– Вопрос о романе… – объяснил он.
– Я его сейчас перевожу как раз… – заулыбался Джон.
Он пересказал последние реплики Надин, а она его неожиданно поцеловала в щеку.
"Да у них роман… – вскипел наш герой. – Не просто он к ней пристает, а уже все срослось… Какая неприятная у него улыбка…"
И тут же опять одернул себя:
"Это же твой потомок, что ты делаешь?.."
– А русского твоего хватает? – спросил он.
И расстроился оттого, как недружелюбно у него получилось.
Но потомок, казалось, ничего не заметил, а ответил со своей обычной широкой улыбкой:
– Я говорю гораздо хуже, чем пишу, нет практики… А понимаю практически все, что слышу и читаю…
А Надин, как раз наоборот, все почувствовала и теперь в ее взгляде сквозило осуждение.
– А ты читала? – спросил наш герой, надеясь исправить положение.
Спросил по-английски, помня, что девушка по-русски знает, видимо, только "Здравствуйте, спасибо и до свидания".
Почему-то это произвело на нее впечатление и она опять заулыбалась…
Хорошо так заулыбалась…
– Еще нет… – Джон мне сказал, что это интересно, но я еще не начала… Только скачала в ридер, но пока не нашла времени…
– Руки не дошли… – по-русски сказал потомок, предварительно посмотрев в телефон.
Похоже, он туда записывал местные идиомы и метафоры.
– А вы давно знакомы? – спросил Прохоров, обращаясь к девушке.
– Примерно два дня… – она посмотрела все в том же телефоне, явно на часы. – В самолете познакомились…
"Так есть у них роман или нет? – мучился теперь Слава. – Потомок ей нравится, а сам он в нее влюблен. И то и другое – очевидно… Но вот два дня для всего это сегодня мало или нормально?"
– Вы что-то хотели сказать о романе прадеда… – отвлек его от этих терзаний Джон. – Вы сами его читали?
– Нет… – сказал Слава.
И не сообразив, что еще ничего не обдумал, что он просто не знает, насколько потомки посвящены в реальную историю его и других их предков, ляпнул почти автоматически:
– Только все, что в нем описано, – правда…
83
И, сбежав от разговоров и вопросов, уткнулся в следующее, давно уже жгущее руку письмо.
А гости, точнее Джон, рванулись что-то спросить, но поскольку хозяин дома не отозвался, то потомок вполголоса перевел Надин его вопрос, а потом еще тише стал рассказывать ей что-то, скорей всего, содержание романа "Путешествие сквозь…"
А мы, пока они так беседуют, все-таки попробуем добраться до письма Надежды Михайловны.
По некотором размышлении автор решил не воспроизводить здесь послание ее к Прохорову.
Во-первых, я не Пушкин и не в состоянии повторить (или достойно воссоздать) прочитанное ранее, а самого письма в моем распоряжении нет. И так вон в Володином послании (тоже по памяти, что простительно) навставлял кучу скобок, что скорее мой стиль, чем его.
Но там хоть мысли, что-то получилось запомнить, а здесь…
В общем, смотри "во-вторых"…
Во-вторых, как в любом женском послании, тут больше чувств, чем мыслей, а именно второе в этом меню еще как-то мне удается передать, а первое – редко и всегда плохо…
В-третьих, тормозить движение романа бесконечными повторениями (а их там, в письме, было немало), на мой взгляд, не стоит, даже в самом конце повествования.
Поэтому дальше последует простой пересказ важного, иногда с воспроизведением настоящего Надиного текста (по памяти, поэтому не взыщите).
Писала она это письмо в начале четырнадцатого года, это Прохоров выяснил сразу, взглянув на последнюю строчку последней страницы.
Начала Надежда с того, что в тот злополучный день, когда они расстались, ничего плохого с ней не случилось.
Полиция, как и ожидалось, на взрыв тут же ворвалась в квартиру, но, поскольку не только следов этого самого взрыва, но и вообще чего-нибудь предосудительного, найти не удалось, то Надежду оставили в покое. Не извинились, правда, но она этого, если честно, и не ждала.
Наш герой долго, не поднимая глаз, сидел над этими строками, потому что понимал, что Надя прожила полгода между их расставанием и этим письмом, переживая за то, что Прохоров мучается неизвестностью – что с ней. Иначе начала бы с чего-то другого, а не с того, что могло его успокоить. И придумала, как передать письмо, скорей всего, именно с этой целью.
Только получилось в итоге, как в русской сказке – битый небитого везет. Потому что он, Прохоров, и недели не переживал, а она целых шесть месяцев (а возможно, и до конца жизни, не было ведь уверенности, что письмо попадет по адресу) мучилась – как его, бедного, успокоить…
Где бы теперь хоть посмотреть на подобную женщину, так чувствовавшую и так переживающую за своего мужчину?
Тут Слава поднял глаза, посмотрел на нынешнюю Надю.
