Мысли немедленно сбились с высокого настроя, и дрожь любви сменил холодный обморок злобы. Сирена еще продолжала звучать, когда в магазин зашел покупатель, стандартный "дос" в черной шляпе и с молодой курчавой бородкой. Глубоко вдохнув, словно ныряльщик перед погружением, Шая начал было произносить разные слова по поводу и от сердца, но вдруг узнал в "досе" своего племянника Моти. Звали его, вообще-то Матвеем, но, приехав в Израиль, он рехнулся на почве тяжелой абсорбции и пошел учиться в "черную" харидействующую ешиву.
- Что же ты делаешь, щенок!? - гневно прошипел Шая, не замечая протянутой руки племянника. - Ведь это и по твоему прадедушке Хаиму и прабабушке Гитл кричит сирена. А ну, встань, как положено!
В эту секунду сирена смолкла. Племянник опустил повисшую в воздухе руку, и ответил обиженным тоном:
- Я в память о погибших целый день не ел и не пил - постился. А сие, между прочим, куда тяжелее, чем простоять сто двадцать секунд с выпученными глазами.
- Ты просто негодяй, - сказал Шая. - И ты, и твои учителя. Весь еврейский народ стоит, а вы не стоите! Вы что, умнее или лучше других?
- Еврейский народ без его раввинов, - ответил племянник, - это уже не еврейский народ. А раввины по стойке "смирно" не стоят.
- Что же получается? - набычился Шая. - Если я в знак скорби по убитым евреям встаю во время сирены, то пиши меня гоем - так у вас получается?!
- Успокойтесь, дядя Шая, - сказал племянник, - конечно, вы еврей. Но у нашего народа есть свой обычай вспоминать мертвых. Десятого числа месяца тевет раввины установили специальный пост - День памяти. В этот день религиозные евреи постятся, молятся и учат Тору. А сирена и прочие фокусы - зачем они?
- Хорошо, - согласился Шая, успокоенный миролюбивым тоном племянника. - У вас, религиозных, свои обычаи, а у нас, нерелигиозных - свои. Почему бы вам, в знак общееврейской солидарности, не постоять минутку заодно с большинством народа. Шляпа, поди, не упадет?
- Упадет, дядя, упадет, - сказал Моти. - Стоять по стойке "смирно" - нееврейский обычай. Негоже нам уподобляться другим народам. Может лучше вам, в знак солидарности, поститься десятого тевета? И Богу хорошо, и здоровью на пользу!
Моти выразительно посмотрел на круглое брюшко дяди.
- Фу-ты ну-ты, - фыркнул Шая, - негоже! Слово-то какое выискал. Был нееврейский обычай, а теперь стал еврейский. Какая разница, кто его придумал? И что в нем плохого, в таком обычае?
Племянник присел на ящик "кока-колы" и снял шляпу. Ему было жарко и явно не хотелось спорить. Он грустно смотрел на своего необразованного дядю-лавочника и молчал.
- Дядя Шая, - наконец произнес он. - В Торе черным по белому написано предупреждение: если мы станем уподобляться другим народам и перенимать их обычаи, Господь будет нас уничтожать. Катастрофа пришла из Германии, страны, в которой жили самые ассимилированные евреи - немцы Моисеева Закона. Всех причин трагедии мы не знаем, но эта - одна из главных. С нашей точки зрения. Вам не кажется, что чтить память погибших в той форме, которая послужила причиной их гибели, - просто абсурд?
Шае стало очень обидно. Мало того, что мальчишка учил его жить, его, взрослого человека, хозяина магазина, но он к тому же превращал в ничто высокие чувства, горячий трепет национальной причастности, так недавно и сладко пережитый Шаей.
- Что вы за люди, - в сердцах сказал он племяннику, - все у вас не как у людей!
Моти встал и, подойдя к полке, вытащил из-за банки с огурцами Пятикнижие.
- Слушай, дядя, - сказал он, быстро листая книгу, - как про нас с тобой написано.
Он надел шляпу и, чуть раскачиваясь, произнес сначала на иврите, а потом по-русски:
- "Вот народ, живущий обособленно и между другими народами не числящийся". Понимаешь? Не числящийся! Потому мы и зовемся евреи - "перешедшие": мы - по одну сторону, а весь мир - по другую.
Шая посмотрел сквозь распахнутую дверь магазина. Там, через дорогу, жизнь текла без изменений. Построенный по своим законам, по-своему веселящийся и грустящий Бней-Брак отделяли от Шаи неширокая полоса асфальта и глухая стена неприязни. Эти длиннобородые мужчины, словно сошедшие со старых фотографий дедушки Хаима, и женщины в платочках, похожие на бабушку Гитл, стояли по другую сторону понимания мира, а он, Шая, как ни силился, не мог перенести ногу через этот невидимый барьер.
"Если они евреи, - думал Шая, - то кто тогда я? Но ведь я еврей, тогда почему они мне чужие?"
Он посмотрел на племянника. Тот листал книгу, пытаясь отыскать еще какую-нибудь убедительную цитату, и его лицо, так похожее на Шаино, но уже начинающее приобретать бней-браковские черты, было спокойным и уверенным.
