- Ты шутишь?
- Может быть, и шучу…
Томная, протяжная мелодия флейты донеслась откуда-то с улицы.
- Пора! - Он привлек ее к себе, поцеловал. - Знаешь, меня всегда удивляла одна вещь: что бы мы ни сделали, как бы ни поступили - это все равно будет называться жизнью.
Он рассмеялся, сделал движенье рукой, и, шагнув в раскрывшееся пространство, они очутились в квартире Телятниковых. Несмотря на яркое солнечное утро, окна в большой комнате, где работал Сергей Сергеевич, были наглухо зашторены, на письменном столе горела лампа. Тяжелый папиросный дым висел слоями, наполняя комнату до самого потолка. Телятников сидел, навалившись грудью на стол, и что-то быстро, лихорадочно писал. В его позе было нечто ученическое - так отличник по злобе скрывает написанное от соседа-двоечника. Временами плечи Сергея Сергеевича вздрагивали, но было неясно, плачет он или смеется.
Решительным шагом Анна пересекла комнату и, отодвинув тяжелую гардину, распахнула окно. Океан солнца ворвался в квартиру, свежий ветер зашелестел исписанными листами, понес их, кружа, по воздуху. Телятников бросился спасать бумаги, плохо понимая, что происходит, зло посмотрел на жену.
- Что? Зачем? Не трогай меня, я работаю! - В голосе его звучало раздражение, красные напряженные глаза были воспалены. - Подожди, я закончу писать и приду!..
Он хотел было вернуться к своим занятиям, но Анна его остановила.
- Сергей! Отвлекись на минуту, у нас гость. Нам надо серьезно с тобой поговорить…
- Ну, какой же я гость. - Лука нагнулся, подобрал с пола исписанный крупным прыгающим почерком лист. Пробежав глазами записи, он направился к Телятникову, протянул ему бумагу. - Сергей Сергеевич, откуда у вас эта формула?
Телятников вздрогнул, с нескрываемой досадой дернул плечом и вдруг по-петушиному, базарно закричал:
- Вы подозреваете меня в плагиате? Я сам до всего дошел, сам! - Он начал лихорадочно собирать валявшиеся кругом бумаги. - Профессор Шепетуха подсказал только внешнюю форму, а зависимость я чувствовал до него!
- Вы сказали - Шепетуха? Понятно… Сергей Сергеевич, бросьте вы все это, поезжайте куда-нибудь, отдохните! Вам только кажется, что формула связывает прошлое и будущее…
- А вы-то откуда знаете? - вскинулся ученый. - Да вы просто мне завидуете! Вы все! Потому что я гений!
- Сергей Сергеевич, но ведь волновая функция не описывает человеческую душу… - начал было Лука, но Телятников его прервал:
- Душу? Что вы привязались ко мне с вашей душой! Да она не более чем вибрация мирового информационного континуума. Умирая, человек излучает в пространство накопленную и измененную в процессе жизни информацию - вот и все! А вы "душа, душа!" Да стоит мне опубликовать первые результаты исследований, и ученый мир содрогнется!
- Проверьте свою гипотезу, продифференцируйте время по пространству, и у вас получится нонсенс, полнейшая бессмыслица…
Но Телятников его уже не слушал. Взяв Анну за руку, Лука отвел ее на кухню.
- Ему сейчас не поможешь, - сказал он, хмурясь, - работу свою Сергей Сергеевич не бросит, пока не убедится в принципиальной ложности исходной гипотезы. Но, думаю, он - лишь случайная их жертва, удар нацелен в меня. Охота идет по всем правилам: если даже сорвется все остальное, они обвинят меня в выдаче людям тайных знаний. Выглядеть это будет весьма убедительно: довел ученого до помешательства с целью завладеть его женой. И ведь действительно завладел! - Лука с улыбкой взглянул на Анну. - Подлость мелкая, но действует безупречно. Все это лишний раз подтверждает, что надо спешить. Ты будешь ждать меня здесь и, что бы ни происходило, дождись! Я скоро вернусь!
Анна со страхом наблюдала, как меняется его лицо, каменеют высокие скулы, свинцом наливается подбородок. Не сказав больше ни слова и вряд ли замечая что-либо вокруг, Лукарий вошел в стену и исчез из трехмерного мира людей.
