- Значит так, если через пять минут на выводишь воришку - я открываю огонь. Мне все равно, сколько жидов уложить, одного или сотню. Пусть знают, как воровать литовское сало!
Я вырвал из забора перед палисадником самую большую штакетину, ворвался в комнату, где видел мятущуюся тень, и стал бить в потолок. Через пять-шесть ударов он обвалился, мальчишка упал, чуть ли не мне на голову, я схватил его за шиворот и вытащил на улицу. Они пошли за мной, подлые убийцы, с губами, блестящими от сала. Один из них поднял винтовку и прицелился в мальчика.
- Отпусти жиденка, - приказал он мне, - и отвали в сторону.
Не знаю, что на меня нашло, будто смерч внутри поднялся. Одним прыжком преодолев расстояние между мной и полицейским, я вырвал винтовку из его рук. Меня спасло то, что он был пьяный и соображал медленно. Винтовка сама повернулась у меня в руках, приклад уперся в плечо, я разом вспомнил, чему меня учили на русских курсах ОСОВИАХИМ, отыскал пальцем курок и … выстрелил.
Полицейский с раздробленным черепом рухнул на мостовую, я повернул ствол в сторону другого. Тот с искаженным от ужаса лицом, уже поднимал к плечу свою винтовку, но я оказался проворнее.
А потом все происходило словно само собой. Не одну тысячу раз я мысленно возвращался к тем минутам и до сих пор не могу понять, как сумел моментально принять единственно правильное в той ситуации решение. Словно свыше вложили в меня понимание, добавили разума.
Я схватил оторопевшего ребенка за руку и опрометью помчался к забору, окружавшему гетто. Одна из досок была давно подготовлена и едва держалась на гвоздях, я сорвал ее с места, мы пробрались через дырку и побежали к моим полякам.
У них в подвале мы просидели полгода, платить за убежище было нечем, но хозяева держали нас уже не из-за выгоды, а из жалости. Себя жалели…. Гетто потихоньку уничтожалось, и поляки хорошо понимали, что идти нам некуда. А если нас схватят и начнут пытать, у кого мы скрывались, то… За укрывание евреев расстреливали всю семью, от мала до велика.
Осенью сорок второго года поляки передали мальчика настоятелю монастыря бенедиктинцев, а меня отвели на заброшенный лесной хутор, к своему дальнему родственнику. Там я дождался Красной армии.
В Шауляе не осталось ни одного еврея, жить на этой земле, пропитанной кровью невинных жертв, я был не в силах. Монахи после небольших пререканий отдали мне мальчика, и когда война закончилась, я вместе с ним перебрался в Польшу, а оттуда в Израиль. Мальчика я усыновил, и Дов, Иосиф, на самом деле брат Натана, оттого то анализы и оказались положительными.
Реб Гедалия закашлялся, вытащил из кармана коробочку с таблетками и попросил:
- Будь добр, принеси мне воды.
Взяв в правую руку пластиковый стаканчик, он раскрыл морщинистую ладонь левой, внимательно оглядел лежащие в ней таблетки и отправил их одним движением в рот.
- Мудрость в нашем возрасте, - заметил реб Гедалия, запив таблетки, - заключается в том, чтобы знать, какие лекарства носить с собой.
Он замолк. Сиреневые сумерки окутали крону сикоморы, а нас, сидящих на скамеечке, окружила плюшевая темнота.
- О встрече Велвла с Ханохом Вайнштейном я умолчу, - произнес реб Гедалия. - И о первом разговоре двух братьев, Дова и Натана, тоже не скажу ни слова. Иначе получится рассказ не о чуде, а чувствах, и тут каждый в состоянии представить, что и как произошло.
Реб Гедалия смолк, мастерски выделяя паузой суть. Подступала ночь, ровная, как огонек керосиновой лампы. Я терпеливо ждал, не торопя рассказчика.
- Человек ничтожная песчинка мироздания, - наконец сказал он, зябко потирая руки. - Откуда же берется в нем нахальство панибратски взирать на деяния Господни и бесцеремонно рассуждать о чудесах с таким видом, будто он понимает, как они устроены?
Беззащитное создание
Посреди субботней молитвы ко мне подошел габай нашей синагоги.
- Раввин тебя зовет. Срочное дело.
Очень странно. Какие срочные дела могут быть у еврея посреди субботней молитвы?!
Возле раввина стоял молодой человек. Раньше я его никогда не видел. Одет он был не по субботнему: джинсы, футболка, кроссовки, а на голове курортная шапочка с надписью "Клайпеда". Выглядел молодой человек лет на двадцать пять. Тяжелые очки в коричневой пластмассовой оправе сильно увеличивали глаза, черные кустики волос на щеках и подбородке говорили о том, что процесс возмужания еще не завершился.
Лицо раввина выражало беспокойство, граничащее с отчаянием.
- Этот еврей, - сказал, кивком головы указывая на молодого человека, - уже полчаса говорит со мной по-русски. Без остановки. А на мои вопросы внимания не обращает. Говорит и говорит. Выясни, пожалуйста, чего он хочет.
