Быстренько закончив проверку, отнёс материал в облфин. Спросил, не нужно ли чего ещё, и, получив отрицательный ответ, не пошёл, не побежал, а – полетел! И не столько на фильм, сколько на встречу с "таинственной незнакомкой". В мыслях я продолжал именовать её Мариной. Только бы она пришла!
В этот раз мы тренировали восприятие английской речи на слух с помощью фильма… "Пираты 20-го века". Дубляж оказался на высоте. Прежде я и представить не мог, что Вельяминов, Ерёменко, Нигматулин могут так естественно "говорить" по-английски. Когда же фильм закончился, Наталья Анатольевна (преподаватель) спросила у "Марины":
– Таня, а правда – Женя чем-то похож на Сергея? (Главного героя.)
"СТОП!!!"
"ТАНЯ???"
Я будто перестал понимать происходящее. Ведь уже и надеяться забыл, что кто-нибудь назовёт её по имени. Получилось как по Зеланду: снизил важность желаемого – и всё сбылось.
"Итак, она звалась Татьяна…"
– Ну, наконец-то! – вырвалось у меня вслух.
– Что, Женя? – спросили несколько голосов.
– А, нет-нет… Sorry, I am talking to myself ( англ.: извините, это я сам с собой ).
– Ну да, приятно поговорить с умным человеком, – под общий смех прокомментировал Славик, отличавшийся способностью обхохмить любую ситуацию. В том не раз мы убеждались, особенно во время занятий.
Постепенно разбрелись каждый по своим делам. А меня охватило сладкое ощущение счастья и внутренней лёгкости. Как после трудного экзамена. Но что это я говорю? С чем сравниваю? Такого счастья у меня никогда не было, потому что… НЕ БЫЛО НИКОГДА! Хотелось петь на всю Жилянскую:
I got the world on the string
Sitting on the rainbow
Got the string around my finger
What a world!
What a life!
I’m in love… [3]
Я встретился глазами с Таней… с ТАНЕЙ!!!… и мы без слов поняли, что на Оболонь нам и сегодня – вместе… И не только на Оболонь… И не только сегодня…
Глава 7. Скептики-паникёры. Будни-праздники. Розы-гладиолусы
В среду 30-го я опять в облфинуправление. С утра пораньше. Впрочем, это субъективно, а как для меня, так и девять утра это рань-преранняя. Всегда мечтал, чтобы до одиннадцати рабочий день даже не смел начинаться. Ну, не важно. Девять, так девять.
Пока на кухне допивал кофе, в прихожей на тумбочке заливался новостями "брехунець". И всё об одном: как на местах идёт Перестройка. К тому времени это хорошее, но уж больно заезженное, слово порой вызывало тошноту. Чуть ли не каждый чиновник или рабочий, едва дорвётся до эфира, начинает с того, что "мы поддерживаем перестройку", "одобряем политику партии и правительства" и прочая штампованная дребедень. В потоке "одобрямсов" как бы между делом прозвучало, что работы на ЧАЭС ведутся не то в штатном, не то в ином "правильном" режиме. Типа всё нормально, уровень радиации – в основном в пределах нормы. "В основном"? Ну и на том спасибо! Звучали также сравнения с естественным фоном. И, выходит, ситуация не так уж и плоха?… Хм… Ну так… Если всё в норме или около, то на кой ляд вывезли людей? И, опять же, когда это закончится?
...
Года три спустя прочёл, что после аварии все нормы радиоактивного загрязнения – воды, воздуха, почвы и т. п. – были увеличены, притом некоторые чуть ли не во сто крат. Из вторых рук знаю, как перед обнародованием приукрашивались сообщения о радиоактивном фоне в Киеве и области. В 86-м году под словами "в пределах нормы" можно было подразумевать всё, на что хватит фантазии. А уж если писали "незначительно превышает…" – это означало "полный привет".
На улице вроде ничего не изменилось. Внешне. У входа в метро бабульки торговали цветами. Пока торговали. Потом уже милиция начнёт их гонять, когда цветы попадут в разряд злостных разносчиков радиации. И всё же, на пути к метро я не мог не заметить двух отличий даже от вчерашнего дня. Первое – выражения лиц окружающих. Не у всех, правда, но появились черты обеспокоенности, напряжённости. А второе – слова "Чернобыль" и "радиация" слышались чаще, чем "доброе утро".
Официальное сообщение об аварии прозвучало обтекаемо и малопонятно. Приходилось вчитываться между строк. Мы давно привыкли, что СМИ нас попросту дурят. Особенно если дело касается чрезвычайных происшествий, катастроф, прочих событий, способных подорвать престиж советского государства в глазах добропорядочных граждан.