Как птица для полёта
"Счастье, равно как и неудача, подчиняется своим законам. Или оно есть, или его нет. Можно сколько угодно свистеть и царапать мачту, зазывая попутный ветер; можно показывать кукиш костру (куда дуля, туда дым) и закуривать новую сигарету, поджидая автобус. Цена этим народным приметам одна - грош."
Такие, совсем не праздничные мысли крутились в Шаиной голове, пока такси везло его из больницы домой. Мимо пробегали знакомые улицы, их названия, ставшие привычными и уже почти родными, радовали Шаин взор, подёрнутый слезой жалости к несчастному себе.
"РАМБАМ, рабби Акива, Жаботинский, - думал Шая, - всё-таки это лучше, чем Ленин, Куйбышев и Маяковский. Но какой идиот придумал в честь праздника бить друг друга молотками по голове?!"
И в самом деле, кто автор замечательного обряда, широко отправляемого в День Независимости Израиля? Какие ангелы двигали рукой безымянного еврейского гения, встроившего пищалку в наконечник пластикового молоточка? Загадочны дела твои, о избранный народ, таинственны и глубоки твои символы!
Когда-то, много лет назад, занимаясь коммерцией в родном городе Одессе, Шая случайно пересёк дорогу одной мафиозной структуре. Церемониться с ним не стали. Трое, среднего роста, плечистые и крепкие, войдя в его гараж, с порога предложили:
- Выбирай, чувачок, одну из двух дырок: либо в твоей дурной башке, либо в брюхе твоей бабы.
Спорить и сопротивляться было бесполезно. На момент предложения жена дохаживала девятый месяц, и Шая решительно, но без всякой радости, выбрал первый из предложенных вариантов.
- Да ты не бойся, - успокоил бандюга, поигрывая кастетом, - как на первый раз, буду бить аккуратно, но с силой. Га-га-га!
Он заржал во всю мочь, широко раскрывая рот, щедро усеянный золотыми зубами. Так ржут жеребцы во время случки или гуси-лебеди, унося Иванушку за тридевять земель.
Слово своё бандюга сдержал: Шаина голова оказалась пробитой всего в одном месте. Кость так и не заросла, и только небольшой слой кожи и волос отделял мозг от окружающей среды. Шая прожил с этим много лет, привык и даже перестал замечать.
В День Независимости, собираясь с женой на прогулку по сияющим праздничной иллюминацией улицам Рамат-Гана, он и не думал о надвигающейся опасности. Последнее, что Шая услышал в тот вечер, был восторженный крик какого-то идиота: "Хаг самеах!" с которым тот заехал молотком прямо по дырке в голове. Гирлянды фонариков вдруг сорвались с деревьев и, свиваясь в кольцо, закружились вокруг израильского флага, в центре которого вместо "магендавида" зияла чёрная дыра, куда и провалился Шая.
- В принципе ничего страшного не произошло, - сказал зав. отделением, закончив осмотр. - Отдохнёте пару деньков, и дело с концом. А в качестве мер предосторожности советую носить шляпу. Вы ведь человек религиозный, вот и ходите в такой чёрной, с твёрдыми полями - от греха подальше.
Отдыхать, конечно, Шая не смог. Вернувшись из больницы, полежал вечерок, а утром отправился в магазин. Но законы неудачи, как уже говорилось, сами по себе, а тщета человеческих усилий - сама по себе. Именно в это утро Шае вновь стало обидно и горько за свою принадлежность к избранному народу.
Очередной харидействующий представитель еврейской нации пришёл в лавку за курочкой. Птицу Шая завозил самую что ни на есть кашерную, в иерархии организаций, ставящих на товары свои клейма и печати, он уже разбирался весьма основательно. И хоть куры были суперпроверены, над шкафом-холодильником Шая для пущей убедительности повесил портрет известного раввина.
Утренний харидей оказался въедливым и настырным. Перещупав всех куриц и осмотрев все печати он всё-таки осмелился спросить Шаю:
- Скажите, и откуда вы завозите свой товар?
Нервы, нервы - вот куда заехал праздничный молоточек идиота. Шая сорвался:
- Портрет видал? Вот от него и завожу. А умные вопросы прибереги для ешивы, нечего тут таскаться без толку и зря морочить людям голову!
- Видите ли, - ответил харидей, указывая на портрет раввина, - если бы он стоял тут, а вы висели там, я бы вообще ни о чём не спрашивал.
Шая, понятно, не сдержался и харидей бежал, унося на плечах груз трёхэтажного русского мата. Работать после такого не было ни сил, ни желания и, закрыв магазин, Шая вернулся домой.
- Где правда, - жаловался он племяннику Моти. - Где справедливость? За что валятся несчастья на мою бедную голову?
Племянник вежливо молчал.
- Разве я мало делаю для Б-га? - продолжал Шая. - Цдаку, пусть не десять процентов, но даю; молитвы, пусть не все, но читаю; кашер всякий шмашер - ем. Другие и того не делают, а живут счастливо и без всяких страданий!
- Много вам известно про чужую счастливую жизнь, - наконец отозвался племянник. - Про вас тоже, небось, думают: везунчик - имеет свой магазин! Работает не пыльно, захотел - открыл, захотел - домой пошел. Припомните свою жизнь в Одессе и кончайте плакаться!