"Пару лет пожить молодкой, а потом – пусть уходит, отпущу не задумываясь", – смеялась она с подругами поначалу. Но чем дольше жили они, чем сильнее притирались друг к другу, тем больше она понимала, что никуда и никогда уже от него не денется и никуда его не отпустит. Они держались за руки даже во сне.
– Давай порыбачим? – однажды предложил он.
– У меня стирка, – отозвалась она. – Съезди один, а я как раз закончу к твоему возвращению.
Его тело через неделю нашли водолазы.
Они прожили вместе двадцать лет.
Росомаха держалась полгода. Ходила на работу. Достраивала новую баньку, которую они начали ставить вдвоем. Сажала что-то на огороде. А потом ее сократили на работе – торжественно спровадили на пенсию, которую она давно уже получала. Она купила водки и закрылась в доме. Всё казалось так просто: выпить, надеть его любимое платье, пойти на причал… И найти его. Не то, что нашли через неделю водолазы, а его самого: теплого, родного, любимого.
И всё бы получилось. Если бы в окошко не влез ворюга.
Росомаха сидела тихо, без света, и он решил, что хозяев нет. Пьяная пенсионерка не испугала его – он моментально присмотрел на плите тяжелую чугунную сковородку. Но Росомаха сказала:
– Садись. Разливай.
Это и был Алешка.
Росомаха обошла два вокзала и три рынка, позвонила в милицию и в больницы и теперь сидела на окраине на остановке. Она пропустила уже два автобуса в Ишнаволок, она чего-то ждала.
Остановка была открытая, капал дождик, ее легкое старомодное платье промокло, а дешевая косметика поплыла. Теперь сама Росомаха походила на безумную старуху-пьянчужку, и люди держались от нее подальше.
…А дома, наверное, уже садились ужинать. Машка, которая по выходным всегда наряжалась, уже нацепила на себя все ленты. В коротких жидких ее волосах они не держались – она просто обматывала ими голову. И руки. И талию. Машка приготовила ужин и теперь разливала его по тарелкам. Справа от нее сидела Люська, которая сегодня особенно удачно (Росомаха виделась с ней днем) наторговала, а потому была горда собой и не в меру назойлива. Рядом сидел Коленька, который всегда, несмотря на свою худобу, просил добавки.
По другой стороне сидели Степаныч, Савин и Ванька, славно потрудившиеся за день. Степаныч, как всегда, молчал, а Савин с Ванькой говорили о футболе. Но Ванька, конечно же, думал не о футболе, а о том, что неплохо бы сходить в деревню. Росомаха знала о похождениях Ваньки: деревня – она и есть деревня, но была не против. Она надеялась женить Ваньку на какой-нибудь хорошей женщине, которая бы смотрела за ним. Тогда можно было бы смело отпустить его…
Росомаха совсем продрогла, посмотрела на часы и поняла, что автобусов больше не будет. Она вздохнула, поднялась и тихо побрела домой.
За сорок лет город разросся и почти поглотил и Иш-наволок, и дачный кооперативчик неподалеку, где она когда-то от "Жилстроя" получила участок. Идти было километров пятнадцать. Росомаха надеялась на попутку.
– Стало хреново – купи козу, – тогда, выпив, сказал ей Алешка.
– Зачем? – не поняла Росомаха.
– Намучаешься с ней, а потом продашь и поймешь, как хорошо было без нее. Это, типа, притча, – пояснил он.
Росомаха купила козу. Потом корову. Потом еще одну, еще… Продавала молоко летом дачникам, круглый год – деревенским. Потом стала торговать в городе. Завела кур, свиней, трех кошек, кобеля, зализывающего всех до смерти, быка Яшку, которого кормила на мясо, но так и не смогла отдать под нож. Разыскала Алешку. Подобрала Люську, Машку, Степаныча, Ваньку, Савина, Гришку… Мучилась с ними со всеми, конечно, но уже ни с одним из них – ни с человеком, ни с животным – не могла расстаться.
Гришку она нашла возле крайнего – последнего в черте города – магазина-кафе. Он сидел на пластиковом стуле, опустив голову на пластиковый же стол, на котором стояла пустая бутылка; одноразовая грязная тарелка и стаканы валялись на земле.
– Мишка, Мишка! – кинулась к нему Росомаха, не замечая, что путает имя.
Она трясла его, пока он не поднял голову. С угла рта к столу протянулась нитка слюны. Левая брючина ниже колена была заблевана.
– Пойдем домой баиньки.
Гришка вяло сопротивлялся, мыча что-то невнятное.
– А кто дрова колоть будет? Ведь никто лучше тебя не колет! Кто будет анекдоты рассказывать? Кому Машка будет печь пирожки с печенью? Ты же их так любишь! – шептала ему в лицо Росомаха, чуть не плача.
Ей удалось его поднять и повести за собой, покорного, мало что понимающего в происходящем.
– Милый ты мой, хороший, как же я без тебя? Я без тебя умру, хороший мой, единственный…
То же самое она могла бы сказать любому из своих работников – чужим ей, по сути, пропащим и никчемным людям, но самым дорогим для нее.