Как тут не вспомнить Куренёвскую трагедию 1961 года в Киеве, унесшую около двух тысяч жизней? Информацию о ней замалчивали до конца 80-х. То есть прежде, до эпохи Гласности, катастрофы "не было". [4] Власть имущих беспокоило не само ЧП, а то, что о нём узнают все. И ничего, если там, "за бугром", что можно списать на буржуйскую пропаганду. Главное – своих держать в неведении, чтобы у них не возникали вопросы и сомнения.
И потом, как я уже говорил, для эвакуации припятчан власти мобилизовали 1100 автобусов. В каждом по 2 водителя, у которых семьи, соседи, друзья, то есть достаточно кому рассказать об увиденном. А далее – по цепочке, из уст в уста: "На атомной что-то случилось. Столько автобусов нагнали! Весь город вывезли!" – примерно так.
Реалии, пусть и пока неочевидные, никак не хотели совпадать с прилизанными официальными сводками. Вопросов меньше не становилось, равно как и оснований для любых выводов.
Влившись в пассажиропоток, я обнаружил, что в народе уже появились "знатоки" атома, охотно делившиеся фрагментами не-понятно-откуда-взятых сведений.
Те, кто относил себя к "незнатокам", составляли две большие группы: скептики и паникёры. Первые уверяли, что вся эта "петрушка" не протянет недели-двух и беспокоиться не о чем. А уж киевлянам – тем более. Вторые – паникёры – предрекали чуть ли не конец света.
Между скептиками и паникёрами локоть в локоть протискивалась узенькая прослойка "реалистов". В какую категорию включить себя, сам не знаю. Да и как ты людей ни классифицируй, темы аварии, радиации, вывоза населения и даже… Хиросимы и Нагасаки (!) неотвратимо заполняли разговорное пространство.
...
От кого-то я узнал, что при облучении следует пить… йод. Очень удивился: "Как, прямо из бутылёчка?" Выяснилось, что есть такие препараты, – йодистый калий, сайодин, – только принимать их надо в первые часы после заражения радиоактивным изотопом йода. Зачем? А чтобы насытить щитовидную железу нормальным йодом и не дать ей усваивать тот самый изотоп. Ведь свято место пусто не бывает, в том числе и в щитовидке.
Когда речь идёт о "паникёрах", я не вкладываю в это понятие ни йоточки негативного смысла. Скорее, паникёрство можно отнести к особенностям восприятия информации. Да и нельзя списывать со счетов базовый инстинкт самосохранения, действующий у разных людей совершенно по-разному.
...
Позднее, когда руководство страны Советов и Украинской ССР признало серьёзность ситуации, налево и направо полетели неологизмы вроде "радиофобии", а также ярлыки – "безответственность", "паникёрство" и другие. Сам Горби [5] в одной из длинных и нудных речей проронил фразу "некоторые попросту говоря сбежали". Конечно, он имел в виду не простых людей, а партийных и советских руководителей, на которых возлагалась ответственность за проколы первых пост-аварийных дней. Оставлю эти обвинения без комментариев, разве что со ссылкой на знаменитое "Жираф большой, ему – видней".
В облфине поручений мне больше не давали. Да и какие поручения, когда страна готовится отмечать День солидарности трудящихся? В те времена – государственный праздник, между прочим. С двумя красными днями в календаре, с парадами и демонстрациями трудящихся.
На сей раз первое и второе мая попали на четверг и пятницу. То есть, включая выходные, получался такой себе микроотпуск. Это позже мы будем жертвовать уикендами, зависать на работе чуть ли не до первых петухов, занимаясь обустройством эвакуированных, выплатой разовых пособий. Об этом я расскажу в следующих главах. А пока никаких команд сверху не поступало, вот народ и завяз в предмайских хлопотах.
Год 86-й пришёлся на разгар антиалкогольной кампании. И если состояние экономики ещё позволяло решить проблему с закусоном, то покупка "того, чем его запить" порой бывала сродни приключениям. Шутка ли! В стране чуть ли не вдвое сократили производство крепких, креплёных и "слегка разбавленных" напитков. Мало того – заметно урезали временные возможности для их приобретения. Если раньше обыватель мог купить бутылку водки в гастрономе с одиннадцати утра до семи вечера, то теперь – только днём и только с двух до пяти (в последующие годы – до семи). А часы-то эти – рабочие!
Кто помнит пост-андроповские [6] времена борьбы за трудовую дисциплину, подтвердит, что в дневное время по магазинам, кинотеатрам и просто по улице шастали дружинники, группы "Комсомольского прожектора", другие активисты – иногда вместе с милицией или прокуратурой – и требовали объяснений у наугад выловленных граждан, почему те не на работе.
К ликёро-водочным отделам такие патрули не приближались. Ведь там, из-за ограниченного времени продажи, собирались огромные очереди. И отнюдь не из божьих одуванчиков. А подойти к толпе здоровых и обозлённых мужиков с вопросом "что вы тут, а не у станка" вряд ли кто бы решился.