Еще утром она обнаружила, что от мыла остался тоненький лепесток, налила в мыльницу шампунь, вымыла руки. А если бы она сломала ногу и села дома надолго? Нет никого, кто купил бы это несчастное мыло не в виде одолжения, любезности или по дружбе, а просто как нечто само собой разумеющееся: "И не забудь купить мыло". Это и называется одиночеством. Вот няня прожила, как она говорила, "одиноческую жизнь", но всегда была Оля, которую та с гордостью называла "моя воспитанница". Взять, что ли, девочку из детского дома? Но едва ли она сможет полюбить чужое по рождению и воспитанию существо. А может, родить ребенка? Подумаешь, тридцать пять лет. Но страшновато, мало ли что с ней, Ольгой, случится, а девочка (почему-то Оле не приходило в голову, что родиться мог бы и мальчик)… Не могла она, сирота, так рисковать. Но ведь где-то будет же отец. Хотя одной, конечно, трудно, вон, Лера практически спихнула дочь на бабушку. Кстати, надо бы позвонить, нехорошо с Лерой получилось.
Ольга пыталась сибаритствовать, взяла книжку, устроилась под пледом на диване - не читалось. Потом немного подремала, но разбудил звонок с работы, порадовали, что отвалили большую новогоднюю премию, спрашивали, не прислать ли с курьером, сетовали, де, без нее праздник не праздник.
Она не то что была уверена, подразумевала, что Лева появится, и, стараясь поменьше наступать на больную ногу, приготовила свое коронное блюдо - сладкий плов. Курагу и чернослив резала сидя, а когда высыпала рис на сковородку, вспомнила Левины восторги по поводу ее посуды и улыбнулась - конечно, появится.
Так день, переваливаясь, докатился до вечера. В восемь часов, проголодавшись, Оля принялась за плов. Замурлыкало радио: "Я -это ты, ты - это я"… Почему, собственно, она решила, что он придет? Маленькое приключение - и только, забытое за предновогодними хлопотами. У них даже не случилось эффекта попутчика в купе, которому успеваешь рассказать всю свою жизнь. Несколько лет назад она загремела в больницу с приступом аппендицита. В послеоперационной палате с ней лежала милая женщина, с которой они были неразлучны неделю и, казалось, подружились навсегда. Но, вернувшись в обычную жизнь, не нашли места друг для друга, два-три телефонных разговора, и отношения увяли. Они были объединены лишь тем, что ясным сентябрьским утром у обеих одновременно закололо в правом боку.
Весь вечер она бессмысленно ковыляла по квартире. То включала, то выключала телевизор, то бралась за какое-то шитье - все валилось из рук. Нечего ждать, она сама все погубила своей истерикой. В чем он виноват - рассказывал о своей работе, сама, между прочим, и попросила. А она сорвалась на ровном месте. Да кто ж ей позвонит после такой сцены!
Перед сном, подойдя к зеркалу в ванной, чтобы смыть напрасно прожившую весь день на ресницах тушь, Оля заплакала от обиды, даже не отметив, что плачет всего шестой раз в жизни.
13
В комнате витало предвкушение праздника. Пахло детством, родительской квартирой, мамиными любимыми духами "Серебристый ландыш", влажными испарениями еще не высохшего после уборки пола, всеми сразу кухонными, "гостевыми" ароматами, где в немыслимо сладкий букет смешалась квашеная капуста и заварной крем, и над всем этим главенствовал, вплывая в ноздри и заставляя проглатывать слюну, запах заточенных в духовку пирогов.
Собственно, пирогами и пахло, остальное было работой Левиного воображения. Пиршество намечалось с размахом. Женька решил собрать огромную компанию, только небольшую часть которой составляли постоянные обитатели квартиры. Заправляли всем незнакомые Леве девицы, которые постучали в его дверь рано утром, критически оглядели комнату, постановили, что здесь будет раздевалка и попросили сдвинуть в угол нехитрую мебель. "Хорошо, что хоть не курилка", - подумал некурящий Лева, получив достойный ответ на свой дурацкий вопрос, где он будет спать - "Кто же спит в Новый год!" Потом он послушно перетаскивал какие-то столы, опять, как накануне на работе, открывал бесчисленные консервные банки, но среди дня, устав от щебета, закрылся в своей разоренной берлоге и набрал Ольгин номер.
Она сказала, что рада его слышать, похвасталась, что нога немного лучше, он в ответ, как провинциальный остряк-конферансье, бодряческим голосом спросил, когда они смогут отправиться на танцы .
В это время распахнулась дверь, и в комнату ввалился сам Женька, волоча ящик кока-колы и громко распоряжаясь, куда что нести.
- У вас там народу полно? - спросила Ольга
- Да, целая толпа, - пробормотал Лева, делая отчаянные знаки, чтобы его оставили одного. - Я живу у приятеля, он гостей назвал на Новый год.
- И я жду гостей, - зачем-то наврала Ольга, и ее понесло, - куча друзей, все принесут, приготовят, а я буду сидеть, как королева.
- Понятно. А можно мне завтра прийти доедать? Я и посуду, как вы видели, могу помыть.