Вступив в астрал, Лукарий настороженно оглядел свою студию, постоял, прислушиваясь к себе, но признаков непосредственной опасности не почувствовал. В отдалении тонким комариком звучала какая-то настораживающая нотка, но анализировать ее происхождение времени не было. Тешить себя надеждой на собственную безопасность не приходилось, и он действовал быстро и решительно. Единственное, что на секунду задержало его внимание, была висевшая в нише картина Моне "Дама в саду". Он замер перед ней, будто увидел ее впервые, пораженный яркостью красок и тем чувством покоя, которое она излучала. Вид залитого солнцем сада и фигура женщины в белом всегда несли ему радость. Она была растворена в пропитанном ароматом цветов воздухе, в нежном прикосновении травинок к щеке, когда, бывало, он лежал в прохладной тени деревьев. Со временем он стал предпочитать прогулки в этом саду своим долгим скитаниям в сыром лондонском тумане и даже вернул холст "Мост Ватерлоо" в музей. Теперь же фигура женщины напомнила ему об Анне и о необходимости спешить. Мановением руки водворив картину в Эрмитаж, Лукарий распахнул створки встроенного в стену шкафа, где хранилась наиболее ценная часть его коллекции. Настало время расставаться. Он не мог уйти, не вернув то бесценное богатство, которое ему не принадлежало. Беря с полок свиток за свитком, он держал их в руках, как если бы хотел запомнить на ощупь, и они тут же исчезали у него из-под пальцев, возвращаясь на свои места в библиотеках и хранилищах музеев. Закончив со шкафом, Лукарий перешел к книжным стеллажам, и, следуя за движением его руки, они, один за другим, начали пустеть. Он спешил, но все же не мог отказать себе в удовольствии в последний раз пробежать глазами по золоту тисненых корешков фолиантов. Это были его верные друзья и учителя, в беседах с которыми он шаг за шагом шел путем познания и просветления. Оставалось разобрать лишь собственные рукописи. Никакой необходимости в написании их не было, он помнил текст до последней запятой, но сам процесс скольжения пера по бумаге и чудо возникновения образов из обыденных слов поражали его. С пером в руке, один на качелях, он то падал в глубины отчаяния, то возносился к вершинам восторга.
Как неожиданно, как быстро меняется все в этой жизни, думал Лукарий, складывая в стопку исписанные листы. Совсем недавно смысл существования сводился к этим бумагам, теперь же он рад уже тому, что своей незавершенностью работа напоминает ему об Анне! Погруженный в собственные мысли, он тем не менее продолжал внимательно наблюдать за опустевшим пространством студии и сразу же заметил появившееся за мольбертом едва заметное свечение. Вспыхнув красно-коричневым, оно тут же исчезло, но Лукарий уже все понял - он не успел! Едва различимой дымкой на студию легла силовая сеть, и в воздухе, как перед грозой, чувствовалось электрическое напряжение. Не подавая вида, что заметил присутствие посторонней сущности, Лукарий закончил собирать бумаги, уничтожил их, наложив на получившуюся стопку руку. Он физически ощущал, что где-то совсем близко уже накопились события, и в любой момент водопад их может обрушиться на него. И действительно, стоило ему покончить с бумагами, как в трещину в астральной плоскости протиснулся Шепетуха. Молодцевато спрыгнув на пол, он ладошкой прилизал на голове редкие, серого цвета волосы, кобенясь, прошелся вдоль опустевших стеллажей.
- Когти рвешь? - цыкнув для понта зубом, поинтересовался леший.
- А, профессор, - приветствовал его Лукарий. - А я-то по простоте душевной решил, что не увижу вашу гнусную физиономию хотя бы с месяц. Как там, в открытом космосе?
- Все умствуешь да витийствуешь! - Расхлябанной походкой провинциального донжуана Шепетуха подошел к столу, провел лапкой по его гладкой поверхности. - Бумажонки-то все уничтожил?
- Слушай, Шепетуха, что-то ты зачастил перед глазами! Не к добру это, ох не к добру! - Лукарий подошел к мольберту, снял с него натянутый на раму холст. - Ну, поведай, как тебе удалось так скоро вернуться?
- Да вот, старичок, удалось! - поигрывая со значением редкой бровью, бросил Шепетуха.
Наглый вид лешего и фамильярная манера говорить лишний раз подтверждали догадку Лукария, что дела его из рук вон плохи. Он последний раз взглянул на начатый портрет, и тот исчез, увлекая в небытие все валявшиеся вокруг холсты и карандашные наброски. Студия опустела.
- Я ведь тебе говорил: когда работаешь на систему, она тебя и накормит, и защитит! - Шепетуха назидательно поднял палец. - Не так много осталось идиотов, кто живет светом далекой звезды. Да и мало ли как бывает - подойдешь поближе, присмотришься, а это вовсе и не звезда, а дырочка у кота под хвостом! А ты стремился, надеялся! Нет, куда лучше служить - найди свою нишу, обустрой ее и живи себе, принося системе пользу…
- Ты говоришь это мне? - Лукарий улыбался, но в голосе его звучали металлические нотки.
Шепетуха испугался, отпрянул от стола, но тут же, как вспомнивший свою роль актер, снова выпятил тщедушную грудь.
- Ну, ты! И вообще, что значит это твое "профессор"?
- А разве не ты спаивал несчастного Телятникова третьесортным портвейном? Без выдумки работаете, без полета! Даже формулу не удосужились подправить, чтобы она выглядела посовременнее.
- Эти ваши учености до меня касательства не имеют! - махнул лапкой леший. - Я мерзость маленькая, исполнитель технический. Дали указание - я флаг в руки, барабан на шею и вперед, заре навстречу! - Он нагло и в то же время трусливо посмотрел на хозяина студии. - И все-таки, куда же это ты собрался? Неужели побежишь докладывать о смерти старушки? - Он глумливо усмехнулся толстыми губами. - Загонят тебя, Лукарий, за Можай, ох и загонят! Скажи, жалко, наверное, расставаться с этакой кралей?
Лукарий только скрипнул зубами.