Они сидели с Джоном рядышком, притихшие (пересказ, похоже, закончился), видно, чувствовали, что происходит что-то важное, не догоняя, в чем суть.
Взгляд его Надя встретила спокойно, не отводя глаз, видно, что-то начала понимать в том, что происходит.
И как ни странно, понимала она явно больше Джона…
Прохоров зачем-то, сам не очень соображая, что делает, кивнул ребятам, конечно, в основном ей, потом опять уткнулся в пожелтевшие бумаги.
В них дальше шло длинное рассуждение, почему Надежда настояла на том, чтобы они ждали решения судьбы каждый на своей стороне. О чем-то наш герой уже знал, о чем-то догадывался, но тут все было изложено просто и ясно.
Суть Надиных размышлений сводилась к тому, что поскольку так все было трудно с их объединением тогда, она решила, что, видно, не судьба и положиться надо на волю Божью.
Если Господь хочет, чтобы они были вместе, то никакой взрыв их разъединить не сможет…
"А если разъединит, то значит, жизнь моя предназначена для чего-то другого, для чего – я догадывалась уже тогда".
И Бог рассудил…
Потом шло длинное и пылкое рассуждение о любви. Очевидно, непреодолимое расстояние и точное знание того, что они уже никогда не встретятся, сделало Надю более раскованной, и она, в точном соответствии с логикой ее новой знакомой – Марины Цветаевой – признавалась в любви и клялась в вечной верности.
Неважно, что Марина Ивановна все эти принципы – признаваться первой, любить нелюбящего, влюбляться безнадежно и так далее, сама сформулировала только через двадцать с лишним лет, как помнилось Прохорову, в статье "Мой Пушкин"…
Но имеет значение та страсть, с которой Надежда писала о любви к навсегда исчезнувшему из ее жизни человеку, и эта страсть по потерянному, любовь к невозможному – напомнила Прохорову именно Цветаеву.
И как жаль, что он не мог с Володей это обсудить, ведь тот, в отличие от "тестя", читал "Мой Пушкин" не сорок лет назад…
А все эти размышления о Пушкине, о Цветаевой и даже о "зяте" нужны были нашему герою только как скрепы…
Даже, скорее, не скрепы, а как некий корсет, который невероятными усилиями позволял его расплывающемуся от боли сознанию, удержаться и удержать тело, чтобы оно не завыло, не закружилось по-звериному в бешеных конвульсиях, не начало разносить его квартирку вдребезги-пополам…
Прохоров перевел дух, несколько раз поднял и опустил голову, чтобы кровь отлила от мозга и не случился инсульт (так советовал ему старый приятель-врач).
Взял себя в руки…
Дочитал…
Заканчивалось письмо так, как и должны заканчиваться подобные письма:
"Очень Вас ("Вас" зачеркнуто и над ним написано "тебя") люблю. Хочу и сделаю все, что смогу, чтобы у тебя Марины, Володи, Андрея и Анечки все было хорошо.
Очень тебя люблю. Твоя Надежда. Прага, январь, 1914".
– Почему Прага? – хрипло спросил он. – Какое отношение Надежда имела к Чехии?
– Моя прапрабабушка жила в Праге… – быстро, как только поняла перевод, ответила Надин. – Она, – кивок на бумаги в руках Прохорова, – приехала туда в январе и слезно просила свою двоюродную сестру организовать все так, чтобы это письмо было доставлено.
– И сто лет его передавали из рук в руки? – недоверчиво покосился на нее Слава. – Неизвестное письмо давно забытой женщины?
Он и сам не понимал – в чем его сомнение, что такого можно подозревать в этой ситуации. Но поверить в подобную верность семейным традициям в начале двадцать первого века было трудно.
– Она в нашем роду – почти святая… – обиженно сказала Надин. – Потому что спасла всех нас. И меня и вообще никого бы не было сейчас из нашей семьи, если бы не она…
84
Прохоров удивленно уставился на девушку.
Что еще успела сотворить Надежда?
– Просто, – начала объяснять Надин, – когда двоюродная прабабушка приехала с этим письмом в Прагу, она предупредила, что всей моей семье надо немедленно убираться отсюда, потому что в июле четырнадцатого года начнется война, потом будет революция в России, потом опять война, потом немножко мира, а потом придут немцы и вырежут всех евреев. Сначала ей никто не поверил, думали – сумасшедшая, а затем, когда именно в июле в Сербии началось, как она предсказывала, поняли, что не все так просто. И начали перебираться к двоюродному дяде в Америку…
Тут она почему-то взглянула на Джона, как будто тот имел отношение к этому переезду.
Возможно, раньше, он спрашивал, как они очутились в Штатах.
… И успели… – закончила Надин свою мысль. – А все, кто остался, потом были убиты в гетто…
– И ты все это помнишь и знаешь? – почему-то никак не мог поверить девушке наш герой. – Все сто лет в твоей семье хранится эта история?