Ольгу охватила паника. Завралась. Но вчерашняя обида уже успела растаять, и радость билась где-то под ключицей, ища путь наружу и мешая говорить обычным голосом:
- Приходите.
- Спасибо. С Новым годом, Оля.
- С Новым годом!
Что-то вдруг изменилось вокруг него. Никто больше не раздражал, все сделались милыми, симпатичными, и даже тянувшая за душу необходимость поздравить родителей обернулась азартом выбора щедрых подарков, приятным путешествием в метро в окружении улыбающихся людей, как бывает только раз в году, и вовсе не такой трудной беседой за чаем, какую Лева рисовал себе уже две недели.
Родители осуждали его развод, мать периодически перезванивалась с Таней, но в силу глубокой порядочности они ни словом не обмолвились об оставленной квартире, только настойчиво предлагали Леве переехать к ним.
Лева сейчас смотрел на них новыми глазами. За столом на кухне сидели живые объекты его научных интересов. Родители, конечно же, были "отцами", но, с другой стороны, пока оба работали и считались ценными кадрами, вместе с пенсиями и привычкой жить по средствам денег хватало, однако призрак нищей старости уже витал в доме и его контуры нет-нет, а все явственнее проступали то в одном, то в другом углу.
Лева вспомнил внезапную Олину вспышку ярости - да уж, в бестактности его недаром упрекали, нашел подходящую тему. Ему стало стыдно: все изыскания на самом деле - сухая теория, а вот они сидят - живые и здоровые, те, благодаря кому он появился на свет, и они будут до конца дней мучить и мучить друг друга, как умеют мучить только близкие люди, и это, видно, закон природы. А тот, кому суждено будет прожить дольше, будет мучиться воспоминаниями, и все ему будет казаться, что он был виноват, а его начнут тем временем мучить подросшие дети.
Новогодний вечер, подарки, елка не располагали к неприятным объяснениям, и в шумную, уже наполнившуюся гостями квартиру Лева явился в самом веселом расположении духа. Было как-то по-студенчески беззаботно, вкусно, кто-то принес кучу звериных масок, в которых даже самые неуклюжие не стеснялись танцевать, Леве давно не было так хорошо, он любил весь белый свет, жизнь была прекрасна и не терпелось всех вовлечь в этот праздничный круговорот. Часа в два ночи он улегся на ворох шуб, заткнул чьим-то шарфом дверь и позвонил Ольге.
Она подошла не сразу, голос ее показался Леве сонным, он, на волне эйфории, конечно же и не подумал представиться, а она не узнала его и переспрашивала дважды в ответ на его пьяновато-игривое "ну как же так".
- Извините, Лева, я уже спала.
- Что же гости так рано разошлись?
Вопрос повис в воздухе, и Лева вдруг ясно понял, что не было никаких гостей, а он, осел, не предложил приехать к ней, и теперь все-все безвозвратно погибло. Что именно погибло, он не мог бы сформулировать, но ужас содеянной ошибки сковал его немотой.
- Лева, простите, я вам наврала. Не хотелось, чтобы меня жалели. Встретила Новый год в гордом одиночестве. А теперь и вправду сплю… Алло, что вы молчите?
- Оля, я полный идиот, я должен был это понять. Я все равно приеду завтра, можно?
- Что значит "все равно"?
- Что посуду мыть не надо.
Она засмеялась:
- До завтра.
Что-то мокрое ткнулось Леве в руку. Собака радостно облизывала временного хозяина. Бедная, испугалась, такая толпа, забилась в угол. И, гладя не то пушистую шубу, не то собачью спину, он сказал шепотом на ухо дворняжке: "Слушай, как бы я не влюбился".
14
Знал бы Лева, попивая чай у родителей, что в это время происходило в Олиной квартире! Вся прихожая была заставлена обувью. Господи, сколько барахла! Самое время повыкидывать, провожая старый год. Но сейчас не до того. За глупости надо расплачиваться. Закованная в эластичный бинт нога решительно не желала втискиваться ни в один сапог, но в конце концов Ольга с каким-то остервенением содрала повязку и, от злости почти не чувствуя боли, резко дернула "молнию". Недалекий путь до соседнего магазинчика дался ей, как Суворову переход через Альпы. Ночью подморозило, а даже мельчайший ледяной бугорок впивался в ступню. "Ничего, ничего, - растравливала она себя, тихонько охая и тщательно выбирая, куда бы поставить ногу, - так тебе и надо". У прилавка она продолжила казнь, сопровождая каждую следующую покупку язвительными мысленными комментариями: "Значит, сыра граммов двести (он всегда остается), колбаски такой-сякой по сто, парочку свежих огурчиков и помидорчиков, баночку маслин (как приду домой - открою и половину съем), есть салаты готовые в коробочках, переложу в салатницы, дескать, почти все смели, обжоры." Хуже было с выпивкой, не выливать же три четверти из купленных бутылок? Ей стало вдруг ужасно стыдно за тщательно готовящуюся инсценировку: "Может, еще гору грязной посуды бутафорскую соорудить!"