У выхода из магазина примостился цветочный киоск. "Что ли, самой себе цветы купить", - не могла успокоиться Оля. И вспомнила, что ее аппендицитная сопалатница рассказывала, как в юности, страдая от неразделенной любви, а еще больше оттого, что все в доме, казалось, понимают это и ее жалеют, стала посылать сама себе письма, надписывая адрес на конверте измененным почерком. Интересно, что поначалу она вкладывала в конверт чистый лист бумаги - важен был лишь факт получения письма, но постепенно увлеклась и стала писать все более и более длинные послания. Для создания иллюзии подлинности она даже ездила на другой конец города, чтобы там опустить конверт в почтовый ящик и не выдать себя штемпелем.
Обратный путь с довольно увесистой сумкой, дался еще труднее. Стянув ненавистный сапог, она долго сидела в кресле, положив ногу на придвинутый стул. Лере наврала, что будет не одна, а перед Левой и вовсе перья распушила - "куча друзей"… И зачем врала? То есть, ясно - зачем. Даже кристально ясно.
Ольга вздохнула и почему-то пошла в папину комнату, куда она с похорон почти не заходила. Она не могла сказать, действительно ли оттуда не выветрился еще запах лекарств или он охватил ее по привычке, как только открыла дверь. Надо же, в сущности и маму, и его погубили "великие стройки коммунизма". И через край бивший энтузиазм. Но какой же счастливый однажды пришел отец домой и сообщил, что написал заявление о выходе из партии, как она еле удержала его, когда он в августе рвался защищать Белый дом. А потом оказалось, что все эти стройки - за границами, и отец горько шутил, что собственно для России, как выяснилось, не сделал ничего. Он страшно переживал, что личная жизнь Олина не складывалась, в последние годы у него возникла навязчивая идея размена квартиры, он боялся, что мешает ей. Да на что можно было разменять их хрущевский рай! Вот теперь никто не мешает… Она сидела и по своей дурной привычке накручивала волосы на палец, туже, туже. Зря она так на Леву набросилась. Можно подумать, что их с отцом отношения были идиллическими. И вдруг поймала себя на мысли: "А Лева бы ему понравился".
Ну и пусть сегодня у всех праздник, зато завтра, когда еле-еле ворочая языком от недосыпа и тяжело ступая от вчерашних возлияний и обжорства все будут ползать, как помятые тени, она встанет утром, с удовольствием примет ванну, вымоет голову, наденет что-нибудь уютное, но красивое и начнет новый год с неспешного завтрака, а потом Лева позвонит в дверь.
Но звонок в дверь раздался в тот же день, в половине одиннадцатого вечера. Этого она никак не ожидала, но прямо-таки разлетелась, забыв и про ногу, и про затрапезный вид. На пороге стояла Лера.
- С Новым годом, моя хорошая, - фальшиво-сладкой и нарочито громкой скороговоркой пропела она, - пусть у тебя все-все будет хорошо. Брат решил ехать на машине, на улице такая гадость, опять все развезло, а я говорю, крюк невелик, давай Ольку поздравим. Вот маленький подарочек тебе привезла.
Она протянула Оле какой-то блестящий пакетик, а сама все тянула шею, заглядывала ей за спину, кто же, кто скрывается за Олиным "не одна".
- Спасибо, Лера, ты как всегда на высоте.
Прозвучало издевкой, хотя Оле меньше всего этого хотелось. Но Леру распирало любопытство, и она решилась на наводящий вопрос:
- У тебя уже стол накрыт?
А сама все ближе и ближе подходила к середине коридорчика. Странно - такая аккуратистка, у нее в прихожей всегда расстелены газеты у двери, и она их по сто раз в день меняет, а уж зайти в сапогах…
- Лера, я одна встречаю Новый год, так уж получилось.
- Так я и знала. Ну, одевайся, поехали с нами.
Оле показалось, что глаза ее хищно блеснули, добыча, готовая ускользнуть, опять плыла ей в руки. Оля покачала головой:
- Спасибо, но ко мне придут завтра с утра.
- Все ясно. Новый год встретим с "законной", а наутро прибежим.
- Лера, твое мужененавистничество работает не всегда.
Они долго еще стояли, перекидываясь резкими репликами, Лера давно отступила обратно на коврик у двери, потеряв интерес к внутренностям квартиры, они говорили друг другу обидные и несправедливые слова и, казалось, этому не будет конца. Уже несколько раз за окном раздавался раздраженный автомобильный гудок, время отсчитывало последний час уходящего года, и кто-то должен был прервать этот бессмысленный бред.
- Лера, не будем ссориться, тем более под Новый год. Иди, тебе пора.
-Я-то пойду, а ты останешься в пустой квартире. Чтобы не скучать, возьми лист бумаги и напиши: "А кто идиотка". И читай - слева направо, потом справа налево - все выйдет одно.
- Знаю, это палиндром называется.
Оля подошла к ней, обняла:
- Не сердись, все-таки всю жизнь вместе. И своих поздравь.
- Какое там "сердись", тебя, дуру, жалко.
Когда на следующий день Оля открывала дверь Леве, она обратила внимание, что коврик еще хранил отпечатки Лериных сапог.
