Грузин промолчал. Отвечать не стал. Только спросил:
– Ну и что?
Низкорослый мужичок глянул снизу вверх и вдруг рассмеялся:
– Шайтан, грузин, что ли?
– Заур, – протянул руку.
– Айтуган, – ответил. И добавил: – Казах.
– А почему Айтуган?
– Мать в новолуние родила. А Зайыр, по-нашему, "который на самом деле", можно не сомневаться. Ты на самом деле?
– Я Заур. Но можешь не сомневаться.
– Заходи, – казах откинул полог. – Садись, – указал на подушки сбоку от входа. Сам сел напротив.
Взял белую пиалу. Плеснул из бутылки что-то – Заур не заметил, в глазах еще бегали мушки от недавней скачки.
Протянул гостю:
– Выпьем за знакомство.
Заур принял сосуд. Посмотрел на прозрачную жидкость. "Кумыс, – подумал, – а выглядит как водка". Залпом выпил.
Поперхнулся:
– Совсем как водка.
– Конечно, водка. А ты что подумал, кумыс? У меня Васька. Василиса его дома осталась.
– А ты чего тут?
– Путешествую, – уклончиво ответил Айтуган.
– Я тоже путешествую, – сказал Заур.
– Пешком?
– На паровозе.
– ?
– Студент. На посевную едем.
– А верблюд причем?
– А! Женщина попросила, – махнул рукой на свою глупость.
– Выпьем. За женщин, – хозяин разлил водку. Разломил краюху черного мягкого хлеба. Подал луковицу. Выпили, закусили. Стало хорошо и уютно. На посевную уже не хотелось.
– Что все-таки делаешь.
– По-разному. Сейчас баранов, овец пасу. Потом сено косить буду.
– Косой?
– Зачем? Трактор, косилка. А ты чему, молодой, учишься?
Заур посмотрел в безбородое маленькое личико казаха.
– Не моложе тебя. Русский язык с литературой.
– Это хорошо, – непонятно к чему задумчиво произнес казах и разлил по третьей.
– У меня отец на войне погиб. Как раз в конце. Сегодня поминаю. Выпьем.
Выпили. Помолчали. Казах оказался старым.
– Извини, – сказал Заур.
– Что извиняться? Мне два года тогда было. А у тебя кто?
– Дед. Киев освобождали.
Помянули деда. Выпили.
В степи раздался звук, похожий на стрекот мотоцикла. Затрещал у самой юрты и заглох.
– Петро, – улыбнулся рожденный в новолуние и выросший без отца.
Полог весело отлетел в сторону. В проеме показалось большое круглое лицо: нос картошкой, густые седые усы концами вниз до края подбородка. Крупная голова наголо выбрита. Глянешь – не ошибешься.
– О, ты дывы! Казах, грузин. Хохла ждете?
– Ждем, ждем, – обрадованно зачастил Айтуган.
– А вы как узнали?
– Во-первых, не "вы", а "ты". Ну, а во-вторых, ты себя в зеркало видел? Ну, а как только слово сказал, то и в зеркало смотреть не надо. Отца помянул, Айтуган?
– Помянул.
– И деда моего вспомнили.
– Налейте и мне, хлопцы. И у меня деды. Оба.
Налили. Выпили. Айтуган откуда-то достал инструмент: полугруша с длинным – на вытянутую руку – грифом. Щипнул две струны по очереди. Зачастил пальцами быстро, энергично вступление. Остро запахло степью.
И затянул песню. Долгую. Монотонно-грустную. Как будто дым стал вплетаться в глаза. Грузин зажмурился. Украинец откинулся на подушки. Не заметили, как затих тонкий гортанный голос, смолкли звуки домбры.
Заур без перехода запел "Сулико". Первый куплет по-русски, потом перешел на родной язык.
– Сталин любил, – прокомментировал Петро.
Заур, выводя очередную руладу, кивнул. Дотянул. Умолк, как будто выдохся.
– Эх! – махнул рукой Петро. – Начисляй. – И достал из-за пазухи очередные пол-литра.