Весь вечер мама донимала меня допросом с пристрастием - воображение у нее разыгралось, она пыталась представить себя то на месте Дины, то на месте Зойки, а пару раз даже на месте Женьки и Тамаза. Особенно волновал ее вопрос, зачем Дине понадобился номер телефона пожарной команды, если у нее нет доступа к телефону.
Она без конца хотела обсуждать эту тему и обвиняла меня, что я от нее что-то скрываю.
Но я ничего от нее не скрывала, потому что ничего не происходило. На четвертый день Дина поднялась и вышла в салон, - бледная, но одетая и подкрашенная для работы. Она молча села в кресло в углу, взяла сигарету из пачки и как ни в чем не бывало попросила у Женьки зажигалку.
- Ты что, начала курить? - удивился Женька. Он был так растроган ее дружеским тоном, что, поднося к ее сигарете огонь, спросил: - Трубка мира?
Дина закурила, закашлялась и засмеялась:
- Трубка мира.
Я от ее смеха содрогнулась, такой это был черный непрозрачный смех, но Женька был доволен.
- Раз так, я дарю тебе эту зажигалку в знак примирения, - сказал он, и все уставились на него, не веря своим ушам: зажигалка у него была платиновая, сверхфирменная и страшно дорогая. Видно, он очень опасался, что Дина устроит ему сцену. Тут он заметил меня и прикрикнул, чтобы я шла убирать спальни, а не стояла столбом, где не положено, не за то он мне деньги платит. Я взяла свои швабры и ушла. Никого я больше в тот день не видела, - ни Дину, ни Зойку.
За ночь капризная природа сделала поворот на сто восемьдесят градусов: солнце светило как редко в Москве летом, цветов на деревьях высыпало видимо-невидимо, самых невероятных расцветок от лимонно-желтого до пурпурно-фиолетового, море смяло ближневосточной бирюзой, одолженной из сказок "Тысячи и одной ночи". И дома тоже пандан погоде наступила неправдоподобная благодать: Никита, насвистывая, выкраивал из консервных банок какие-то мудреные спирали, а мама, отказавшись от претензии на роль Монны-Лизы, встала ни свет ни заря и погрузилась в свои заброшенные было медицинские книги, уверяя, что с ее стажем и опытом ей ничего не стоит найти работу по профессии. Я не стала с ней спорить - чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не морочило голову, - и побежала на работу, глупо радуясь всему на свете: солнцу, цветам и Никитиным спиралям.
Тамаз открыл мне дверь, тщательно, как обычно, запер ее за мной и сонно побрел на свою раскладушку. В заведении было тихо, душно и темно, все окна были наглухо закрыты, зашторены и затемнены наружными ставнями. Ковры, кресла и диваны густо пропахли терпкой пепельной смесью сигаретного дыма, пота и крепких духов, особенно невыносимой после голубого утреннего бриза, настоенного на желтых и лиловых цветах.
Я наскоро стряхнула окурки и кондомы в пластиковый мешок и решила отпраздновать неожиданное наступление весны веселой мойкой окон. Я отдернула шторы, подняла ставни и распахнула все рамы. Квартиру залило солнечным светом, который дробясь на фигурных завитках оконных решеток, переливался всеми цветами радуги на хрустальных люстрах, недавно выписанных Женькой по дешевке из Нью-Петербурга. Граненые подвески люстр слегка подрагивали на сквозняке, наполняя комнаты неуловимым праздничным перезвоном очень высокого регистра, из-за чего он был почти неслышен, но неистребим - его не мог перекрыть ни переливчатый храп Тамаза, ни несмолкаемый рев утренних автобусов, газующих на крутом подъеме от моря в город.
Наверно, именно из-за этого рева я не сразу услышала истошные крики, несущиеся из спален. Там страшно орали и колотили дюжиной рук и ног в запертую стальную дверь, надежно глушившую шум. Я тряхнула Тамаза за плечо, но он, поддавши, видно, хорошенько за ночь, продолжал храпеть как ни в чем не бывало.
За дверью вопили в предсмертном ужасе, хоть нельзя было разобрать что. Потом где-то снаружи за стеной раздался звук разбитого стекла и из окна потянуло дымом.
Обезумев от ужаса, я бросилась к Женькиной конторе и изо всех сил забарабанила в дверь:
- Пожар! Вставай, Женька, - пожар!
Женька выскочил как был, в майке и без трусов, услышал крики за стеной и сразу сориентировался - ногой опрокинув раскладушку Тамаза, он быстро отодвинул засов и распахнул дверь.
Сквозь дверной проем, заполнившийся дымом как адские врата, с визгом протискивались девки - их было всего шестеро, но каждая так стремилась вырваться наружу, что ни одна не могла выйти сразу. Это длилось всего пару секунд и выглядело неправдоподобно, как ночной кошмар - многоголовое, многорукое чудовище, дико орущее на фоне адского огня.
Тамаз, наконец, проснулся, вывернулся из-под придавившей его раскладушки и, сильным толчком оттеснив девок назад, от двери внутрь, начал выдергивать их одну за одной, не давая им упасть на пороге или растоптать друг друга.
