Габи не поверила своим ушам:
"Ритуля среди ночи явилась к Перезвонову в отель и обнаружила его труп в ванне? Вы хотите сказать, что он ждал ее, лежа в ванне?".
"Ждал или не ждал, не знаю, но она его там нашла".
"Голого, без одежды?"
"Чему вы удивляетесь? В ванне обычно лежат без одежды. Но хуже всего, что в кармане вашего супруга нашли при обыске хитроумную отмычку, с помощью которой он открыл как дверь отеля, так и дверь номера. Из-за этой отмычки простое убийство сразу превращается в убийство с заранее задуманным намерением".
Единственным путем если не выигрыша дела, то хотя бы смягчения степени наказания, Гинзбургу виделось спрямление кривой дуги убийства с заранее задуманным намерением в прямую линию убийства из ревности. Из великой ревности, сводящей человека с ума.
"Правда, у нас не Франция, где за сильную страсть могут и помиловать, но все же можно попытаться как-то повлиять на суровость приговора. Так что вам придется укреплять эту версию своими показаниями", - заключил он, предъявляя Габи счет за первый потраченный на нее час.
Покачиваясь на нетвердых ногах, она вышла из адвокатской конторы и прикинула, сколько времени понадобится, чтобы пешком дойти до дома. Получалось что-то около часа. Застрявшее прямо над головой солнце палило нещадно, а зажатый в кулаке счет внятно предупреждал о невозможности поездки на такси. И тогда она отказалась от всех своих принципов и поплелась к автобусной остановке - жизнь, все равно, потеряла смысл, и не стоило ею так дорожить.
Засовывая в сумочку счет на двести долларов плюс наценка на добавочную стоимость, она опять наткнулась на рукопись Дунского и, чтобы как-то скоротать время, принялась ее читать. По мере чтения волосы на ее голове вставали дыбом - когда он умудрился это написать?
"- Изложите, пожалуйста, подробно, как это произошло, что покойный предложил вашей жене читать его стихи на литературных вечерах.
Куда копаешь, вельможный пане? Дело хочешь на меня сшить? Так выкуси - хрен накопаешь!
- Почему вы меня об этом спрашиваете? Ее и спросите.
- Потому что это произошло в вашем присутствии.
И тронул пальцем исписанные листы, лежащие перед ним на столе. Вот оно что - Ритуля! Недаром ведь по пути сюда мелькнула перед глазами тень в коротких сиреневых штанишках, но тут же шарахнулась прочь и затерялась в толпе. Он даже подумал было, что просто померещилось сходство в стремительном цокоте копытец - с чего бы ей от него прятаться? А выходит, было с чего!
- Значит, вы уже знаете, что в моем присутствии.
Чего же вам еще надо?
- Вы бы со мной поменьше пререкались - я веду следствие по делу об убийстве.
- Какое отношение к убийству имеет чтение стихов на литературных вечерах?.
- Именно это я и пытаюсь выяснить.
- Вы хотите сказать, будто я убил Перезвонова за то, что моя жена читала его стихи? Спасибо, что вы не обвиняете меня в убийстве поэта Пушкина - его стихи она тоже читала, причем гораздо чаще.
Узко прорезанные глаза на миг оторвались от замысловатых загогулин. Рука написала еще несколько закорючек, глаза перечитали написанное:
- Говорите, она читала стихи поэта Фошкина, которого тоже убили? Мы поговорим об этом позже, я что-то не слышал о его деле. А пока расскажите, как получилось, что поэт Пересво (запнулся, напрягся и выдохнул) свонов именно вашей жене предложил читать его стихи, если до того он не был с ней знаком.
И опять коснулся пальцами исписанных листов - дескать, не упирайтесь понапрасну, нам все равно уже все известно. Пришлось смириться:
- Он пришел поздно, все устали ждать и не слышали звонка. Ну, а моя жена услышала и открыла дверь.
- И что случилось, когда она ему открыла?
Что случилось? Габи стояла в дверном проеме, правой рукой отбрасывая волосы со лба, а мохнатая голова Перезвонова болталась в воздухе на уровне ее живота. Живот у нее когда-то был классный, да, впрочем и сейчас сохранился неплохо. А Ритуля до него сидела на этом самом стуле для свидетелей - он, слава Богу, пока еще только свидетель, а не обвиняемый, - закинув ногу за ногу, чтобы показать товар лицом. Тьфу ты, совсем зарапортовался - при чем тут лицо? Ритуля показывала товар коленками. И напрасно, коленки у нее недостаточно круглые. Показывала и давала показания, перекатывая во рту сладостные подробности своей вечеринки. Что же он, бедный, мог к этому добавить?
- Почему поэт упал перед ней на колени?
Небось, и ты бы упал, пся крев, если бы ее тогда увидел! Да и сегодня она была на уровне, когда ты ее допрашивал - правое бедро открыто до трусиков в длинной прорези кремовой юбки и смуглый проем между сиськами в низком вырезе блузки. Я утром наблюдал, как она прихорашивалась перед зеркалом, создавала образ, чтобы тебя охмурить. Интересно, охмурила или нет?
- Что вы от меня, собственно, хотите услышать? Что моя жена неотразима?".
Тут Габи заметила, что проехала нужную остановку. Она торопливо затолкала рукопись в сумку, которая, как назло, не закрылась, и выскочила из автобуса, когда тот уже отъезжал. Нога подвернулась и Габи с трудом удержалась, чтобы не грохнуться на колени, в результате чего листки выпали из сумки и закружились над грязной мостовой, ускользая прямо под колеса плотно катящих мимо автомобилей. Габи погналась за ними с риском для жизни, однако поймать удалось только два - первый, уже прочитанный, и последний, смятый, но нечитанный. Она старательно разгладила его, когда добралась до следующего автобуса, подвозившего ее прямо к дому. То, что было там написано, потрясло ее до глубины души.
"- Но это все проза, а где же стихи?
Не спеши, ясновельможный пане, дай вспомнить. Сперва за столом воцарилась торжественная тишина, неловкая, даже неприличная, - все ждали, что скажет знаменитый поэт, которого слишком долго ждали на голодный желудок. А он молчал. Откинулся на спинку стула, перебирал пальцы Габи и молчал.
Первой не выдержала Габи - ее всегда мучило напряженное молчание за столом, она чувствовала себя виноватой. Она глубоко вдохнула воздух и без предупреждения стала читать стихи Перезвонова - подумать только, она, оказывается, знала их наизусть!
Читала она хорошо - чувственно, но мягко, без пережима. При звуке ее голоса, озвучивавшего его заветные слова, именитый гость так сомлел, что даже протрезвел. Это поняли все сидящие за столом страховые агенты, зубные врачи, и профессора математической лингвистики, это поняли их пустоголовые жены, но как можно было объяснить это представителю славной израильской полиции, понятия не имевшему об убийстве поэта Фошкина?".
Значит, так все это ему представилось? Габи ведь понятия не имела, как она выглядит со стороны. А теперь, пересмотрев эту сцену глазами Дунского, она и себя, и его увидела в другом свете - он вовсе ей не завидовал, он ею восхищался! А она, дура, трижды дура, оттолкнула его от себя и погубила! Потому что только из любви к ней он способен был убить Перезвонова! Из великой ревности, сводящей человека с ума, как сказал знаменитый адвокат Гинзбург. И он, конечно, прав - человек, каждый час времени которого стоит 200 долларов, не может ошибаться.
А она кругом не права и по заслугам ей, по заслугам! Из-за ее эгоизма и черствости Дунский до конца дней своих будет гнить на нарах в ужасной израильской тюрьме. А она будет коротать долгие вечера в одиночестве перед опостылевшим телевизором. И так ей стало себя жалко, что, если бы в ней осталась хоть единая слезинка, она бы заревела в голос, по-бабьи, тут же, в автобусе, полном усталых, равнодушных пассажиров.
