На дверь в дом они вешали большой замок, и комната, где хранилась еда, тоже запиралась на ключ. Окно в комнату закрыли железной решеткой, в общем, постарались, чтобы никто до их продуктов не мог добраться. Только мой Йоселе в свои шесть лет ухитрялся протискиваться между прутьями, залезал через открытую форточку в комнату и таскал у литовцев еду.
Много он не брал, по чуть-чуть, чтобы не заметили, но даже того хватало: женщины варили суп и жидкую кашу и делили на всех обитателей комнаты. Поэтому когда к нам приходили с обыском, и Йоселе забирался в свое убежище, соседи молчали.
Но беда все-таки пришла, полицаи заметили исчезновение продуктов. Вряд ли бы они сами что заметили, мы очень осторожно все проделывали, скорее всего, кто-то донес. Не из нашей комнаты, глаз в гетто хватало, а зависть разъедает сердца человеческие сильнее соляной кислоты.
Как-то вечером, после того часа, когда запрещалось выходить на улицу, в дверь нашей квартиры забарабанили. Пока пошли открывать, Йоселе птицей взлетел на свой насест. В нашу комнату ворвался тот самый токарь, в руках он держал здоровенную дубину и принялся, что есть сил, дубасить ее в потолок. Он, несомненно, знал, что там прячется Иосиф, иначе бы не стал гвоздить с таким остервенением и настойчивостью. Потолок не выдержал ударов и обвалился прямо нам на головы и вместе с ним упал и мой мальчик. Подлец схватил его за шкирку, точно котенка, и поволок из комнаты. Я бросился следом, но полицейский, стоявший в прихожей, прикладом винтовки сбил меня с ног.
Спустя минуту с улицы послышались два выстрела. Тотчас раздался лай собак, замелькали огни фонарей. Немецкие патрули со всех концов гетто бросились на нашу улицу. Примчалась машина коменданта, собралось много полицейских. Я стоял, прижавшись лицом к стеклу, пытаясь разглядеть, что происходит. В окнах соседних домов тоже белели лица, люди хотели понять, заденет ли их ночное происшествие. Одному из офицеров это не понравилось, он вытащил пистолет и открыл огонь по окнам.
Раздался звон разбитого стекла, крики раненых. Мы опрометью бросились на пол и, пока все не стихло, лежали, боясь пошевелиться. Немцы успели нас хорошо запугать, даже мысль о непослушании внушала страх. Спустя полчаса, с большими предосторожностями, я выбрался на улицу. Там было темно и тихо. На булыжниках мостовой в свете луны поблескивала лужица крови. Все, что осталось от моего мальчика.
С той ночи я больше не видел Иосифа. Подлец токарь выдал его фашистам и за это получил награду. Из гетто он исчез, видимо ему позволили жить в литовской части города, возле мастерских, где он работал. Гибелью моего мальчика он доказал свою верность палачам.
Были годы, когда жажда мести так распирала мне грудь, что казалось, ребра вот-вот треснут под напором чувства. Но что я мог сделать, война всех разметала в разные стороны?! Токаря с тех пор я не встречал, попадись он мне лет двадцать назад, плюнул бы на закон и задушил его своими руками. А сегодня, - Мотл бессильно поднял свои руки, - сегодня я уже не могу этого сделать. Мне осталось только ненавидеть и плакать. Нужно ли объяснять, - закончил он свой рассказ, - что убийцу моего сына звали Ханох Вайнштейн?
Глава ешива ничего не сказал Велвлу. Посидел еще немного и стал прощаться. Разумеется, Натан пошел провожать учителя. Отойдя порядочное расстояние от дома, тот остановился и произнес:
- Мы не можем требовать от твоего отца быть праведником. Слишком тяжел груз, да и сложно определить, в чем состоит правильное поведение в такой ситуации. Ясно одно, Всевышний не случайно свел тебя с Довом Вайнштейном.
- Но как же быть? - вскричал Натан. - Меня ждут в больнице, ведь я дал согласие, и они перестали проверять других доноров.
- Боюсь, что ты не сможешь выполнить свое обещание. Я сам пойду в больницу и попробую объяснить. Заодно поговорю с Довом. Он должен понять, почему соблюдающий заповеди человек отказывается от обещания.
На следующий день после праздника глава ешивы отправился в больницу. Возле постели Дова сидел пожилой мужчина с носатым птичьим лицом. Цветом оно походило на сырую колбасу, кожица на которой вот-вот лопнет и фарш вывалится наружу.
- Вы Ханох Вайнштейн? - спросил глава ешивы. Мужчина от удивления даже привстал:
- Откуда вы меня знаете?
Рассказ занял всего несколько минут, но к его окончанию цвет лица Вайнштейна полностью переменился. Теперь оно могло соперничать своей белизной с больничными простынями.
- Этого человека, - начал он, откашлявшись, - я ищу больше двадцати лет. Куда только ни писал, к кому ни обращался, а он, оказывается, все эти годы жил, чуть ли не по соседству. А дело так было.