Могла, но не говорила. Как никогда так и не сказала это Мишке…
Степаныч, Савин, Коленька и Алешка курили на крылечке, прячась от мороси под козырек, – четыре старика с тяжелыми испитыми лицами, в одинаковых китайских куртках сидели тесно плечом к плечу. Беззубая нарядная Машенька смотрела на них из кухни, смешно расплющив нос о стекло.
– Вы ей сказали спасибо? – вдруг спросил Степаныч, который всегда и всё делал молча.
Никто не ответил. Но чуть попозже Алешка сказал:
– Пошли, что ли…
– Куда? – не понял Коленька.
– Встретим их с Гришкой, поможем.
– Думаешь, нашла? – усомнился Савин.
– Эта из-под воды достанет, – заверил Алешка.
Анна Матвеева
Анна Александровна Матвеева родилась в Свердловске, в семье филологов, преподавателей Уральского государственного университета.
Окончила факультет журналистики УрГУ.
Как прозаик публикуется с 1999 года. Публиковалась в журналах "Новый мир", "Звезда", "Урал", "Октябрь".
Автор книг "Па-де-труа" (Екатеринбург: У-Фактория, 2001), "Небеса" (М.: АСТ, 2004), "Перевал Дятлова" (М.: АСТ, 2005), "Голев и Кастро" (М.: АСТ, 2005), "Найти Татьяну" (М.: АСТ, 2007), "Есть!" (М.: КоЛибри, 2010).
Лауреат международной литературной премии "Lo Stellato" (2004) за лучший рассказ года, финалист премии имени Юрия Казакова.
Замужем. Трое сыновей – Тимофей, Егор, Федор.
Обстоятельство времени
Когда Е. С. поворачивалась спиной к классу, лицом к доске (к царевичу – передом, к лесу – задом), сразу становилось понятно, есть ли сегодня на уроке Ваня Баянов. Пока учительница писала тему урока размашистыми меловыми буквами на зеленой доске, класс бесновался (если был Ваня) или же сидел тихо и преданно буравил спину Е. С. взглядами (если Вани не было). Даже страшно становилось учительнице в такие дни – казалось, что сзади никого, что лес, царевны и царевичи исчезли. И что пишет она тему в пустом классе, непонятно с какой целью выводит меловые буквы – каждая размером с ее собственную ладонь.
– Всеволод Гаршин. "Attalea Princeps".
Е. С. – многообещающие инициалы.
Для учительницы самый лучший вариант, конечно, Елена Сергеевна. Настольная книга драматурга и педагога, недорогая к тому же. Светло-синий чулок. Принципиально-жалостливая, любит поговорить о том, что у богатых женщин – пустые глаза. И еще любит графику, особенно меццо-тинто. Ах, меццо-тинто! Черная манера – личная замена мужчинам, ребенку и, Бог с ней, даже религии.
Екатерина Семеновна – тоже симпатично. Представляется такой приятный белокурый образ: пухленькие щечки, чулки не синие, а с кружавчиками, видными в разрезе юбки. Цок-цок, доброе утро, мальчики! Десятиклассники в глубоком поллюционном обмороке. Начнем урок!
Евгения Самуиловна – ну, это уже классика соцреализма. Или, если хотите, легенда отечественной педагогики. Пожилая интеллигентная женщина с юмором, чуточку трясущимся подбородком и терпением такой выдержки, что даже арманьяку не снилась. Черное платье с кружевным, но не чулком, а воротником, яшмовая брошь и мягкие морщинистые ладошки. Детей всех зовет на "вы", даже если у "вас" сопливый нос и всего семь лет жизни за плечами. Младшеклассники лезут обниматься, чувствуют, зверята, это один из последних экземпляров. Почти ушедшая натура.
Еще можно представить себе, например, Евдокию Степановну. Загорелую, в морщинках, с крепкими крестьянскими ногами. Знает наизусть всего Маяковского, а любит Есенина, и держит дома кошек, хотя хотела бы собаку. Детей всех зовет на "ты" и взрослых тоже.
Украшает кабинеты к празднику, даже когда ее об этом не просят, и выращивает цветы на подоконниках – даже те, которые в неволе не растут.
Еще могла бы возникнуть… Евангелина Сидоровна, странное создание, которое само себя боится, или вообще какая-нибудь Ева Саваофовна, но все они – не те. Наша Е. С. – из другой колоды, вообще ничего общего, кроме инициалов. И она эти инициалы любит больше полного имени, потому что полное имя учительницы – Елизавета Святославовна.
Родители не удосужились взвесить его на весах живой речи, ни разу не произнесли вслух, просто маме очень уж хотелось девочку Лизаньку, а папа так желал угодить маме, что и не подумал с нею спорить. Еще когда выдавали свидетельство о рождении, в окошечке ЗАГСа вздохнули, что писать долго и сложно, но гражданам разве втолкуешь? Перед Лизанькой, к примеру, зарегистрировали и вовсе Джессику Курочкину.
В школе Елизавета Святославовна в полном объеме имени не прижилась бы – таким учительницам или приклеивают удобные клички-этикетки, или сокращают до какой-нибудь Лисс-Святтны. Е. С. заранее подготовилась к любым вариантам и сама сократила себя до первых букв. Сынициировала, таким образом, свое прозвище и спокойно на него отзывалась.