- Я не умный, Дед, я ученый, - печально проговорил Одоевский и взглянул на Катю: - Ну что ты заскучала, моя радость? Не грусти и не бери ничего в голову. Мы сидим втроем на краю света и, право, не в самом дурном месте, где даже ветры каждый имеет свое имя, и пока что из этого озера можно пить чистую воду, у нас достаточно еды, мы любим друг друга и слава Богу. А что еще человеку надо?
- А дальше что будет? - спросил Дедов зло.
- Милый мой, не заботься о дне завтрашнем. Сумей прожить то, что тебе отведено.
"Надо будет выжать из Вовчика бочку бензина", - подумала Катя. Она была очень смущена, чувствовала себя виноватой и не могла разобраться, перед кем ей более неудобно - перед Бурановым или лесниками, но ей очень хотелось их примирить - только как это сделать, Катя не знала.
3
Давать бензин Курлов наотрез отказался. "К начальнику иди, - сказал он, сплюнув, - а лучше не ходи - все равно не даст".
- Пусть только попробует!
- Сами, что ль, попросили? - не поверил Буранов, когда Катя изложила свою просьбу.
- Да ну что вы? Это все я. Они же возят меня туда-сюда.
- А ты им присоветуй: чего проще бензина купить. Бочка омуля - на бочку бензина. А то ишь: девочек катать им нравится - а санки пусть Буран таскает.
- Они не согласятся, - вздохнула Катя, - они б меня и так убили, если б узнали, что я у вас просила.
- Брезгуют, значит? - Бурановские глаза сузились и заблестели. - И браконьером, поди, называли, да?
Катя смолчала, уже жалея, что не послушалась мудрого Курлова и затеяла этот разговор. Но Буранов был задет за живое и загремел:
- А ты спроси их в следующий раз: кто из нас браконьер: я или какой-нибудь паршивый леспромхоз, который половину леса угробит, реку загубит, что ж они с этими-то не воюют - ко мне прицепились? Понаездят сюда, понапишут - Байкал, жемчужина, спасать надо, а потом глазки строят: как насчет омулька, как насчет соболька? И попробуй не дай!
- Но они-то не просят, - возразила она несмело.
- А до них сколько было? И рыбохрана, и егеря все этим кормятся и завидуют: во сколько Буран нахапал. А как оно дается и чего стоит, кто-нибудь спросил? Я нищим сюда приехал десять лет назад, и все, что у меня есть, - все своим горбом заколотил, радикулит нажил, замерзал, голодал, да что там говорить?
Он махнул рукой, и Катя поразилась: спокойный, обычно сдержанный начальник не был похож на самого себя.
Она хотела уйти, но он неожиданно разговорился:
- Катя, Кятя, кто бы знал, как я жил. Я гордый был дурень, идти на поклон ни к кому не захотел, с бичами кантовался, деньги копил. Поверишь ли, дал зарок капли в рот не брать, пока на ноги не встану. Потом устроился наконец егерем, сеть купил, рыбачить начал, охотиться. Все один, никого не спрашивая. И вот раз поставил сеть в двухстах метрах от берега. А когда пошел ее доставать, налетела гора! Ты знаешь, что такое гора? Это ад кромешный! Еще пять минут назад все было спокойно, тихо, и вдруг налетает ветер, ураган, не то что лодки - баржи, катера в море тонут. А у меня лодчонка была хуже, чем у твоих оборванцев. Мотор заглох - я за весла и грести. Не к берегу, нет, об этом и думать было нечего, а лишь для того чтобы удержать лодку носом к волне и не дать ей перевернуться. А гора не стихает, меня все дальше в море, холод собачий, ветер, брызги. Я выбивался из сил и понимал, что пропадаю ни за что, за какую-то паршивую рыбу, за сеть, и ни одна собака не узнает об этом. И такая ярость меня охватила.
Буранов перевел дух, лицо его неприятно исказилось, и вспыхнули с новой силой мышиные глаза.
- Я только этой злостью и спасся. Чтоб доказать всем, что я не бич какой-нибудь и буду жить здесь, как человек. Я отвоюю это право, и я его отвоевал. Гора стихла через шесть часов, я добрался до берега, вытащил сеть и понял, что это все, раз я не сдох, раз море меня отпустило, значит, мне ничего не страшно. Так что плевать я хотел на всех егерей и лесников, на всех защитничков природы - мне билет выдали, лицензию бессрочную - бери, что душа ни пожелает. И я вжился в тайгу, всю ее до малейшего сучка знаю, знаю, когда что случится, где пройдет какой зверь и откуда задует ветер. Я не ангел, и ко мне иногда прилетает охотиться эта жирная мразь - но что же делать? Лучше терпеть их, чем давать взятки мелкой швали. Да, я беру от тайги слишком много, но не возьму я - возьмут другие. Если бы эта земля была моя, я бы относился к ней совсем иначе. Я первый позвал бы Дедова к себе на работу и платил бы ему в сто, тысячу раз больше, чем он получает сейчас. Но до тех пор пока все ничье, так и будет. Отдайте Байкал таким людям, как я. Сколько нас в России - тысяча, две, десять - умных, энергичных, смелых. Мы преобразим и поднимем все, мы станем хозяевами и будем не грабить, а создавать.
Буранов умолк, застыли и подернулись поволокой его глаза, и совсем другим, покровительственным тоном он сказал:
- А насчет бензина скажи Вовчику. Пусть им даст. Ради тебя.
Он повернулся и ушел, а Катя так и осталась растерянная около его чудного дома с резными ставнями и коньком на крыше.
"Он очень несчастлив, - подумала она вдруг, - и очень хочет убедить всех и себя прежде всего, что ему хорошо. Бедный, бедный. И все они тут какие-то ненормальные".
Был тихий, теплый вечер, море лежало недвижимое, отражались в воде облака, гонялся за мушками мелкий хариус, несколько раз показалась недалеко от берега голова нерпы, пролетели утки, и странно было подумать, что в этом мире кто-то может тосковать, страдать, делить, когда было столько всего вокруг - хватит на всех и на вся. Катя шла вдоль самой кромки воды по камням и вдруг поймала себя на мысли, что не чувствует себя одинокой, ей дано дотронуться до таинственной жизни, но все равно была в этой очарованной природе печаль. Солнце зашло за гору, но сумерки наступили не сразу. Еще долго отражала вода темно-розовое сияние облаков, почти за километр были слышны голоса людей на метеостанции, и совсем далеко в горах сухо прогремел выстрел. Пора было возвращаться к дому, но она все оттягивала и оттягивала этот момент, смотрела на воду и дымку дальнего берега, казавшуюся отсюда высокой дубравой, и вдруг подумала, что никогда этот вечер не повторится. Медленно уйдет за огромную лесистую гору и нагрянет с моря ночь, но эта мысль принесла не слезы, а странное смирение и чувство покоя.
4
Одоевский с подозрением посмотрел на бочку, выслушал путаные Катины объяснения про фонды лесничества и быстро сказал:
- Деду про бензин ни слова. Бочка останется тут, и я тут буду заправляться.
Потом взглянул на кряхтевшего хмурого Курлова.
- Ты что это, Гнатич, жалеешь какую-то паршивую бочку бензина? У тебя ж их - во!
- Да, жалею, - отрезал Курлов.
- Гнатич, - широко улыбнулся Одоевский, - чай, мы природу от тебя охраняем, должен же и ты внести посильный вклад в охрану озера Байкал. А то живешь, живешь, только и знаешь, что брать, а отдавать кто будет?
- Озеро, - проворчал Курлов, - вот погоди, осень настанет, оно тебе покажет, какое оно озеро. Че тут отдавать-то? Само все делается. Что ж я, по-твоему, у воды буду жить и не напьюсь?
- Много вас развелось - пить скоро будет нечего, - вздохнул Одоевский.
- Нас-то как раз немного, - сказал Курлов неожиданно зло. - Мой дед и отец тут жили и никаких лицензий не знали. Жили, и все. И я б так жил, и Сашка Дедов - мы б друг другу не мешали. А вот такие, как ты, понаехали отовсюдова. Сталкивают всех, перессорили. Интеллигенты! Им, вишь, в городе жить не ндравится!
- Так ведь и начальник твой из той же породы.
- Он хоть не трепло собачье, как ты.
- Эх, Гнатич, убогий ты человек. Тебе меня все равно не понять, а потому и обидеть меня ты не можешь, как ни старайся. Ты мне лучше скажи: правду говорят, будто бы ты бабу свою в Иркутск сплавил, чтобы с тещей любовь крутить?
- Дурак ты, Москва, - сказал Курлов обиженно. - Она там сейчас каператив строит.
- Никак, уехать надумали, Гнатич?
- Ну.
- А не жалко?
- А че тут жалеть? Че жалеть-то? - обозлился Курлов. - Живешь как скотина, а я по-людски хочу, с квартиркой, с водой горячей, сортиром теплым. Понял? Это тебе все - тьфу, голь перекатная. А мы уж сколько так живем?
- Так, значит, ты слабину-то дал первый?
- Здесь подыхать будешь - никто за тобой не приедет. И похоронить толком не похоронят.
- Да рано вы о смерти думаете, Владимир Игнатьевич, - встряла Катя. - Вы еще всех нас переживете.
- Все под Богом ходим, - строго ответил Курлов.
- Это да, - легко согласился Одоевский. - Ну спасибо тебе, Гнатич, за топливо. Иди с миром и больше не греши.
Вовчик чертыхнулся и ушел в дом.
- Ну, Катька, - сказал Одоевский и щелкнул пальцами, - теперь мы с тобой богатенькие. Хочешь, прямо сейчас на Ушканы махнем? Там нерпы пропасть, а берег мраморный.
- А гора налетит?
- Гора, - усмехнулся Одоевский, - горы ты не бойся. Кому суждено быть повешенным, тот не потопнет.
С Одоевским Катя виделась теперь часто. Москвич давно оставил снисходительно-насмешливый тон, сидел допоздна в ее светелке и говорил, говорил до тех пор, пока она его не выпроваживала. Он уходил, всем своим видом показывая полное желание остаться, а Катя, смеясь, его гнала и страшно шептала, что он компрометирует ее в глазах Алены Гордеевны.
- Катюшка, да все знают, что ты моя любовница.
- Уходи, я устала, спать хочу.
- Катенька, там темно, страшно одному плыть.
- Тогда спи на коврике с Динкой.
- Какая ж ты все-таки жестокая!