* * *
Писатель способен увидеть то, чего нет, воссоздать отсутствующее, вдохнуть в него жизнь. Соединяя разрозненные факты, осевшие в его памяти, он формирует реальность, способную на несколько часов заставить другого человека отвлечься от существующего. Иными словами, писателю должно быть подвластно волшебство абсента.
Процесс создания текста можно разделить на два этапа. Первый - собственно написание, когда автор ведет диалог с прочитанными книгами. "Каждая книга говорит только о других книгах и состоит только из других книг", - утверждает Эко. Джойс хорошо вписывается в эту концепцию, Кафка куда хуже.
На втором этапе начинается диалог между текстом и читателем. Главный вопрос этого этапа: на какой диалог рассчитывает автор.
Один тип писателей ориентируется на удовлетворение вкуса публики, таким как он есть. Другой тип - и в этом Джойс и Кафка сходятся - стараются сформировать нового читателя. Когда Набоков писал своего "Соглядатая", читателя, так подробно впивающегося в извивы текста, на русском языке еще не существовало.
В первом случае автор начинает с некоего исследования рынка, а затем подстраивается под его законы. Такого рода книги могут оказаться удачными и весьма читаемыми.
Ознакомившись с рукописью одной известной израильской писательницы, я обнаружил, что она невольно повторила сюжет новеллы Борхеса. Писательница Борхеса терпеть не могла и этой новеллы не читала; сюжет она придумала сама. Я пустился в длинные рассуждения о довольно известном в литературе феномене повторения, упомянул "удар со стороны классика" и предложил ей вплести имя Борхеса в ткань повествования так, чтобы вместо копирования сюжета получилась литературная игра. - Дорогой мой, - сказала писательница, - оставьте меня с вашим постмодернизмом. Я хочу, чтобы мою прозу читали не только вы и Миша Ю., а обыкновенные люди, не понимающие всех этих штучек.
Проблема в таком подлаживании под читательский вкус проявляется на второй или третьей книге; шаблон, избранный писателем, начинает сжимать его воображение подобно удаву.
Второй тип предполагаемого диалога менее благодарный для автора, но может оказаться куда более перспективным. Автор указывает читателю, чего хотеть, кого любить, на что обращать внимание. Он формирует новый вкус и нового читателя. Редкий сплав интуиции, мастерства и удачи. Удается такое немногим, но если удается - можете рассчитывать на мемориальную доску на доме, где вы родились.
Оборотная сторона такой концепции породила широко распространенное мнение, будто текст пользуется успехом у читателей, только если он развлекает. Публика получает то, что она хочет, а значит, произведение ничего нового в себе не несет. Успех превратился в дурной знак, а популярность в символ недоброкачественности.
Главным показателем ценности работы стал скандал. Отсюда попытки авторов шокировать публику ненормативной лексикой и эротическими описаниями. Авторы ищут скандала, не понимая, что настоящий литературный скандал приносят структура и философия текста, а не дурно пахнущие подробности.
Еще один забавный эффект литературы как гипертекста, разработанного Джойсом - невозможность простого описания. Современный автор слишком образован, дабы позволить персонажу произнести фразу типа: иду к "Максиму" я, там ждут меня друзья.
Слишком, слишком, просто! Но если он промолвит: как неоднократно упоминается в "Веселой вдове", иду к Максиму я, - фраза будет принята, удовлетворив голод цитирования и зуд образованности, хотя, в конечном итоге, персонаж, все-таки, идет к "Максиму" и не более.
* * *
Допив зеленую рюмку абсента до последней капли, я заметил в простенке фотографию. Миша Ю. лукаво улыбался со стены пражской кофейни.
- Смотри, смотри, - подтолкнул я жену, - Ни в одном тель-авивском кафе не сыщешь портрета Миши, а в Праге - пожалуйста.
- Где ты заметил Мишу? - спросила жена, отбирая у меня рюмку, - это же Джойс!
- Ах, Джойс, - с облегчением вздохнул я. - Скажите, пожалуйста, а ведь как похожи!
Последний вечер в Праге мы провели на Староместской площади.
