7
Интересно, что можно рассказать о нем самом? Что рассказал бы тот же Олег? "Я такой обыкновенный, что даже пороков не накопил", - Лева тупо смотрел, как медленно набухает, нависает и наконец падает капля, потом через равные промежутки еще и еще одна. Вот так бы созерцать-созерцать, а потом написать трактат "Рождение капли". И прославиться, получить Нобелевскую премию. (Впрочем, ее, кажется, не дают за философию. Или это не философия?) На детских днях рождения почему-то было принято играть в "Бездомного зайца". Ставились в ряд стулья, на один меньше, чем число играющих. Потом играла музыка, а все бегали вокруг стульев. В тот момент, когда музыка обрывалась, надлежало сесть, но кто-то с неизбежностью оставался без места. Лева терпеть не мог этой игры, всегда панически боялся оказаться этим несчастным "зайцем", которого каждый раз ему было нестерпимо жаль, хотя все остальные, включая очередную жертву, казалось, были увлечены игрой, вовсе не презирая замешкавшегося и не страдая, проиграв. Паника его была совершенно беспочвенной, потому что он быстро бегал, ловко маневрировал и вообще был достаточно спортивен, чтобы считаться уважаемым в мальчишечьем сообществе, где ценится физическая сила. Тем не менее страх изгойства буквально давил его. С возрастом он не прошел, но трансформировался в боязнь выделяться из массы, а когда цель, как Леве казалось, была достигнута, его стала угнетать собственная обыкновенность. Он силился обнаружить в себе что-то особое, пусть изъяны, лишь бы найти подтверждение своей уникальности. Но не находил и ковырял беспрестанно эту болячку, отчасти любуясь собой. "Человек без свойств" - вот подходящее определение. Лева, конечно же, знал, что это название знаменитой книги, но ее намеренно не читал, опасаясь, что содержание обманет, а предпочитал носить этот тайный ярлык, постановив его и считать своей особой метой.
Лева нехотя включил воду, вымыл чашку и поплелся в переднюю. Собака, радостно повизгивая, крутилась у его ног. Беспородную зверюшку эту привел с собой один из новых соседей, так же, как и Лева, покончивший с семейной жизнью и нашедший временный приют в Женькиной странной квартире. Его услали на неделю в командировку, и Лева согласился выручить его и погулять это время с собакой. И не жалел об этом. Оно, конечно, никакой радости одеваться и в любую погоду тащиться во двор не было, но количество новых впечатлений компенсировало неудобства. Через два дня с ним здоровалось полдома. Еще через два дня голова начала пухнуть от подробностей из жизни сук, кобелей и особенно их хозяев. На этот раз моцион он делил с добродушным фокстерьером по кличке Киллер. Надо же так назвать! На поводке Киллер тащил хозяина - угрюмого верзилу. Проблему собачьей клички они обсудили накануне: сын принес щенка с уже готовым именем, и родители ничего сделать не могли. А теща, не понимая смысла, упорно называет собаку ласково Килькой.
Умница-дворняжка справилась со своими делами быстро - погода противная, слякоть. Вытерев ей лапы, как завещал владелец, Лева понял, что обязательные дела на ближайшие часы исчерпаны. И тогда он решился. Вовсе не потому, что ему хотелось увидеть ее - он и лица-то толком не разглядел, - а хотелось проверить рассказ Аллегро, хотя он строго-настрого запретил о нем упоминать.
Телефон не отвечал. И впрямь: что делать дома посреди бела выходного дня? Может, и к лучшему.
Каких только теперь названий нет. Чем скучнее была советская аббревиатура, тем пышнее именовалась контора теперь. На визитной карточке гордо сияло ООО "Алмаз" . "Хорошо, что не бриллиант", - почему-то с раздражением отметил он и в тот же миг увидел, что названивает по рабочему телефону. "Осел", - поставил он диагноз и набрал домашний номер.
Она подняла трубку не сразу и голос был не то торопливый, не то запыхавшийся.
- Здравствуйте, если вы меня помните, это тот самый медведь, который сбил вас с ног в метро.
Она ответила так, будто его телефонный звонок дело ежедневное:
-Здравствуйте. Не могли бы вы подождать минутку?
- Да, конечно.
Прошло действительно не больше минуты, так что Лева даже не успел представить себе, для чего они ей потребовались.
- Извините, я только что пришла, надо было снять сапоги, на улице такая гадость.
- Да, ноги насквозь мокрые. Как говорится, сиротская зима.
Леве показалось, что голос ее изменился, да и вопрос она задала странный:
- Откуда вы это знаете?
- Погоду наблюдаю лично, а название - народное.
Повисла некоторая пауза.
- Как ваш развод?
- Спасибо, куда-то движется по бюрократическим каналам.
- Говорят, теперь это попроще. Я в свое время ворох каких-то справок таскала, чуть ли не из вендиспансера. А причину развода по-прежнему требуют указать?
- Да. Я хотел написать правду, но мне сказали, что это звучит вызывающе. Тогда написал, что не сошлись характерами.
