– Делу время – потехе час, – прервал всех Аркадий, разливая дамам шампанское, а джентльменам палящий напиток в небольшие рюмки, – и давайте, потехи ради, выпьем за удачную абсорбцию на земле, которую принято называть обетованной.
Все дружно чокнулись своими стопками и в один присест опустошили их содержимое. У Бориса созревало и крепло ощущение, что к концу вечера компания не только споётся, а ещё и сопьётся. Так оно и случилось, только не концу встречи, а уже к её средине. Порукой тому, профессиональная общность: Татьяну, Аркадия и Семёна объединяла клятва Гиппократа, а Нину и Ларису – торговая сеть. Нина работала заведующей секцией мужской одежды в московском, известном на всю страну, ГУМ (е), а Лариса – товароведом в, не менее, известном, ленинградском универмаге Гостиный двор. Только Борис со своим инженерным образованием как бы не очень вписывался в этот клановый врачебно-торговый пятиугольник. Когда после четвёртого тоста рвущаяся наружу ностальгия прорезалась в вокале "Слушай Ленинград, я тебе спою задушевную песню свою", переходящий в напевные слова "Как мне дороги подмосковные вечера", Семён, резко отбросив в сторону гитару, прорычал:
– И какого только чёрта мы приехали на этот азиатский край света, в эту жёлто-ядовитую пустыню с наших европейских цивилизаций.
Ему вторила вальяжная пышнотелая, похожая на мадам Грицацуеву, его жена Лариса:
– Мы потеряли наш высокий статус, стабильную работу, прекрасную квартиру на Фонтанке.
Заунывную тональность Ларисы продолжила Нина, которая, срываясь на фальцет, проверещала:
– А этот, режущий мой музыкальный слух, гортанный иврит, который я никогда не выучу и эти невоспитанные люди, которые не говорят, а орут, как сумасшедшие.
– Да всё у них, как ни у людей, – снова вмешалась в разговор Лариса, – читают, видите ли, справа налево, работают в воскресенье, новый год встречают не первого января, а в сентябре, причём дата каждый год меняется.
– Да уж, от этого языка у меня прямо в глазах темнеет, – согласился Аркадий, – прямо не знаешь, с какой стороны книжку открыть, а эти иудейские иероглифы просто вызывают интоксикацию всего организма.
– Интоксикация, дорогие эскулапы, это надо понимать заражение, – не выдержал Борис, – интересно, чем же? Да, что вы и в, самом деле думаете, что вам всё одноразово на блюдечке с голубой каёмочкой должны преподнести. Не существует, господа, в объективной реальности такой идеальной посудины.
– Ишь ты, как заговорил, – возмутился Семён, – а ты хоть на минуту представляешь себе, что такое эти унизительные поиски работы, когда в каждом месте тебе дают от ворот поворот.
– Да уж кто-кто, а он пережил это на собственной шкуре, – заступилась за него Татьяна, – однако, тем не менее, всё-таки нашёл работу и даже по специальности.
– Да чёрт с ней с этой работой, – чуть ли не взвизгнула Нина, – а, что прикажете делать с ностальгией, она меня не просто достала, а прямо всю душу выворотила наизнанку.
– Вы знаете, коллеги, – плаксиво заканючила Лариса, – иду я по этой задрипанной Беер-Шеве, и за каждым каменистым холмиком на дальнем горизонте мне грезится шпиль Адмиралтейства и контуры Исаакиевского собора.
– А очертания легендарного крейсера Аврора тебе не мерещатся, – не без злорадства спросил её Борис.
– Ну, зачем же вы так, Борис, – чуть не заплакала Лариса, – мне ведь и в самом деле плохо. Я ведь понимаю, что не всё сразу, но жить по-человечески хочется уже сегодня.
– Завтра, Лариса, обязательно наступит, – ободрил её Борис, – только для кого-то это будет, действительно, завтра. Для кого-то, возможно, послезавтра, а для кое-кого через несколько лет.
– Простите, Боря, а вы всем раздаёте успокоительные индульгенции, – поинтересовался вдруг Аркадий.
Таня заметила, что хвалёная Аркадием венгерская "Палинка" уже давно ударила её мужу в голову и, зная его характер, не выбирая средств, доказывать свою правоту, положила свою руку ему на плечо. Ей совсем не хотелось, чтобы Борис рассорил её с друзьями, с которыми ей ещё два месяца предстояло учиться. Он же деликатно убрал её руку, не забыв при этом галантно прикоснуться к ней губами, привстал со стула и сказал:
– Друзья мои! Индульгенция, это, по-моему, что-то похожее на грамоту, которую я вовсе не собираюсь раздавать. А вот сказать я собирался много, но лучше меня об этом написал всем вам известный Владимир Владимирович Маяковский в стихотворении, которое было напечатано в еврейской петербургской газете "Восход" в далёком 1913 году. Я его выучил на память и, чтобы рассеять все сомнения, прямо сейчас прочитаю:
Евреи! Достаточно для человечества
Вы отдали сил в суматохе дней.
Страна Палестина
Твоё отечество,
Туда езжай,
Если ты еврей.