"Здесь была моя гимназия, - рассказывал Кафка своему учителю иврита Фридриху Тибергеру, - там, в здании, которое виднеется на другой стороне - университет, а немного дальше слева - мое бюро. В этом маленьком кругу - он обвел пальцем площадь, - заключена вся моя жизнь".
Сидя за столиком кафе "Милена", мы наблюдали, как медленно угасают краски на фасадах домов, как яростно багровеют в лучах заходящего солнца шпили ратуши, как собираются толпы туристов поглазеть на "астрономические часы". Возможно, в семнадцатом веке они представляли интерес для зевак, но сегодня появляющиеся в течение нескольких секунд раскрашенные деревянные фигурки, вызывали лишь недоумение. "Астрономическим часам" явно не хватало абсента.
Солнце скрылось, и после недолгих сумерек площадь осветили фонари. Аккуратно и точно расположенные прожекторы выгодно подсветили архитектурный ансамбль, придав ему новое очарование. Только черная громада памятника Гусу осталась неосвещенной: это не на потребу туристам, это святое.
Желтые шары фонарей рассыпали по брусчатке площади золотые блики, аромат свежесваренного кофе переплетался с влажным дыханием сумерек. Дневная Прага исчезла, волшебное покрывало темноты обратило тени дрожащей под ночным ветерком листвы в силуэты исторических персонажей, а легенду - в предание.
- Абсент , - произнесла Анна, - словно прожектор, высвечивающий одни контуры и скрывающий другие, создающий ночной город, отличный от того, который мы видим днем. Тончайшее равновесие между существующим (present) и не существующим (absent), наполняющим и опустевшим, присуще Праге, и символом этого равновесия является абсент!
Кафе располагалось возле дома, куда ходил в литературную студию Франц Кафка. Наблюдая за бойкой торговлей, я думал, что Кафка, проработав больше десяти лет служащим страховой компании, не получил за все время своей службы даже трети вечерней выручки кафе, названного в честь его возлюбленной. Деньги и литература несовместны.
Презрев религию, оставив общину, оторвавшись от семьи ради писательства на немецком языке, Кафка представлялся евреям Праги странным насекомым. Так же, как и Грегор Замза, Кафка перед смертью пришел к заключению о бессмысленности своего существования и приказал Максу Броду сжечь рукописи неопубликованных романов. Брод не выполнил завещания друга, в результате чего европейская литература обогатилась еще одним писателем. О вреде, нанесенном душе Кафки поступком Брода, нам предстоит узнать после наших ста двадцати.
"Путеводитель по Праге" лежал на столике между двумя чашечками "Эспрессо". На одной из его страниц мы обнаружили небольшую заметку.
"Современный абсент безопасен, - утверждал "Путеводитель", - поскольку содержит незначительное количество туйона. Рассказы о якобы переживаемых галлюцинациях можно полностью отнести на счет воображения рассказчиков".
Мимо катили расфранченные экипажи пражских извозчиков: уши лошадей закрывали красные шапочки, гривы украшали разноцветные ленты, тихо звенели колокольчики в сбруе, а сами экипажи походили на сказочные кареты, везущие туристских Золушек на королевский бал в картонный дворец. Ведь их платья, лошади, кучера, лакеи на запятках не более, чем плод абсентного воображения.
Да и сам Кафка, главная туристская аттракция Праги, такой, каким его представляют себе десятки тысяч любителей литературы - миф, наподобие Золушки. Возможно, такого Кафки никогда и не существовало, также как и дурманящих свойств абсента .
"Сто лет назад, - утверждал "Путеводитель", - стремительно растущая популярность этого напитка начала приводить к снижению потребления вина. Лобби производителей вина распустило слухи о "зеленой пагубе человечества" и добилось запрещения абсента".
Распрощавшись с очередной иллюзией, мы перелистали "Путеводитель" вдоль и поперек, но больше не нашли ничего нового. Шесть рекомендуемых маршрутов были пройдены от начала и до конца.
Золотая Прага, золоченая еврейская Помпея, тихо погружалась в глубину памяти, несмотря на то, что вершины ее ратуши, подсвеченные прожекторами, еще сияли перед нашими глазами.