Ночью пароход так тряхнуло, что Антошка с Джонни вылетели с дивана на пол.
- Мама! - отчаянно взвизгнула Антошка. - Мамочка! Мина? Торпеда? Мамочка, ты жива?..
Джонни надрывался от крика. Пикквик выл.
- Спокойно, Антошка, взрыва не было. Наверно, наш пароход наткнулся на скалу. Ты слышишь, как работают машины, и шторма нет… Пикквик, фу, прекрати выть!
Елизавета Карповна добралась до штепселя и включила свет. Пароход плавно покачивался, двигатели работали, как спокойное, здоровое сердце.
- Хорошо, что мы в шубах спим, - сказала Елизавета Карповна, - вот только я больно ударилась виском, а у тебя ничего не болит?
- Нет, нет. Джонни, миленький, не плачь. - Антошка оглядывала Джонни. - У него кровь!
- Ну это пустяки, прикусил губку зубами. - Елизавета Карповна осмотрела Джонни. - Он просто испугался. Приложи ему компресс к губе, а я пойду выясню, что там произошло.
Елизавета Карповна прошла по коридору и приоткрыла дверь, ведущую на верхнюю палубу. Она услышала голос капитана, проклинавшего американцев, "неповоротливых буйволов", которым не в море плавать, а работать на свиноферме.
Если бы случилось что-либо страшное, наверно, у капитана не было бы времени сыпать такие витиеватые проклятия на голову американцев, зазвенели бы колокола громкого боя, слышался бы знакомый стук тяжелых башмаков, но на пароходе было спокойно.
Антошка уложила Джонни на диван, сделала ему на губу примочку.
- Джонни, не плачь, видишь, Пикквик уже не плачет. Скоро пройдет. - Девочка гладила малыша по головке и приговаривала: - У кошки боли, у собаки боли… Нет, не надо, чтобы у Пикквика болело. У акулы боли, у крокодила боли, у бегемота боли, а у Джонни заживи.
- Еще! - потребовал Джонни, прижимаясь к девочке. Ему было уже не больно.
- У тигра боли, у обезьяны боли, у слона боли, а у Джонни…
- Еще! - потребовал мальчуган.
- У осла боли, у лисы боли, у волка боли, - перебирала Антошка все население зоологического сада.
В детстве бабушка гладила внучке ушибленное место и приговаривала, и Антошке не хоте-лось, чтобы болело у собаки, у зайчика, у медвежонка. И вдруг Антошка поняла, что детство прошло. Где бабушка? Где детство - такое милое, неповторимое?
- Мэм, - всхлипнул жалобно Джонни. - Мэм!
- Мы приедем к ней, к твоей маме. Мама ждет Джонни, - говорила сквозь слезы Антошка. - Спи, маленький, спи! Спи, зайчик, спи! Спи, мышонок, спи!
- Еще! - потребовал Джонни.
- Спи, котенок, спи! Спи, козлик, спи! Спи, цыпленок!
Пикквик положил морду на колени Антошки, поднял правое ухо и смотрел в лицо хозяйки карими умными и такими детскими глазами.
- Ну, давай я почешу тебе за ухом. Спите, малыши, спите. Вы ничего не знаете, что происходит на свете. Вам нужна ласка, а война… ах какая неласковая!..
Вошла Елизавета Карповна.
- Мамочка, мы не тонем?
- Нет, нет, там что-то произошло с американцами, капитан уже полчаса ругается на чем свет стоит. Американский пароход толкнул нас, что ли.
Утром Елизавета Карповна подошла к зеркалу и увидела, что глаз у нее заплыл и вокруг образовался черный кровоподтек.
- Ужасно! - говорила она, стараясь припудрить огромное черное пятно. - Приехать домой с подбитым глазом, что скажет папа!
За завтраком капитан взглянул на миссис Элизабет и покачал головой.
- Ночью? - спросил он.
- Да. Что это было?
- Справа по борту от нас в одном ряду тащится американский транспорт. Мы идем противолодочным зигзагом. - Капитан вилкой начертил на скатерти ломаную кривую. И вот, когда мы получили команду изменить курс "все вдруг" на девяносто пять градусов, я после сигнала "исполнить" начал поворот. Все корабли должны одновременно развернуться, а американец - как слон в посудном магазине. Штурман у них был пьян или что: он прозевал сигнал, а потом круто положил руля и двинул нас в корму. Себе разворотил нос, нам тоже сделал порядочную пробоину. Американцы ведут себя в море, как в пивном баре, никакой дисциплины.
За завтраком все шумно обсуждали ночное происшествие, и все были такого мнения, что американцы не умеют ходить по морю, а тем более строем. Все просили капитана потребовать, чтобы американцы извинились перед леди.
- От извинения синяк не пройдет, - резонно заметил доктор Чарльз.
- Не стоит из-за меня ссориться с американцами. Вы и так их порядком изругали ночью.
Капитан схватился за голову.
- Неужели вы слышали?
- Слышала, но ничего не поняла, - успокоила мистере Эндрю Елизавета Карповна, - только по тону вашего голоса было ясно, что вы в сильном гневе.
- Да… - покачал головой капитан.
Неловкое молчание прервала Антошка. Ее интересовал вопрос, все ли подводные лодки уже потоплены.
