Он в который раз пожалел, что они так и не разорились на покупку мобильного телефона. Был бы у нее телефон, можно было бы хоть попытаться ее отловить, если бы она, конечно, его предусмотрительно не отключила. Впрочем, предусмотрительность Габи была величиной весьма сомнительной, быстро стремящейся к нулю. Иначе она бы не приехала домой после концерта, чтобы тут же смотаться. Что-то было не так в ее таинственном полуночном уходе через четверть часа после вполне мирного возвращения..
Частично Дунский винил себя - зачем ему понадобилось притворяться спящим? Почему было не встретить ее как когда-то с бокалом вина или со стаканом горячего чая, - она ведь, небось, страшно устала от поездки в Иерусалим и часового чтения стихов после напряженного рабочего дня. Но не мог он, не мог ей сочувствовать, представляя себе, как она весь вечер любезничала с Перезвоновым. И потому, услышав перестук ее каблучков на каменных ступеньках подвальной лестницы, он уткнулся носом в подушку, чтобы не видеть ее лживых глаз.
Она и не подумала его будить, как сделала бы в забытые времена семейного мира и согласия. Даже не глянув в его сторону, она схватила телефонную трубку и начала набирать какой-то номер, несмотря на то, что уже было изрядно заполночь. Похоже, ей не ответили, но она не унялась, а попыталась дозвониться еще пару раз, опять напрасно. Тогда она отправилась на кухню, зажгла газ и поставила чайник, но так и не дождалась, пока он закипит - ее прервал пронзительный телефонный звонок.
Она вихрем влетела в комнату, сорвала трубку, но не произнесла ни слова, только взвыла, как волчица, и как была в концертном платье и парадных туфлях на шпильках ринулась прочь из квартиры. Тут Дунскому следовало бы вмешаться, остановить ее, спросить, в чем дело, но его охватило какое-то странное оцепенение, руки-ноги онемели, язык прилип к гортани. Тем более, что к ночи в их бескондиционерном жилище скапливалась вся городская духота.
Когда шаги Габи заглохли за поворотом на улицу Алленби, Дунский вылез из постели и попробовал осознать, что же произошло. Он не сомневался, что Габи убежала к Перезвонову - небось, повздорила с ним по дороге, но тут же пожалела и начала ему названивать. А он сперва хотел ее наказать и не ответил, а потом передумал и примчался за ней - иначе, куда бы она убежала среди ночи, даже не попытавшись вызвать такси? И даже не подумав о том, что муж спит, а на газовой плите клокочет вскипевший чайник.
После минутных колебаний Дунский чайник все же выключил - первым его побуждением было так и оставить его на горящей конфорке, пусть зальет огонь и заполнит квартиру газом! Но здравый смысл победил - куда деваться ему самому на время катастрофы? Не кончать же жизнь самоубийством?
Ситуация сложилась воистину идиотская - духота сводила Дунского с ума, о сне не могло быть и речи, во рту горчило, руки противно дрожали. Он попробовал было отвлечься, пересматривая свою любимую коллекцию ключей и замков, которую стал собирать еще в ранней юности. Тогда все началось со старинного сундучка, обнаруженного под кроватью скоропостижно скончавшегося деда. Никто не имел понятия, какие ценности хранил дед в этом фанерном, закругленном на торцах ящичке, запертом так надежно, что ни один опытный мастер так и не сумел его открыть. Отец предложил сундучок разбить, чтобы заглянуть в его недра, мама хотела его выбросить, опасаясь затаившихся внутри тараканов, но Дунский решительно объявил, что намерен сам решить загадку упрямого замка.
И после долгих мучений в конце концов решил, подобрав к хитроумному замку еще более хитроумную открывалку, - к большой радости всей семьи, потому что внутренности сундучка были обклеены газетами, между слоями которых дед ловко спрятал двенадцать золотых червонцев царской чеканки. В результате родителей поглотила забота, как эти червонцы сбыть выгодно и безопасно, а Дунского поглотила остро вспыхнувшая страсть к замкам и ключам. Особенно ценил он ключи - в их умении открывать замки он прозревал некую мистическую власть над суровыми житейскими обстоятельствами.
За прошедшие двадцать лет он скопил внушительную коллекцию самых разнообразных хранителей чужих сокровищ. Чего только там не было - рядом с невзрачными, но совершенными устройствами соседствовали примитивные поделки необычайной красоты, и при каждом был ключ, ключик, ключище, иногда крошечный, с десятками изощренных извилин на бородке, иногда огромный, украшенный чеканкой, но при этом простой, как мычание. И Дунский любил их всех, больших и маленьких, умных и глупых.