Я действительно токарь высшей квалификации и действительно работал на немцев. Особенного выбора у меня не было, специалистов моего уровня в гарнизонных мастерских Шауляя было трое, один ушел с русскими, второй погиб при бомбежке, остался только я. Немецкие танки еще не успели войти в город, а меня литовские активисты "смоугики" уже посадили под замок. Знали, что пригожусь.
Немцы мне поставили всего одно условие: или я продолжаю работать в тех же мастерских, но уже на них или … фииить-ю! Я, разумеется, выбрал работу, только делать ее стал с тонкой подковыркой. Такой, что не всякий заметить мог. Детонаторы выглядели абсолютно правильными и собирались прекрасно, вот только взрываться они не взрывались.
Я прекрасно понимал, что рано или поздно меня накроют, и стал готовиться к бегству. Договорился со знакомыми поляками в свободной части города, что они меня спрячут. За еду, разумеется, даром никто помогать не хотел. Сало и прочую снедь я потихоньку воровал у своих охранников, литовских полицаев, и передавал полякам. Натаскал я им куда больше, чем договаривались, и со дня на день планировал сбежать, но тут произошел неожиданный случай.
Охранники все время ворчали, что кто-то ворует у них еду. Я, как мог, пытался их разубедить, доказывал, что попасть в запертую на два замка комнату с продуктами невозможно, и это они сами, напившись, лопают без разбору и счету. А для того, чтобы такое рассуждение выглядело правдоподобным, я постоянно подзуживал их на пьянку. Ну, особенно стараться не приходилось, они с полунамека понимали и радостно брались за дело.
И тут кто-то им донес, будто видел, как в окно комнаты, где хранились продукты, забирается мальчишка. Мне это было на руку, хотя я плохо представлял, кто в состоянии протиснуться сквозь довольно частые прутья. Такое мог совершить только четырехлетний или пятилетний ребенок, но разве он в состоянии так ловко лазить и соображать?
Полицаи разделились, один продолжал сопровождать меня на работу, а второй прятался и следил за домом. И действительно на второй день слежки он засек мальчишку. Тот протиснулся через решетку и забрался в окно. Полицай решил поймать его с поличным, но не успел. Пока он шел к окну, ребенок успел вернуться и, увидев полицейского, бросился к дому напротив и был таков.
Полицай помчался за патрулем, пришли немцы. Обыскали весь дом, но ребенка не нашли. Вообще, как он сумел уцелеть после трех акций - непонятно. На тот момент детей его возраста в гетто уже не осталось. Кроме тех, которые прятались.
Немцы проверили дом, полицаи самолично тыкались во все углы, но мальчишку не обнаружили. Тогда они отправились восвояси, а через полчаса внезапно вернулись, предполагая застигнуть мальчишку врасплох. Снова ушли и снова вернулись. Я за обысками через окно наблюдал и видел: что перед тем, как немцам открывают входную дверь, в комнате напротив какая-то тень вверх взмывает, точно на чердак прячется. Но чердаков в комнатах не бывает, значит - дело в фальшивом потолке.
Вернувшись ни с чем, разозленные полицаи уселись ужинать, выпили крепко и тут один говорит другому: - давай жидов проучим - перестреляем всех обитателей дома. Пусть знают, суки, как воровать еду у полицейских.
Я как это услышал, от страха обмер. В том доме жили человек сорок, если не больше. Нежели все погибнут из-за мальчишки?
В том, что эти подонки исполнят свое намерение сомнений не возникало. Пошатываясь, они набили подсумки обоймами, взяли винтовки и пошли к двери.
А ведь вина за убийство падет на мою голову, - сообразил я. - Сколько там мальчишка мог унести, протащить через форточку и решетку? Львиную долю продуктов украл я, значит, я и обязан действовать.
- Стойте, - сказал я полицейским. - За убийство стольких евреев комендант вас по головке не погладит.
- Идиот, - буркнул один из них. - Он нас еще и наградит!
- А если они станут сопротивляться? - крикнул я. - Там же много молодых мужчин и парней.
- Кто будет сопротивляться, - усмехнулся второй. - Эти клопы? Да они пикнуть не посмеют.
- А вдруг посмеют, - настаивал я. - Увидят вас пьяными, к тому же всего двоих. Навалятся всем скопом, и поминай, как звали.
Полицейские остановились у входной двери, в их глазах тупо зашевелилось опасение. Тогда я предложил:
- Зачем вам все? Я притащу воришку - его и убивайте.
- А ты знаешь, как его отыскать? - с подозрением спросил первый полицейский.
- Думаю, что знаю.
- Тогда почему раньше не сообщил? - насупился второй.
- Только сейчас сообразил.
- Ну, пошли. И если обманул, берегись, получишь по первое число.
Пока мы шли к домику напротив, ужасные сомнения закрутились в моей голове. Имею ли я право так поступить? А вдруг полицаи ограничились бы только угрозами и никого бы не стали трогать? Что весит тяжелее на весах справедливости: верная смерть одного ребенка или возможное убийство сорока взрослых? О-хо-хо, дай вам Бог никогда не стоять перед таким выбором!
Помог мне полицай, перед входной дверью он вогнал обойму в винтовку, передернул затвор и объявил: