Бута тем временем решил для убедительности добавить ещё несколько слов.
– Всем ли ведомо, что Всеволод отдал Чернигов сыну Владимиру? Другого сына, Ростислава, посадил в Переяславле. Говорят, Смоленск тоже за Владимиром оставил. В Новгороде посадил внука Мстислава. И опять нет чести Ростову. Пришлёт нам киевский князь кого-нибудь из обиженных племянников, Ростиславичей, али Святославичей. Придут они со своей дружиной, со своими мужами, и забота у них только одна – подати драть нещадно, а о наших нуждах они и не подумают. Так нам ли быть у них подручниками?! Мы сидим из колена в колено на своей земле, здесь вся наша жизнь! Не нам принимать чужие обычаи. Рано или поздно, кто-то придёт на ростовский стол, и нам надо помыслить, мужи вятшие, как честь Ростова блюсти будем. Надо как-то выбираться из нашей дикости и быть достойными чести наших мудрых и рачительных предков.
– Ох, тысяцкий, придёт князь, свернёт тебе выю за твои крамольные глаголы! – вновь вставил слово Матвей Кондратич. – Не пойму я тебя, Бута, и что ты пещися не перестаёшь о моём племенстве? Будто мы девки гулящие, а князь придёт, и нашу честь порушит.
Гридница тряслась от густого мужского хохота.
"Не ко времени старик проснулся", – подумал Бута.
Иван встал, приложив руку к груди, почтительно склонил голову перед благородным собранием лепших мужей, надеясь, что и его выслушают с почтением, покосившись, однако, с опаской на Матвея Кондратича.
– Мужи вятшие, пока князья которуются там, на юге, нам надо множить богатство земли Ростовской.
– Это мы и сами ведаем, – опять встрял Матвей Кондратич. – Ишь, какой ловкий да скорый. Суть-то в чём?
"Опять ему суть подавай! Сколько можно встревать попусту!" – лопнуло у Буты терпение.
– Ты, Матвей Кондратич, прежде послушай. Слово молвить не даёшь. Земля наша не беднее Киевской, али Черниговской, тем более, Новгородской, а живём мы хуже всех. Гобино через два лета на третье собираем, едва хватает себя прокормить. А князья ежелетно поземь увеличивают, и знать не хотят, что по нашей земле мор прошёлся. Торговать надо. А как торговать, о том Иван скажет, ежели ты, Кондратич, перебивать не будешь.
Старик покрутил бороду в кулаке, почесал за ухом. – Ладно, уж, пока буду молчать.
– Два лета назад смерть прошла по нашей земле, – продолжил Иван. – Кого она косила в первую очередь? Бедных и голодных. А теперь некому землю орать, жито выращивать. Приди сейчас ворог в нашу землю, он нас голыми руками возьмёт. Этого мы хотим? По нраву ли нам такая жизнь? Будь мы богаче, мы бы дружину ростовскую увеличили числом гораздо. Но, даже если будем собирать урожай добрый, борти множить, больше зверя бить – всё это есть мёртвый товар, а не богатство. Нужно гостьбу ширить. Посмотрите на соседей: Новый Торг вырос, как опара на сусле. К нам товары с Готского берега попадают с ценой втридорога! Почему так? Потому, что у новгородских купцов хватка есть. У них товар постоянно в движении, а без этого гривны не позвякивают. На пути готского товара в нашу землю, перекупщики в Новом Торге мытное в скотницы княжьи с лихвой берут и себя не забывают. А ежели мы поставим мытный заслон на пути товаров с юга в Новгород, то и нам будет корысть от того, и наши скотницы будут не пусты. Подумать надо, как общим потщанием обустроить волоки и погосты на Ламе. А далее, может, и о Вазузе так же помыслить, – Кучка замолчал, переводя дух.
– Теперь, Кондратич, и слово молвить не грех, – снисходительно произнёс Бута.
Старик кинул в его сторону усталый взгляд, покряхтел для важности.
– Пущай молодь говорит, а я послушаю.
– Лама – искони наша река, это ясно, – начал, было, говорить Константин, – но Вазуза чья? То ли наша, то ли Смоленска, кто ведает?
– Тебе кто позволил вперёд отца слово молвить?! – пристукнул грозно посохом боярин Борислав.
Константин съёжился, замолчал.
– Буестная молодь пошла. Поучить бы тебя плетьми на сей лавке! У-у-у! – Борислав погрозил сыну кулаком. – Однако он верно говорит, – вдруг вывернулся боярин. – Знаешь ли ты, Бута, чья Вазуза?
– Чья Вазуза, разберёмся, а вот пошто ты сына своего на думу притащил? Не положено ему тут быти. Вот женится, тогда другое дело.
Бута растерянно посмотрел на Ивана, на Борислава, на владыку.
– А ведь и верно, чья Вазуза?
Все бояре, как по команде повернули головы в сторону владыки. А Исайя сидел, опустив очи и, казалось, спал.
– Владыко, твоё слово, каково будет? – осмелился кто-то робко потревожить епископа.
Исайя устало поднял веки, глядя куда-то в пустоту. Измождённое болезнью лицо не выражало, казалось, никакой заинтересованности.
– Се ваши мирские дела, – едва слышно говорил епископ, – однако мне в том есть свой интерес. Каков он – скажу, когда всех послушаю. С Вазузой не нам разбираться, се дело княжье. Межу установить может только княжий суд. Не ходите вы к Вазузе, а то рать обрящете от смолян. Об остальном говорите, спорьте, а я послушаю. Говорите, как думаете, не озирайтесь на мой архипастырский сан, и на тысяцкого не оглядывайтесь. Дело-то замыслено вельми изрядное. Был бы князь на столе ростовском, он бы рассудил нас по-своему. Но князя нет, и мы не ведаем, когда он приидет; а потому нам с вами вершить все дела.
– Иван Степаныч, как мыслишь обустраивать волок с мытными заставами? – послышалось от купцов, сидящих особняком.
– И сколько гривен надобно на сие обустройство?
– Дело замыслено изрядное и долгое, прибыли дождемся ли?
Казалось, Иван сумел пробудить интерес к задуманному делу. Но спрашивали купцы, а бояре слушали, нехотя переговариваясь между собой.
– Не должен Ростов оставаться в стороне от большой гостьбы. Довольно нам греть свои зады на печи да пузо почесывать. Каждый будет иметь свой прибыток, в зависимости от вложенных кун. И князю будет корысть. Ведь в его же скотницы потечёт серебряный ручеёк от мытного. Знамо дело, единым днём всего не содеять, но ежели дружно навалиться всем миром, то можно скоро свершить задумки наши.
Последние слова Ивана были обращены не столько к купцам, сколько к боярам. Поводя взглядом по их постным лицам, несколько дольше задержался на Бориславе. На неподвижном лице боярина ни удовлетворённости, ни сомнения. Лишь едва заметные морщинки в уголках тёмных глаз, цепко смотрящих изпод вылинявших бровей, говорили, что их обладатель себе на уме. "Расчётлив, своего не упустит, – подумал Иван. – Долго щупает товар, но, если уж вцепится – не отдаст, за ценой не постоит. Вот так и с Никодимом ведёт непонятную игру: прежде, чем сватов послать, всё разнюхает, всё выведает, но, вцепившись в невестку, непременно женит сына. У него и купцы все, как на ладони, всех видит насквозь. Да-а, упустил я Варвару, жаль. А ведь она могла бы полюбить меня…" – Иван глубоко и тяжко вздохнул, опустил плечи, упёрся взглядом долу, уже не замечая вокруг себя ничего. До сознания, будто сквозь туман, откуда-то издалека доходили слова боярина Матвея:
– Ты, Иван, так горячо сказывал о своих дерзновенных замыслах, будто истину ведаешь. А почему к нам заморский купец не идёт? А не идёт потому, что нет здесь ему покупателя. Обнищала Русь, разорила сама себя усобицами да войнами.
"Опять эта скрипучая заноза встревает, всё дело испортит", – подумал Иван.
– Истины никто не ведает, кроме Бога, тем паче тот, кто в себе не сомневается, – продолжал Кондратич. – Не-ет, без княжьего благоволения такие дела не делают. Надо ждать князя. Риск зело велик. Окромя того, скажу вам, думцы высокочтимые, не боярское это дело – тщиться о гостьбе. Наше дело товар добывать, а как и где торговать – се дело купецкое. Вспомните, что Иоанн Златоуст говорил? А говорил он, что купецкое дело не угодно Богу. Там, где купля-продажа, всегда грех водится.
– Это что же получается, Кондратич, все мы заведомо грешники?! – взвился с места кто-то из купцов. – А, говорят, в Евангелии писано, что хватка купецкая есть дар Божий, как и у всякого иного искуса, будь то изуграф, али книжник, али златокузнец. Мало, по-твоему, мы, купцы, кун даём на богоугодные дела? Да мы…
– Сядь и успокойся, Назар, никто тебя не хулит. Кондратич лишь слова святого отца вспомнил, – урезонил купца тысяцкий.
– А не послать ли нам к Всеволоду в Киев нарочитых мужей, спросить, долго ли Ростову в забытьи прозябать?
Кучка, встретившись взглядом с Бутой, искал его поддержки. А тот, втянув голову в плечи, развёл руками, дескать, что поделаешь, ежели ты не сумел убедить.
Иван дышал гневом. "Упрямые телки! Вся корысть лишь в пределах своих имений. Нет у них хватки. Каждый из мужей с виду разумный человек, и говорит обстоятельно, а глянешь на всех сразу – невегласы, да и только. Каждому своя рубаха ближе к телу".
Последняя надежда на владыку. Но что он скажет? Конечно, будет призывать к разуму и миру.
Бута о чём-то шептался с епископом.
Наконец Исайя слегка пристукнул посохом, требуя тишины.
– Единого согласия и на сей раз не обрящено. Что ж, нужно время – большое видится издалека. Мое благословение будет, когда явите единомыслие. А тебе, Иван, и тебе, Бута, мой совет: надо вам помыслить крепко. Что-то вы не до конца продумали, хотя помыслы ваши, в том нет сомнения, на благость всей земли нашей. Когда каждый примет замысел в свой разум и сердце, тогда и благословение будет. Нелегко такие дела даются, но путь к истине – через тернии.
Бута посмотрел на унылого Ивана и снова развел руками, дескать, здесь воля тысяцкого бессильна.