По-русски раввин изъяснялся совершенно свободно в пределах четырех выученных им слов: Б-г, суббота, спасибо, пожалуйста. Чтобы понять получасовой монолог их явно не хватало. Я отвел молодого человека к своему месту, усадил рядом и принялся шепотом выяснять, чего он хотел от раввина.
- Я не знаю иврита, - тихо начал молодой человек, - но очень хочу помочь еврейскому государству. Мы в Израиле совсем недавно, поэтому знакомствами обзавестись не успели, вот я и подумал, пойду-ка в синагогу и попрошу раввина о помощи.
- Похвальное желание, - сказал я. - И очень в русле нашей традиции.
Молодой человек покраснел и потупился.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Антон, - тихо проговорил он. - Антон Щукинд.
- Скажите, Антон, а в чем, собственно, заключается помощь, которую вы бы хотели предложить?
- Я совсем не знаю иврита, - зашептал Антон, - но по специальности оттуда, - он обернулся и почему-то посмотрел на дверь, ведущую к туалету, - почти библиотекарь. То есть, учился на библиотечном, но был отчислен ввиду болезни. Так вот, я собираю проникающую в свободную прессу информацию о высоких технологиях. Изучаю газеты, журналы, делаю вырезки, сопоставляю. Материала у меня набралось много. Думаю, Мосад это очень заинтересует.
- Но почему именно Мосад? - удивился я.
- Это связано с характером информации, - Антон и так говорил тихо, а тут снизил голос до едва слышного шепота. - У вас есть знакомые в Мосаде?
- Нет, - сказал я. - И вообще, при чем тут раввин? Синагога и Мосад - это совсем разные организации.
Антон посмотрел на меня. На его губах играла чуть заметная улыбка.
- Неужели вы сами не знаете? - спросил он, хитро прищурив глаза. И тут же пояснил: - В Израиле все связано с Мосадом.
- Вовсе нет, - сказал я, начиная подозревать, что парень немного не в себе. - Даю вам слово, что наша синагога не имеет к нему ни малейшего отношения.
- Простите, - он чуть отодвинулся. - А вы не писатель такой-то, - он назвал мою фамилию.
- Да, - ответил я.
- Я читал интервью с вами, - обрадовано воскликнул Антон. - Там была фотография.
"Ну что ж, - подумал я, - это ободряет. Возможно, у парня действительно есть какая-то информация".
- Как же у вас нет связей в Мосаде? - удивился Антон. - Вы же такой известный человек.
- Во-первых, совсем не такой, - возразил я. - А во-вторых, известность и связи в разведуправлении - это несколько разные вещи.
- Хорошо, - согласился Антон. - Но уж с полицией-то вы ведь знакомы?
- Только в качестве нарушителя, - сказал я. - Когда останавливают на шоссе за какую-нибудь провинность.
Антон с сомнением покачал головой. Весь его вид говорил, что он не верит ни одному моему слову.
- Ладно, - сказал он. - Но вы хоть иврит знаете, и сможете передать информацию в нужные руки. У меня с собой есть несколько заметок, - он полез в карман, намереваясь вытащить торчащие из него бумажки, но я остановил его.
- Антон, давайте не в субботу. Найдите меня где-нибудь на неделе.
- Как же так!? - искренне удивился он. - Я читал, что когда речь идет о спасении жизни, то субботу даже предписывается нарушать.
- А что, - спросил я, - разве чья-нибудь жизнь в опасности?
- Конечно! - свистящим шепотом воскликнул Антон. - Израиль со всех сторон окружен врагами. Катастрофа может произойти в любую минуту!
- Ну-у-у, - протянул я, - до катастрофы, думаю, дело не дойдет, и опасность тоже не столь велика, как ее любят представлять политики. Можно потерпеть пару дней.
- Хорошо, - согласился Антон. - Пару дней я потерплю.
Он вышел из синагоги, и я через полчаса почти забыл о его существовании. Но Антон ничего не забыл.
Во вторник утром мне позвонила жена.
- Тут к тебе какой-то парень пришел, - сказала она. - Не успел ты из дому выйти, как он в дверь позвонил. Говорит, ему назначили встречу.
- Назначили встречу? - удивился я.
- Он сидит тут, - продолжала жена шепотом, - на краешке стула, и смотрит на меня, слово агнец пред закланием. Совершенно беззащитное создание. Что ты ему обещал?
И тут я вспомнил про Антона. Но откуда ему известен мой адрес? Может, он сам из Мосада?
- Передай ему, - попросил я жену, - чтобы пришел часа через три-четыре. Я закончу дела, и мы поговорим.
Я вернулся через пять часов. Антон с видом мученика сидел на скамеечке возле дома. На его коленях стояла потертая сумка из искусственной кожи, и он держался за нее обеими руками так, словно в ней скрывались сокровища всего мира.
- Вы что, - спросил я его, - так и сидите тут с самого утра?
- Да, - просто ответил Антон. - Так и сижу.