Куда ни глянь,
Кругом евреи,
Спешите все
Туда поскорее.
Евреи, оставьте Россию немытую,
Идите туда, где не будете битыми,
Туда, где не взыщут на вас вины,
Туда, где руки ваши нужны.!
Только не жди – не поможет бог,
Если себе ты помочь не смог.
Во имя будущих поколений –
Езжайте быстрей в Палестину, евреи!
Борис закончил, за столом воцарилось длившееся несколько минут молчание. А потом все, не сговариваясь, дружно зааплодировали. Нина, молча, разливала по маленьким чашечкам подоспевший кофе, а Аркадий патетически произнёс:
– Спасибо тебе, Боря, что ненавязчиво напомнил, во имя чего мы оказались сегодня в наших Палестинах.
– Да ничего я никому не собирался напоминать, – огрызнулся Борис, – просто до сих пор помню, как в детском саду, когда мне было всего шесть лет, светловолосая девочка, которую я обожал, назвала меня жидом пархатым. Я, признаться, тогда и понятия не имел, что такое жид и, тем более, не ведал значения слова пархатый.
– А ведь и мне говорили, – вмешался в разговор Семён, – что ты, мол, хороший еврей, а для всех остальных есть одно средство – погром.
– Хватит, господа о пятой графе, именуемой зловещим словом жид, – оживился вдруг Аркадий, – давайте лучше выпьем, но перед этим я, как бы подыгрывая Борису, тоже хочу прочитать стихотворение на тему дня поэтессы Риммы Казаковой, творчество которой я очень люблю:
Уезжают русские евреи,
Покидают отчий небосвод,
Потому-то душу, видно, греет
Апокалиптический исход.
Уезжают, расстаются с нами,
С той землёй, где их любовь и пот.
Были узы, а теперь узлами,
Словно склад, забит аэропорт.
Уезжают… Не пустить могли ли?
Дождь над Переделкиным дрожит.
А над указателем "К могиле
Пастернака" выведено: "Жид"…
После прочтения этих стихотворных строк рукоплесканий уже не было, кто-то выкрикнул допризывное "Лехаим" и компания, дружно чокнувшись, опустошила содержимое своих рюмок.
Глава 8. Трудовое повседневье
Борис и сам не заметил, как впрягся в рутинную череду трудового повседневья. Оно укладывалось в ставший привычным трафарет: ранний подъём, старенькое "Рено", поджидающее у подъезда и, наводящий невесёлые мысли фрагмент негевской пустыни, где он проводил топографо-геодезические изыскания. Борис работал аккуратно, старательно и достаточно быстро. Последнее вызвало недовольство и раздражение Игаля, который на повышенных тонах без обиняков заявил ему:
– Ты, Борис, пожалуйста, приостанови свой рабочий пыл и очень прошу тебя, сбавь скорость своих измерений, на этом объекте за быстроту больше денег не платят, сделай милость, работай помедленнее.
Борис не то, чтобы расстроился, а был просто озадачен: он просто напросто не понимал, какой интерес хозяину приостанавливать продвижение работ на объекте, когда им, геодезистам, буквально на пятки наступают проектанты и строители. В конце, концов, он приехал из страны развитого социализма в страну не менее развитого капитализма, при котором, по его понятиям, повышение производительности труда должно быть на первом месте. Ларчик открывался более чем просто, и приоткрыл его Иосиф. Он довольно внятно объяснил Борису, что между строительной фирмой и геодезической компанией существует письменный договор, в котором указывается, что фирма выплачивает геодезистам деньги не за объёмы выполненных работ, а в соответствии с затраченными рабочими днями. По всему выходило, что чем больше времени геодезисты находятся на строительном объекте, тем больше финансов им выплатят. Ну, скажите, пожалуйста, это ли не типичный социализм?
И всё-таки, это был другой строй, в чём Борис лично убедился двумя месяцами позже. Приехав утром на объект, он увидел там кучу людей, по выражению лиц которых совсем нетрудно было догадаться, что они представляют собой начальство разных рангов и категорий. Борис был недалёк от истины: это были начальники отделов местного муниципалитета, владельцы проектных и архитектурных компаний и строительные подрядчики, ведущие вертикальную планировку и дорожные работы. Посреди всей этой компании стоял хозяин Бориса Игаль Дотан, на которого были устремлены взгляды всех начальничков. Цвет лица Дотана походил то ли на колер переспелого помидора, то ли на оттенки сочного, только что отрезанного, арбуза. Начальственный народ размахивал руками, чем-то возмущался, воздух разрывали тирады, среди которых слышались нецензурные слова, не входящие в обиход интеллигентного человека. Пониманию и произношению этих слов Бориса научили его рабочие. Он, например, понятие не имел, как на иврите будет звучать слово "прерогатива" или "трансцендентный", зато, благодаря добровольным усилиям своих помощников, он без труда мог послать любого индивидуума в места не столь отдалённые. Иосиф по этому поводу всегда говорил:
– Вот попадёт Борис на работу в приличное место: в академию или университет и тогда, боюсь, его там просто не поймут.