Однако сегодня их многообразие не утешало его - ему уже нечего было добавить к этой красоте, он всех их уже отразил в своем каталоге, описал их достоинства, их происхождение и путь, которым они пришли к нему. Еще можно было попробовать напиться, хотя это было непросто - Дунский испытывал чисто еврейское отвращение к избыточному алкоголю. И все же он отправился на кухню, где снял с полки почти полную бутылку виски, которую Габи хранила на случай бессонницы. Захватив с собой бутылку и стакан, он вернулся было в постель, но передумал и опять поплелся на кухню за льдом и газированной водой, так как сама мысль о глотке чистого виски была ему противна. Он плеснул коричневую жидкость на прозрачные ледяные кубики, понюхал содержимое стаканчика и пригубил - запах был отвратительный, вкус еще хуже.
Однако не все еще было потеряно - можно было отвлечь себя пасьянсом, к которому он пристрастился с тех пор, как существование его стало особенно беспросветным. Он сам считал это увлечение постыдной слабостью, но ничего не мог с ним поделать - перетасовка пестрых прямоугольничков по экрану компьютера приносила мимолетное поверхностное облегчение.
Он пару раз начал и завершил игру, снова и снова задумывая всякие глупости, но ни один пасьянс, как назло, так и не сошелся, все острее нагнетая и без того невыносимую душевную тоску. В конце концов Дунский с яростью захлопнул белый квадратик игр и бездумно, просто от нечего делать, открыл пустую страницу для создания текстов.
Первая строчка выскочила из него стремительно, как будто только и ждала, что ее выпустят на свободу. За ней хлынула вторая, за второй - третья, а дальше его понес безудержный поток неизвестно откуда вырвавшегося детективного романа об убийстве Перезвонова! Он строчил часа два, не отрываясь, и вон сколько написал! Дунский ткнул пальцем в клавишу счета знаков - вышло больше десяти тысяч. Ну и темп!
Он выпил воды и попытался было продолжить свой удачно начатый сюжет, но в голове вдруг стало пусто, - поток идей иссяк бесследно, быстро сменяясь все возрастающим беспокойством. Куда могла деваться Габи? У нее случались разные мелкие закидоны, но чтобы пропасть из дому на целую ночь - такого еще не бывало. Постепенно беспокойство заслонило все остальные чувства. Он попытался урезонить себя - вряд ли Перезвонов убил Габи или решил умыкнуть ее с собой в Париж. Завтра черт его отсюда заберет, и о нем можно будет забыть.
Но процесс урезонивания шел туго, все время натыкаясь на разные похабные картины, обильно натыканные в больной памяти Дунского. От этих картин сердце сперва срывалось на безумный бег, не менее ста тридцати ударов в минуту, но тут же сникало до вялого черепашьего шага, не более пятидесяти. Выносить это дальше не было никаких сил, и Дунский решил отправиться на поиски сбежавшей жены. Ему было неважно, куда итти, важно было вырваться из своего трагически осиротевшего жилища - он сунул ноги в в стоптанные сандалии без задников и почти бегом выскочил в темный туннель улицы Нахлат Биньямин.
Кое-где в соседних переулках, примыкающих к рынку, уже начинали копошиться торговцы - они хлопали ставнями и откидными бортами грузовиков, сгружая привезенный на продажу товар. Обогнув гору наваленных на тротуаре ящиков с зеленым салатом, Дунский быстро достиг улицы Алленби - одной из главных торговых артерий города, - и задумался, в какую сторону идти.
Он с внезапной ясностью осознал, что должен во что бы то ни стало застигнуть Габи в постели с Перезвоновым. Что он будет делать, их застигнув, он понятия не имел, но сейчас это не имело значения. Главное было - застигнуть. Новая мысль поразила его - а как он сможет неслышно войти в запертый гостиничный номер?
Ответ нашелся сам собой. Дунский бегом вернулся домой, приподнял стеклянную крышку своей коллекции ключей и умелым щелчком выбил из гнезда главную ее гордость - безотказную воровскую отмычку, купленную когда-то в Ленинграде у безнадежно спившегося соседа-уголовника, утверждавшего, что она ни разу в жизни его не подвела. Сунув отмычку в карман, Дунский почему-то повеселел и, напевая, зашагал в сторону отеля, в котором остановился Перезвонов. Городской транспорт еще не начал ходить, денег на такси у него не было, но он не возражал пройтись пешком по спящему Тель-Авиву. Потная майка прилипала к телу, правый сандалий страшно натирал ногу в подъеме, но такие мелочи не могли его остановить. Волшебная отмычка неожиданно придала ему смелости - ведь он всегда верил в магическую власть ключей.