15
В комнате было совершенно темно. Обычно даже среди ночи какой-то непонятного происхождения свет чертил полосы на потолке, а иногда в сильный ветер полукруг фонарной тени то возникал, то пропадал в нижнем левом углу окна. Но циферблат часов белел всегда, и чуть напрягши зрение можно было если не разглядеть, так угадать положение стрелок. Сейчас же Ольга с трудом различила контуры будильника и не сразу увидела, что нарушило привычный порядок вещей. Шторы, шторы были плотно сдвинуты! Она уже много лет если и задергивала их, то лишь от летнего палящего солнца. Это была когда-то ее большая хозяйственная неудача, дурацкий проволочный карниз с крючочками вместо нормальной палки с кольцами. При каждом резком движении петельки срывались, как рыбки с крючка неумелого рыболова, занавеска провисала, пузырилась, и надо было, чертыхаясь, лезть на стремянке под потолок, чтобы на следующий день упустить другую беглянку. В конце концов она просто перестала дотрагиваться до штор.
Интересно, она вчера не обратила внимания, что Лева зашторил окно. Глаза привыкли к темноте и проявились стрелки часов - половина девятого.
Утро .
Она было испугалась - ведь он когда-нибудь проснется. И в ту же минуту поняла, что ее это не тревожит, стало легко и накатило девчоночье озорство. Она пощекотала его пятку большим пальцем ноги, но ощутила довольно резкую боль в лодыжке. И тихонько хмыкнула. У нее было доказательство, что она вовсе не собиралась оставлять Леву здесь на ночь - компресс, который, естественно, сполз и теперь болтался, как ножной браслет у восточных женщин.
Надо бы встать и привести себя в порядок (Лера называла эти утренние заботы реставрацией фрески), но нарушать тишину, темноту и полную расслабленность совершенно не хотелось. Пусть увидит ее, утреннюю, как есть. В конце концов, это только героини мыльных опер открывают глаза, уже побывав у парикмахера и визажиста. Она лежала на спине, разглядывая гобеленовый узор растянутых занавесок, как незнакомый, и мысли в голове неторопливо клубились, пока не оформились в народную мудрость: "Важно не с кем заснешь, а с кем проснешься".
Ей почему-то опять стало чуточку страшно, и тут он открыл глаза.
- Ты не спишь?
Это первое в их жизни "ты" потребовало немедленного повторения, подтверждения, и она ответила несуразно:
- И ты теперь не спишь.
- Верно замечено. Доброе утро.
И легкий поцелуй, привычный, почти машинальный, и именно потому показавшийся Ольге таким сладким.
Когда она вышла из ванной, чайник уже закипал.
- Ты пьешь кофе?
- Да, растворимый, с утра.
- Ты с ума сошла, разве это кофе! Я куплю зерна и угощу тебя настоящим. Сколько сахара?
- А пить кофе без сахара тоже неправильно?
- Нет, почему же, это как раз дело вкуса. А чай ты тоже пьешь без сахара?
- Да.
- Быть не может! Какое мне счастье привалило!
- А ты что, борец против сахара - белой смерти? И вообще, не дай Бог, поборник здорового образа жизни?
- Да нет, просто с некоторых пор не переношу звона ложечки, когда долго-долго размешивают давно растворившийся сахар.
- Ну хорошо, если уж мы взялись выяснять привычки друг друга, и у меня есть вопрос: ты любишь яйца всмятку?
- Не знаю, что ты хотела бы услышать. Поэтому буду честен - терпеть не могу. Потрафил?
- Еще как. Тогда будем делать омлет.
- Чур я! На твоей сковородке это одно удовольствие.
- Льстец ты поганый!
Долгий завтрак выходного дня. Или, скорее, отпуска. Все-таки Рождественские каникулы проникли в российскую реальность. Болтали о ерунде. Выбрасывая в мусорное ведро яичную скорлупу, Ольга вдруг засмеялась:
- Слушай, мы ведь так и не сделали того, ради чего встретились.
- То есть как, по-моему очень успешно сделали не далее как сегодня ночью.
- Фу, как пошло. Нет, правда, как же курочка-ряба умудрилась расстроить ваш брак?
Лева задумался. Он не был настроен на серьезный разговор, а как иначе объяснишь, почему жил восемь лет с чужим, в сущности, человеком. Может быть, и неплохим, но невероятно скучным. Таня была экономистом, работала себе в каком-то тоскливом плановом отделе за мизерную зарплату, всячески противилась его желанию иметь детей, убивая неродившихся словами "нечего плодить нищету". А потом вдруг поднялась волна спроса на бухгалтеров, она нашла хорошее место и жизнь наполнилась пропорционально достатком и попреками, Лева тогда вывел еще один безошибочный признак неинтеллигентности: если женщина кичится, что зарабатывает больше мужа. А вообще-то ей все было неинтересно, она неспособна была на игру. Однажды он спросил ее: "А что ты будешь делать, когда выйдешь на пенсию?" Она, как выяснилось, об этом никогда не задумывалась, но вопрос ее оскорбил.
- Что, неохота рассказывать, так не надо.