В полсекунды все шесть вывалились в кухню и сбились в кучу на полу, продолжая причитать и кашлять. Были они расхристанные, босые, в съехавших с плеч ночных сорочках, и только Дина с Зойкой успели натянуть сапоги, джинсы и куртки. Собственно, тогда, обалделая от дыма и страха, я этого как бы не заметила, но где-то в глубине сознания это зарегистрировалось, и позднее всплыло в памяти неопровержимой уликой.
Женька подбежал к Тамазу с красным огнетушителем в каждой руке. Тамаз перехватил у него один, ловко сорвал с него пломбу и, замотав рот и нос мокрым полотенцем, направил струю на рыжие языки пламени, рвущиеся из ближней спальни. Языки испуганно скукожились и погасли, испуская едкий дым, но сквозной ветер из распахнутых окон проворно высасывал его наружу.
Тамаз шагнул внутрь и приказал Женьке отрывисто:
- Иди за мной!
Женька переминался с ноги на ногу на пороге, не решаясь войти в дымный провал спален. Тамаз бросил на пол пустой огнетушитель, вырвал у Женьки второй и исчез в дыму. Оттуда донеслось шипение и дробный топот, словно слон выбивал чечетку на каменных плитах.
- Женька, принеси мокрое полотенце! - крикнул Тамаз и громко закашлялся, но топать не перестал.
Женька намочил полотенце под кухонным краном, на миг застыл в дверном проеме, но преодолел себя и, сверкнув белизной голой задницы, ринулся вглубь. Его хватило ненадолго - через секунду он, захлебываясь кашлем, вылетел обратно в салон и прижался лицом к оконной решетке, жадно втягивая в легкие морской воздух. Через минуту в кухню вышел Тамаз и, склонившись над раковиной, начал плескать воду себе в глаза.
Девки тем временем постепенно очухались и начали выползать на четвереньках из кухни в салон. Только Платиновая осталась лежать ничком в узком ущелье между буфетом и холодильником. Ее черный пеньюар высоко задрался над правым бедром, узор его обгоревшего кружева отпечатался на коже малиновыми прожилками мелких ожогов. Я жутко испугалась, что она умерла - я стала на колени и повернула ее голову к себе, она открыла мутные глаза и застонала. Значит, жива, слава Богу! А Зойка уже трясла Женьку за плечо:
- Надо срочно вызвать пожарников!
Женька тут же пришел в себя, он даже кашлять перестал:
- Зачем? Тамаз уже погасил пожар.
Но переспорить Зойку было не так просто. Она потащила Женьку назад на кухню к распростертому телу Платиновой:
- И скорую помощь! Глянь на нее! Или ты хочешь, чтобы она умерла?
- Ничего страшного! - не сдавался Женька. - Сейчас мы вызовем нашу медицинскую мамочку.
Она лучше всякой скорой помощи. - Он был здорово напуган и лебезил даже передо мной. - Правда, Нонна?
Я не успела ответить, - из салона донесся звенящий вопль нескольких голосов сразу:
- Пожар! Горим! Ма-ма-а-а-а-а!
Тут уж все смешалось и покатилось в тартарары.
Женька с силой оттолкнул Зойку и ринулся в салон, но Тамаз, опережая его, рванулся от раковины к двери, где они столкнулись, и Женька упал Тамазу под ноги. Тамаз отфутболил его на бегу, Женька ударился головой о буфет и так и остался лежать с закрытыми глазами поперек Платиновой, у которой как раз тут началась рвота. Зойка переступила через них, я побежала за ней и застыла на пороге: штора большого трехстворчатого окна факелом полыхала на ветру. В дальнем конце квартиры, за дымовой завесой скулящие тела в разодранных ночных сорочках в панике бились о стальную плату входной двери.
Надо отдать должное смелости Тамаза - он в два прыжка пересек салон, рывком сорвал горящую штору, повалил на нее диванные подушки и стал кататься по ним, усмиряя огонь. Огонь отступал неохотно, но Тамаз его не боялся - мама говорит, что это бывает от недостатка воображения.
Из-за моей спины, покачиваясь на ватных ногах, выкатился взъерошенный Женька. Он сипло сказал мне:
- Пойди в контору, там за диваном есть огнетушитель, - и грохнулся на пол, кажется, потерял сознание.
Я рванула дверь в контору и увидела Дину: она говорила по телефону. И говорила на иврите, да еще на каком! Потом, вспомнив про раскопки и Кумранские свитки, я поняла, что она просто выучила иврит в Москве, но в ту минуту мне показалось, что я схожу с ума.
- Нонна, давай огнетушитель! - донесся до меня голос Тамаза, а Дина спокойно положила трубку и сказала: - Сейчас приедут пожарники и скорая помощь.
Я выбежала в салон с огнетушителем, а она выскользнула за мной и присоединилась к беснованию у двери. Ее минутного отсутствия никто не заметил в суматохе.