- Одна потоплена наверняка, и две другие под сомнением, - сказал капитан. - Немцы сейчас идут на разные хитрости, выпускают из лодки заряд масла и воздуха, прикидываются мертвыми. А лужа масла на воде и пузырьки воздуха дают основания нашим военным приписывать себе лишние победы.
Старший помощник поглядывал в иллюминатор и переводил взгляд на капитана.
- Очень хорошо, очень хорошо, - кивал мистер Эндрю головой.
Антошка тоже взглянула в иллюминатор. Похоже было, что их пароход стоит, пропуская вперед караван.
- Мы остановились? - спросила Елизавета Карповна.
- У нас плохой уголь, машины сбавили ход, и мы отстаем, - сказал капитан.
- Мы будем идти одни? - спросила Елизавета Карповна, не в силах скрыть тревоги.
- Да, двое или трое суток одни. И это даже к лучшему, - успокоил капитан.
- А потом уголь будет лучше? - спросила Антошка, и этот наивный вопрос всех рассмешил.
- Да, мы откроем второй бункер, где уголь отличный, и он поможет нам догнать конвой.
- Мистер Эндрю всегда знает, на какой стороне у него бутерброд намазан маслом, можете не беспокоиться.
Доктор Чарльз, как всегда, говорил загадками.
Но по настроению в кают-компании чувствовалось, что это всех устраивает и никто не беспокоится, что уголь стал плохой.
ОДНИ
Антошка проснулась от солнечного луча, который пробился через стекло иллюминатора и щекотал ей щеку. Мама уже встала. Она стояла возле спящего Джонни и с нежностью смотрела на ребенка.
У Антошки шевельнулось ревнивое чувство. Ей хотелось, чтобы Джонни любил только ее, Антошку, и чтобы мама любила Антошку больше, чем Джонни.
Малыш спал, разметав руки. Рукава Антошкиного свитера были завернуты у его запястий большими пушистыми муфтами. Он чмокал губами, морщил нос, мотал головой.
- Нервный ребенок, - сказала Елизавета Карповна. - Видно, в хорошие сны вплетаются какие-то страшные. Но это со временем пройдет.
- Мамочка, мы возьмем Джонни к себе. Правда? Вы с папой его усыновите, и он будет моим младшим братом.
- А ты не подумала о том, что его мама, может быть, жива, и папа жив и что у него могут быть братья и сестры, тети и дяди.
Антошка вздохнула. Мама, как всегда, права. Но жалко было расставаться с Джонни - нет, не жалко, а просто немыслимо.
- А может быть, у него никого нет, и тогда он будет наш, - эгоистично предположила Антошка.
- Но кто же его будет воспитывать? Идет война, папа на фронте, я тоже немедленно уйду на фронт…
- Я тоже, - категорически заявила Антошка.
- Ну вот, все на фронт, а Джонни куда? В детский дом?
- А бабушка на что? Елизавета Карповна рассмеялась.
- Да, действительно, для чего существуют бабушки на свете? Ты испорченный ребенок, я даже не понимаю, когда успела тебя испортить. Имей только в виду, что когда у тебя будет своя семья и дети, на меня не надейся, я не из тех бабушек, которые нянчатся с внуками; я буду всегда работать.
- Когда ты станешь бабушкой, ты изменишь свое мнение, - вздернула плечами Антошка.
- Не говори глупостей. И вообще быстро умывайся, заплетай косы, сейчас придут убирать кают-компанию.
Антошке надоело спать в шубе, ходить распустехой, в расшнурованных башмаках. И вообще все не так страшно. Никаких глубинных бомб, и они одни в море. Солнце, как горячий каравай, лежит на горизонте. Тихо, даже уютно.
Через час в кают-компанию стали заглядывать свободные от вахты офицеры. И каждый уделял внимание Джонни. Особенно любил с ним возиться мистер Рудольф. Его сыну Дэвиду шел второй год, а отец его еще ни разу не видел.
Явился и доктор Чарльз, как всегда, чисто выбритый, свежий.
- Я был уже у наших больных, они в хорошем состоянии, и ваш, миссис Элизабет, тоже. - Доктор сделал ударение на "ваш". - Но у него повысилась температура.
- Я иду сейчас вводить пенициллин мистеру Парроту и навещу своего больного, - сказала в тон своему коллеге Елизавета Карповна. - Вы разрешите ему тоже ввести пенициллин, если я найду это нужным?
- Миссис Элизабет, я ни в чем не могу отказать вам лично.
От Антошки не ускользнуло, что доктор старается уколоть ее маму, и понимала почему, и ей было обидно за маму и стыдно за себя, что она позволила усомниться в том, что мама поступает правильно.
Елизавета Карповна пошла к мистеру Парроту, которого уложили в отдельную каюту.
Командир миноносца лежал на койке, вид у него был мрачный. Поднялся свежий ветер, пароход сильно качало, капитан ерзал по койке, не имея возможности ухватиться за бортик - руки у него были забинтованы.
- Как ваше самочувствие? - осведомилась врач.
- Я попрошу пригласить ко мне мистера Эндрю. - Просьба командира звучала как команда.
- Что-нибудь случилось?