Но все свои слезы она уже выплакала в адвокатском кабинете, да и автобус, пробившись, наконец, через заслон полуденных пробок, остановился в нескольких шагах от ее дома. Было очень странно отворять дверь, за которой ее никто не ждал, и долго-долго не будет ждать. Тем более, что дверь упорно не желала отворяться. Габи вытащила ключ из замка, протерла его краем юбки и внимательно осмотрела - ключ был как ключ, никаких повреждений.
Габи опять попробовала отпереть дверь, но ключ по-прежнему не проворачивался в замке. От расстройства ноги Габи окончательно подкосились, она рухнула на резиновый коврик, намертво приклеенный к каменной площадке у входа, и прислонилась спиной к двери. Дверь под нажимом ее тела подалась, и начала медленно отворяться.
Так, спиной вперед, Габи вкатилась в свою осиротевшую квартиру, недоумевая, почему дверь оказалась открытой - она ясно помнила, как запирала ее перед уходом. В квартире было темно, - ведь она, убегая, оставила закрытыми жалюзи и шторы. Вдруг из угла, где стояла кровать, послышался шорох и громкий вздох. Габи в ужасе вскочила - кто-то умудрился проникнуть в ее дом, вот почему дверь была не заперта!
"Где ты была?" - спросил из темноты голос Дунского.
Не веря себе самой, Габи включила свет - Дунский, помятый, измученный, но вполне реальный, поднимался с кровати ей навстречу.
"Я была у адвоката", - безвольно ответила она, протягивая руку, чтобы прикоснуться к его щеке.
"И что он тебе сказал?".
"Он сказал, что все улики против тебя - свидетели, отпечатки пальцев и какая-то хитрая отмычка, которой ты открыл все замки".
"И много он с тебя взял за эти откровения?".
"Двести долларов в час", - прошептала Габи, сама ужасаясь этой астрономической цене.
"И ты согласилась?" - не поверил Дунский.
"А что оставалось делать? Ведь он утверждает, что тебе грозит пожизненное заключение".
"За такие деньги, он мог бы сообщить тебе, что твоего ненаглядного Перезвонова никто не утопил".
"Так он жив?", - ахнула Габи.
"Не спеши радоваться - он умер. Но от собственной руки - его с перепою хватила кондрашка".
"Откуда ты это знаешь?".
"Он же не еврей, полиция сделала вскрытие - оказалось, что в легких у него нет воды".
"Что это значит?".
"То, что он погрузился в воду уже мертвый",
"И ты тут ни при чем?".
"Ни при чем. Если отказаться от идеи, что я с помощью черной магии мог довести его до инсульта".
"Но ты мог, еще как мог!"
"Ты что, бредишь?".
"Я прочла твой рассказ, Дунский. Это гениальный рассказ, Ты предсказал в нем все - убийство Перезвонова, свдетельство Ритули и свой допрос в полиции!".
"Что с того? Это всего лишь рассказ!"
"Не ты ли убеждал меня, что жизнь только жалкая копия литературы? Ты так красочно все описал, что оно случилось. Ты очень его ненавидел и хотел его смерти. Вот он и умер".
"Слава Богу, это нельзя доказать!"
"Мне не нужны доказательства, мне плевать на результаты вскрытия и на отпечатки пальцев! Я и так знаю, что ты убил его из любви ко мне. Ведь правда, Дунский?"
Она повалила его на постель, и, вдыхая застоявшийся в его волосах запах полицейского участка, стала страстно целовать к его губы, шею, щеки, повторяя с безумной настойчивостью:
"Ведь правда, ты убил его из любви ко мне? Ты заранее все продумал и убил его из любви ко мне? Ведь правда, Дунский?".
Тель-Авивские тайны / Н. Воронель. - Герцлия: Исрадон, 2007.