Антошка пригласила Еву к себе на санки. Ледяная горка спускается прямо со двора к шоссейной дороге, а за дорогой - железнодорожная станция.
Полозья завизжали по льду, и санки помчались вниз так, что дух захватывало; струи холодного воздуха выбивали из глаз слезы. У самого шоссе Антошка затормозила: к станции подходил длинный товарный поезд. На платформах под брезентовыми чехлами, присыпанными снегом, топорщились, выступали железные фермы, дула пушек, крылья самолетов. Через каждые две-три платформы вагон с солдатами.
- Пришел немецкий поезд, - сказала Ева, - пойдем посмотрим.
Вдоль железнодорожной насыпи уже выстроились мальчишки и девчонки с санками и лыжами.
Заскрежетали железные засовы, раскрылись вагоны. Через поперечные балясины, расталкивая друг друга, выглядывали солдаты в серо-зеленых шинелях.
- Гутен таг! - кричали немцы, осматривая завистливыми глазами выстроившихся ребят - крепких, розовощеких, веселых.
- Гутен таг! - ответил мальчишка в толстом синем свитере.
Остальные ребята промолчали. Мальчишка с лыжами на плече, из которых одна была красной, а другая голубой, со знанием дела рассматривал платформы.
- В Финляндию везут, на русский фронт… Самолеты "Фокке-Вульф-190", а на той плат-форме танки "тигр"… шестиствольные минометы… полевые пушки, калибр сто пять Миллиметров, - определял он спрятанные под покрышками орудия. Может быть, он ошибался, но мальчишки верили ему и повторяли: "Ого! Сто пять миллиметров!"
Антошка широко раскрытыми глазами смотрела на солдат. Перед ней были враги. На платформах закутанные пушки и самолеты, которые через несколько дней будут обстреливать и бомбить советские города и деревни, убивать советских людей.
Антошка - лицом к лицу с врагом, с санками в руках, стоит и смотрит.
- Каждый день немцы везут оружие в Финляндию, - сказала Ева. - Из нашего окна видно. Но большей частью они проезжают Стокгольм ночью.
Два ефрейтора шли вдоль состава с ведрами, в которые солдаты выгребали из котелков остатки пищи. От ведер шел пар и разносил запах прелой капусты, картошки.
В хвостовом вагоне раздвинулись двери, и сквозь щели деревянного щита просунулись пятачки свиных морд. Свиньи нетерпеливо повизгивали в ожидании обеда.
Германское командование к каждому воинскому эшелону прикомандировывало для откорма свиней. Пусть отбросы зря не пропадают, решили расчетливые фрицы. И каждый немецкий поезд, останавливающийся на шведских станциях, жители опознавали по громкому хрюканью полуголодных свиней - остатков от солдатских обедов и ужинов было не так уж много.
- Свинур! Свинур! Швейне! Швейне! - весело закричали мальчишки, как только раздвинулись двери хвостового вагона.
Фрицы приняли это на свой счет. Так их встречали французские мальчишки. Это прозвище бросали им в лицо поляки, чехи, сербы. Все народы в Европе определяли этим словом степень благородства гитлеровских солдат, отказывая им тем самым в праве называть себя людьми.
Пожилой гитлеровский солдат, прошедший по всем странам Европы и чудом уцелевший, слышал эту кличку больше других. Он выставил вперед руку и, составив из большого и указательного пальцев нечто вроде пистолета, целился в мальчишек и грозно кричал:
- Пиф! Паф!
Град снежков был ответом на угрозы фашиста.
- Хайль Гитлер! - крикнул грозно гитлеровский солдат, крикнул так, словно посылал проклятия на этих белоголовых и синеглазых мальчишек и девчонок.
- Гитлер капут! - что есть мочи крикнула Антошка.
- Гитлер капут! - хором поддержали мальчишки.
- Гитлер капут! - озорно крикнула Ева.
Мальчишки срывали с рук варежки и, раздвинув указательный и средний пальцы, поджав остальные, стали грозить фашистам.
Это был международный знак антифашистов, означающий букву "V", или "Виктори" - "Победа". Этот знак все чаще и чаще встречали гитлеровские солдаты начертанным на стенах домов и на дорогах и каждое утро стирали эти знаки со стен вагонов. Этот знак преследовал их всюду, и теперь слухи, проникая в Германию через все заграждения и трещотки, о готовящемся мощном контрнаступлении советских войск приобретали особую силу, пугали, заставляли думать о будущем.
Фрицы готовы были выскочить из вагонов и растерзать дерзких мальчишек и девчонок и особенно ту, которая первая крикнула "Гитлер капут". Но приказ был строгий: из вагонов при следовании по территории нейтральной Швеции выходить нельзя.
Мальчишки усилили бомбардировку вагонов снежками.
Антошка забыла обо всем на свете. Она метала снежки в вагоны, как гранаты, и, разгоряченная, выбежала вперед, поднялась на бугорок и на виду всего эшелона подняла крепко сжатый кулак вверх: "Рот Фронт!"