- Оригинально, ничего не скажешь. А вам истинная причина вызывающей не казалась?
- Вовсе нет. Просто не сошлись в оценке русских народных сказок.
Она засмеялась.
- Очень интересно.
И тут Лева сделал то, чего решительно не собирался, более того, твердо постановил не делать.
- Хотите знать подробности?
- Если они не слишком интимны.
- Нисколько, но, как говорили в приснопамятные советские времена, это не телефонный разговор. Предлагаю рассказать при личной встрече. Сегодня. Через час.
Его занесло. Давненько такого не было. Куда нынче можно пригласить девушку? Но ожегший испуг был мгновенен - конечно, она под благовидным предлогом откажется.
- Через час, к сожалению, не могу. В лучшем случае через два - сапоги не просохнут.
- А говорят, надо оборачивать ноги в целлофановый мешок.
- Правда? Попробую.
Язык нес сам собой какую-то ерунду, а в голове крутилось: где встретиться, куда пойти и сколько осталось денег до послезавтрашней зарплаты. И фоном: "На фиг тебе, дураку, это надо?"
8
"Может быть, и вправду завернуть ноги в целлофановый пакет? Нет уж, спасибо, во-первых, мгновенно вспотеют, а во-вторых - будут шуршать при каждом шаге, будто у тебя мыши за голенищами. Ужас! Хотя есть тоненькая пленочка - кто-то из девочек принес, когда был девятый день, чтобы все поставить на стол заранее и прикрыть, - она сойдет".
Дома было тепло и хорошо, выходить никуда не хотелось. И зачем? Это такое предновогоднее безумие - хочешь-не-хочешь захватывает. Теперь, когда отца не стало, радио на кухне не выключалось и уже который день било по мозгам обещаниями чудес, проникновенной музычкой с пустенькими словами, которые обычно не трогали, но сейчас, как соль, разъедали каждую душевную царапинку. Все точно рассчитано на неблагополучных людей. Именно поймав себя на том, что радио бормочет непрестанно, Оля поняла, что начала приобретать привычки одинокой жизни и что надо изо всех сил сопротивляться, не поддаваться рутине, давить в себе стареющую матрону. Поэтому она и спускалась сейчас по эскалатору.
Он, кажется, вздохнул с облегчением, когда она предложила встретиться "на том же месте" и описала, во что будет одета. В самом деле, наверное, ему было бы неловко сказать, что едва ли ее узнает, что ее сказочный облик не запечатлелся навек в его сердце.
Вагон дернулся, и что-то кольнуло сзади шею. Пожилой мужчина держал перетянутую веревками елку. Вот, кстати, еще забота. Без елки никак нельзя. Надо встряхнуться - дел до Нового года полно. И не раскисать. И обязательно пойти в гости, благо, звали в тысячу мест, что естественно - первые недели после похорон близких ты в центре внимания, это потом все входит в берега. Да, елка, пойти в парикмахерскую, перешить безобразные пуговицы на новом парчовом пиджаке - и вперед.
Тридцать первое у них день нерабочий - спасибо начальству. Значит, в церковь можно будет пойти с утра. Это незаметно стало для нее одним из непреложных дел, составляющих новогодний ритуал. Няня крестила ее в детстве при молчаливом попустительстве родителей, но в церковь никогда не водила. Один раз только, на Пасху, было ей тогда лет шесть, няня не уложила ее спать, а взяла с собой. Родители как обычно были в долгой командировке - еще не все ГЭС были построены, и они мотались то в Киргизию, то в Таджикистан, привозя диковинные восточные штучки, которые со временем буквально заполонили дом, и няня ворчала, что они только пыль собирают. Оле в церкви не понравилось: толпа народу, духота, весело только было кричать громко со всеми вместе "Воистину воскресе!"
А потом был тот душный июньский день, когда прямо со станции пришла соседка: "Я только из Москвы,- сказала она няне, - плохо маме ее, - и как-то странно взглянула на Олю, - совсем плохо. Велел отец вам завтра с утра в город ехать". Болела мама уже второй месяц, какая-то малоизвестная восточная зараза вроде малярии, подхваченная в таджикских горах. Няня тихонько заплакала, а потом вдруг со злостью закричала на Олю: "Молись, молись, чтобы мама поправилась!" Нянины жиденькие волосы, всегда стянутые к затылку в маленький пучочек, растрепались, и Оле стало страшно. "Как молиться, я не умею?" - "Проси Боженьку, проси, скажи, сделай так, чтобы мамочка была здорова". Она схватила Олю почему-то за юбочку и потащила ее в свою комнату, там встала перед иконой, взяла Олину руку и неудобно сложила ей пальцы. "Крестись, детка, проси Боженьку за маму". Оля представила себе, как мама выздоровеет, приедет в Щеглово - она не была здесь этим летом, как они пойдут на лужайку, мама сплетет ей веночек и наденет на голову, и ей так этого захотелось, что она стала изо всех сил креститься, сжимая до боли пальцы и повторять, повторять без конца одни и те же подсказанные няней слова, потому что не знала других.