- Жизнь в Одессе… - мечтательно произнёс Шая. - Кто-нибудь имел там представление о кашруте и его тридцати печатях, кто-нибудь спрашивал у бабы на Привозе, откуда она завозит товар? Покупали себе курицу и ели её как что есть - от головы до хвоста!
- У курицы нет хвоста, - заметил племянник. - Кроме того, голову вам проломили всё-таки в Одессе, а не в Бней-Браке. Что же касается заслуг перед Всевышним, мне они кажутся сильно преувеличенными.
- Много тебе известно про чужие заслуги?! - взъярился Шая. - Да по сравнению с Одессой я сейчас просто религиозный фанатик, мракобес какой-то, прости Господи!
- Не знаю, как по сравнению со всей Одессой, - улыбнулся племянник, - но для Бней-Брака вы ещё весьма далеки от какого-либо уровня.
- Ты просто щенок, мальчишка, не знаешь ни жизни, ни Торы, - в сердцах бросил Шая. - Вот встреться я с большим раввином, он бы меня понял!
- А хотите, я сведу вас с большим раввином? - предложил племянник.
- А и сведи, - согласился Шая.
Через две недели встреча состоялась. Раввин - а вернее, хасидский ребе - жил в Иерусалиме, в религиозном квартале Меа Шеарим, и Шая долго крутился по узким, кособоким улицам в поисках места для парковки машины. Дом ребе представлял из себя огромное пятиэтажное здание, по пустым залам которого гулял холодный иерусалимский ветер. Вдоль стен стояли шкафы, плотно забитые старыми книгами, в толстых переплётах из кожи, почерневшей от времени и сырости. Два молодых хасида в вестибюле о чём-то тихо переговаривались между собой на идиш, но даже их негромкие голоса казались почти криком в абсолютной тишине, наполнявшей здание.
- Если вы ищите ребе, - обратился к Шае один из хасидов, - так идите на последний этаж, дверь направо.
Шая поднимался по лестнице и с каждым шагом словно уходил всё дальше и дальше за черту иной реальности. На площадке четвёртого этажа ему уже казалось странным, что в мире существует ещё что-то помимо этих грязновато-белых стен, мраморных ступеней, тишины и холодного воздуха.
Секретарь ребе, хасид средних лет с приветливым лицом, кратко расспросил Шаю о семейном положении, работе, здоровье детей и, молниеносно черкнув несколько строк на клочке бумаги, предложил:
- Посидите пока тут, а я зайду к ребе, узнаю, когда он сможет вас принять.
Передав листок Шае, он вышел в другую комнату и плотно прикрыл за собой дверь.
- Это "квитл", - прошептал Моти, указывая на листок. - Ребе сначала читает его, а уже потом сам спрашивает, что сочтёт нужным. Понять эти каракули невозможно; почерк докторский, да к тому же на идиш.
Секретарь выскользнул из-за двери и, оставив её полуоткрытой, сказал:
- Ребе ждёт. Удачи вам.
Тогда Шае показалось странным, что за удача может выйти из обыкновенного разговора. Он вопросительно взглянул на Моти, но племянник состроил страшную физиономию и замахал рукой в сторону открытой двери - иди, мол, сам.
Ребе сидел в глубоком кресле, вглядываясь в табличку с именами Б-га, стоявшую перед ним на большом столе, покрытом скатертью из коричневого бархата. Длинные седые пейсы с соломенным отливом, ниспадая из-под чёрной шляпы, сливались с бородой, такой же седой и длинной. Белый, шитый золотом халат с широкими рукавами и жёлтые огоньки двух свечей в массивном серебряном подсвечнике.
- Садись, - сказал ребе. - Давай "квитл".
Шая отдал листок и присел возле стола. Окна в кабинете были прикрыты ставнями, и всё пространство мира словно бы замкнулось в промежутке между двумя язычками пламени.
- Ты ищешь справедливость… - вдруг спросил ребе. Вернее, не спросил, а произнёс полу-утвердительным тоном.
Шая даже не удивился, откуда ребе известен его вопрос. Ему представлялось естественным и нормальным, что этот человек знает о нём всё.
- Да, - сказал он. - Я хочу понять, почему меня преследуют неудачи, за что я страдаю?!
Ребе не ответил. Он сидел, глядя на табличку, словно прислушиваясь к чему-то, и тишина, прерываемая потрескиванием фитилей, казалось, была наполнена звуками, слышимыми только ему.
Внезапно глаза его начали прикрываться, голова клониться всё ниже и ниже, и вдруг, опустив подбородок на грудь, ребе заснул.
Шая оторопел. Он ожидал чего угодно, но только не этого.
"Устал, наверное, старик, - подумал он с неожиданной нежностью, - вот и сомлел в тишине."
Ребе спал так сладко и заразительно, что и Шае захотелось закрыть глаза. Несколько секунд он боролся с искушением, а потом опустил веки и погрузился в блаженную дрёму.
И приснился Ишаягу Райсеру странный сон. Он увидел свою смерть, похороны, плачущую жену, памятник на могиле; потом земля поплыла куда-то вбок - и он оказался на небесах. Где точно находилась комната с тремя судьями и громадными весами посередине, он не смог бы объяснить даже под пыткой, но точно знал, что дело происходит в другом мире, а эти трое - будут его судить.
- Внесите грехи Ишаягу Райсера, - приказал первый судья, и ангелы в черных одеждах с трудом втащили огромный ящик, похожий на тот, в котором Шая отправлял в Израиль багаж.
- Поставьте их на весы, - сказал второй судья.
Ангелы заволокли ящик на одну из чаш, и он гигантской своей тяжестью словно припечатал её к полу.
- Внесите добрые дела Ишаягу Райсера, - провозгласил третий судья.
Ангел в белых одеждах осторожно поставил на вторую чашу маленькую шкатулку. Стрелка даже не дрогнула.
В комнате воцарилось молчание, и Шая понял, что дело принимает дурной оборот. Жуткий, невообразимый страх охватил его. Все боли и ужасы, перенесенные там, на Земле, казались ничем по сравнению с секундой этого страха.
- Внесите страдания Ишаягу Райсера, - приказал первый судья.
Ангелы в белых одеждах принялись укладывать на весы какие-то кулёчки, свертки и пакеты, с появлением каждого из которых Шае становилось чуть легче. Ангелы несли и несли, и вот стрелка весов, казалось безнадёжно загнанная в угол, дрогнула и поползла к жирной красной черте, разделяющей шкалу. Стрелка подбиралась всё ближе и ближе, она почти уже прикоснулась к черте кокетливо изогнутым боком, как вдруг ангелы остановились.
- Почему вы стоите! - вскричал Шая, - несите ещё, скорее несите ещё!
В этот момент он проснулся. Тихонько потрескивали фитильки, и ребе смотрел на него ясными, спокойными глазами.
- Я что-то не пойму, реб Ишаягу, - сказал он, - вы просите избавить вас от страданий или добавить ещё?
На улицы Меа Шеарим уже опускались сумерки. Шая медленно брёл к машине, наслаждаясь прохладным дыханием иерусалимского вечера.
Стайка птиц, затеявших странную игру, привлекла внимание Шаи своим гомоном и писком. Срываясь с карнизов последнего этажа, птицы неотвратимо падали вниз, и только у самой земли, почти прикоснувшись грудкой к черному асфальту, взмывали вверх, рассекая темнеющий воздух.
Штирлиц из Меа Шеарим
Выйдя от Ребе, Шая долго блуждал по узеньким улочкам Меа Шеарим в поисках своего автомобиля. Ему казалось, будто он скрывается за первым же углом неровно поставленных домов, но каждый раз перед его взором, слегка затуманенным от перенесенных впечатлений, открывалась новая перспектива. Все улицы походили одна на другую, и где он втиснулся в небольшой промежуток между двумя машинами, отыскать было невозможно. Торопясь на встречу, Шая как-то не позаботился запомнить дорогу обратно, и сейчас эта небрежность оборачивались томительными минутами блуждания по чужому городу.
- Тьфу! - в конце концов рассердился Шая. - Если бы мне сказали в Одессе, что парковка станет моей главной израильской проблемой, я бы этому негодяю в глаза плюнул!
Пошевелив языком, Шая обнаружил, что его рот действительно наполнился слюной. Собрав ее на языке, он смачно харкнул на ветровое стекло ближайшего автомобиля.
Отойдя на несколько метров, Шая остановился.
- Нехорошо, - подумал он. - Разве хозяин этой машины виноват в том, что я заблудился в незнакомом месте? Нехорошо!
Резко повернувшись, он вернулся к заплеванному транспортному средству, достал из кармана пачку одноразовых носовых платков и принялся вытирать стекло. На стекле оставались серые полосы, как видно, его давным-давно не мыли.
- А хозяин-то самый настоящий свинтус, - подумал Шая, дотирая плевок. - Стекло помыть не может! Так недолго и в аварию угодить. Впрочем, что с них взять, с этих "досов"? Известные неряхи.
Он заглянул внутрь автомобиля, рассчитывая углядеть новые подробности свинской жизни харидействующего водителя, и с удивлением заметил на сидении русскую газету.
"Ого, - подумал Шая, - русским духом пахнет. И куда только наших не заносит!"
Он вспомнил себя в Бней-Браке и жалость к незнакомому "русскому", заброшенному безжалостной судьбой в чужие "палестины", острым коготком царапнула сердце. Впрочем, жалость быстро сменилась другим чувством.
"Однако "Мазда" у него последней модели! - подумал Шая и отодвинулся чуть в сторону, чтобы получше осмотреть автомобиль.
Он сам недавно за такую же точно игрушку отвалил солидный кус. Если бы не удалось оформить расходы, как оборудование для магазина, фиг бы ему удалось кататься на такой красавице! Ну, он то ладно, владелец магазина, но как нищенствующий "дос" позволяет себе такую рокошь!? Двойная, двойная у них мораль".
Шая еще раз окинул взглядом автомобиль, и его номер показался ему знакомым. Несколько секунд он тупо смотрел на желтую табличку, затем быстро достал из кармана водительские документы и, сличив цифры, плюнул еще раз, но уже на мостовую. Машина, которой он так смачно захаркал ветровое стекло, была его собственной.
"Ладно, нет худа без добра! - решил Шая. - А то бы таскался тут до темноты на пустой желудок!"