Это действительно было похоже на взрыв бомбы. Солдаты заметались в вагонах, затопали башмаками. Это было неслыханной дерзостью. За этот коммунистический салют они вздернули бы на виселицу эту девчонку, будь то в оккупированных районах России! Антошка не опускала руки. Горящим взглядом она обводила солдат, высунувшихся из вагонов. Солдаты ругались, грозили кулаками. И только один солдат, перевесившись через перекладину, медленно свел пальцы в кулак и стал осторожно поднимать руку. Антошка встретилась с ним взглядом. Это были не вражеские глаза. Грустная усмешка тронула губы солдата, а глаза, глаза его, до этого погасшие и безразличные, вдруг засветились.
Со стороны станции уже бежали шведские полицейские, подхватив полы шинелей. Впереди, яростно размахивая руками, спешил эсэсовец.
Завидев полицейских и эсэсовца, солдат поник, рука его повисла, пальцы разжались, а глаза все еще сияли и говорили, что он не с ними, не с фашистами, а с этой худенькой шведской девчонкой с посиневшим носом и выбившейся из-под шапочки косой… Откуда этому солдату было знать, что перед ним советская пионерка?
Ева дергала Антошку за рукав:
- Бежим, полицейские идут. Не забывай, что ты русская, тебе достанется больше всех.
Антошка оглянулась. Мальчишки и девчонки, подхватив санки и лыжи, что есть духу мчались наверх, а рядом стоял парнишка с разноцветными лыжами на плече. Одна лыжа была голубая, другая красная. Он держал руку, сжатую в кулак.
- Чего стоишь? Беги! - крикнула ему Ева.
Полицейские и эсэсовец приближались.
Девочки потащили санки наверх, полозья цеплялись за кусты жимолости, вылезавшие из сугробов. Останавливаясь, чтобы высвободить санки, Антошка видела мальчика с разноцветными лыжами на плече. Шведские полицейские с эсэсовцем во главе, тяжело дыша, проваливаясь в сугробы, бежали за ним.
- Брось лыжи, тебя нагонят полицейские! - кричала Антошка.
Но мальчишка не мог расстаться с лыжами. Это были отличные лыжи, пусть даже разно-цветные.
Во дворе дома Антошка и Ева еле-еле отдышались. Выглянули вниз - ни полицейских, ни мальчишки не было видно. Перед глазами Антошки маячила фигура немецкого солдата, перегнувшегося через перекладину, медленно сводившего пальцы в кулак. Один на весь эшелон, один человеческий немец на весь состав. А может быть, среди них были и другие, но только не решились, как тот, сжать пальцы в кулак?
На следующее утро Елизавета Карловна развернула газету и прочитала сообщение о том, что накануне шведская полиция арестовала мальчишку, кидавшего камнями в солдат из эшелона, следовавшего через Швецию с военной техникой на Северный фронт. А коммунистическая газета "Ню даг" к этому сообщению добавила, что мальчишка был арестован по требованию немцев за враждебный акт в отношении германских солдат. "Ню даг" выражала свое возмущение действиями шведской полиции, ее угодливостью перед немцами.
- Немцы даже на шведских мальчишек ополчились, - сказала Елизавета Карповна, - видно, дела на нашем фронте идут не так уж плохо. - И, посмотрев на дочь, строго сказала: - Не вздумай ты ходить на станцию, попадешь в какую-нибудь историю.
Антошка вздохнула. Ей так хотелось рассказать о солдате, сжавшем пальцы в кулак, но мама рассердится и будет говорить о том, какой неисправимый характер у ее дочери… Ну, а если у Антошки нет никаких других возможностей участвовать в общей борьбе своего народа? Правильно ли, что Антошка должна чувствовать себя в шапке-невидимке и разделять шведский нейтралитет, иными словами, равнодушие к судьбе своей родины? Почему она должна молчать, когда уже многие шведы молчать не могут? Нет, не может Антошка спокойно смотреть на гитлеровских солдат, на пушки, на самолеты, которые будут завтра-послезавтра стрелять в советских людей. Она советская пионерка. Сейчас расскажет все, и мама ее поймет.
- Мамочка! - решительно начала Антошка, но, взглянув на Елизавету Карповну, осеклась.
- Что-нибудь случилось? - встревожилась Елизавета Карповна.
- Мамочка, я больше здесь не могу, не могу! - в отчаянье воскликнула Антошка.
ЛЮДИ ИЗ МОСКВЫ
Весть о том, что приехали новые сотрудники из военной Москвы, облетела советскую колонию.
Приезд из Москвы новых людей всегда является большим событием в любой советской колонии. И чем меньше колония, тем сердечнее и радушнее встреча. Кто накормит обедом, у кого поселится приехавшая семья, пока не подыщет себе квартиру, кто будет их гидом по городу, кто поведет в магазины, где не надо торговаться. Каждый предлагает свои услуги, и в первый же вечер вся колония собирается у кого-нибудь в доме и приехавших засыпают вопросами: как выглядит Москва, что идет в театрах, какие новые станции метро построили, просят рассказать о сельскохозяйственной выставке - тысяча вопросов. Если приехавшие догадались захватить с собой пару буханок черного хлеба, московского заварного или пеклеванного, то этот хлеб будет самым дорогим лакомством за столом, а если еще прихватили сушеной воблы и конфет "Мишки", то устраивается настоящий пир. Так было в мирное время.