– Решение об амнистии принимает Москва, – пояснил Сергей. – Однако в зависимости от вашего поведения мы можем направить в Москву предложения об амнистировании участников бандповстанческого движения.
– Кто это "мы"?
– Мы – это Советская власть.
– А ну-ка слезай со своей кобылы и иди сюда! – повелительным тоном приказали Сергею сзади.
Он оглянулся. В дверном проеме вагончика стоял рыжий детина лет сорока в высокой папахе, надвинутой на лоб. Густая черная борода с редкой проседью прикрывала почти всю его широченную грудь. Это и был Муртаза Заурбеков, в прошлом главный агроном колхоза имени Чапаева, а ныне головорез и погромщик, известный всему Северному Кавказу. Сергей без суеты спешился, передал поводья и белый флаг одному из бандитов и не спеша пошел к вагончику.
– С чем пожаловал?
Сергей протянул Заурбекову мандат.
– Ах, вот оно что! НКГБ! Надо же! Ну, заходи, гостем будешь… Эй, люди! Подайте-ка нам сюда что-нибудь поужинать!
Муртаза усадил Сергея за стол, а сам сел напротив.
– Тебе сколько лет?
– Двадцать три.
– Я бы больше двадцати не дал. Что, у вас не нашлось человека посолиднее для такого серьезного дела?
– Какое у тебя было звание в Красной Армии, Муртаза?
– Ну, лейтенант запаса.
– Вот и я лейтенант.
– Ты шути да меру знай. Я командир повстанческой бригады имени имама Шамиля. Комбриг, как минимум.
В бригаде Заурбекова даже в лучшие времена было не более трехсот сабель. Теперь же оставалось человек семьдесят.
– Комбригов давно отменили.
– Значит, я полковник, а то и генерал. Знаешь что, давай мы будем говорить с тобой по-русски. Мои нукеры почти все из горных аулов. Вашего языка они не знают.
– По-русски, так по-русски.
Принесли ужин: вареную баранину, вареные кусочки теста, похожие на галушки, да крепкую чесночную приправу – все в отдельных мисках.
– Может выпьешь?
– На работе не пью.
– Ну а мне Аллах не велит.
Мясо и галушки брали руками, обмакивали в соус и отправляли в рот. Лакомясь национальной стряпней, Сергей подумал, что продукты, награбленные в колхозе, ничуть не хуже, а может быть, даже и вкуснее яств, купленных в лучшем гастрономе. Одновременно он украдкой разглядывал Муртазу, главным образам его лицо, хорошо знакомое по фотографиям, имевшимся в оперативном деле. Это было собственно и не лицо, а совершенно круглая прохиндейская рожа. и если бы не волевые складки у рта да не волчьи огоньки в глазах, то обладатель этой рожи вполне сошел бы за доброго торговца лавашами с бентаройского рывка. Типичный кавказский лидер, думал Сергей, впрочем, если его побрить и выстирать с мылом, да нахлобучить сверху шляпу вместо папахи, он вполне мог бы возглавить любой цивилизованный народ.
Когда они совершили омовение рук и остались одни, Муртаза сказал:
– Ну, говори, с чем пришел.
– Мое начальство полагает, что нам пора заканчивать войну в горах.
– Правильно мыслит твое начальство, да как это сделать? Войну легко начать, а кончить – ой-ой-ой!
– Не мы начали эту войну.
– А что там мой отец? – как бы, между прочим, поинтересовался Муртаза, меняя неприятное для него направление разговора.
– Если бы твой отец умел писать, я привез бы от него письмо.
Муртаза вдруг расхохотался.
– А вот я возьму тебя в заложники и обменяю на отца.
Сергей тоже рассмеялся. Он знал, что Муртаза в данной ситуации этого не сделает, и предложил свой вариант:
– У тебя есть более достойный товар для обмена. Я имею в виду немецкого инструктора.
– Да я это дерьмо вам за так отдам. Вояка он никудышный, а жрет много. Говорит, что его готовили для войны умов. Партизанить не хочет. Ты посмотри в оконце – он сидит как раз напротив, кукурузный кочан гложет.
Сергей последовал совету Муртазы и увидел у котла с вареными кукурузными початками тощего оборванца, обросшего рыжей бородой и ничем не отличающегося от прочих бандитов. Неужели это и есть Штайниц? Рядом стоял агент Сергея "Хасан", внедренный в банду еще в начале сорок второго, и о чем-то оживленно дискутировал с офицером абвера, часто прибегая к языку жестов.
– Так что предлагает нам уважаемый НКГБ? Положить оружие на землю и построиться вдоль забора для расстрела?
– Ну, зачем так круто? Ты мог бы оказать нам помощь в ликвидации мелких банд. Тогда к тебе было бы совсем другое отношение.
– Воевать против своих? Мои мюриды не пойдут на это.
– Тогда давай свои предложения!
Муртаза задумался.
– Легко сказать – давай предложения! Вот если бы вы пропустили нас через один из перевалов в Грузию, мы растворились бы там, среди мирных горцев, пастухами стали бы, земледельцами…
Идея бандита была явно неприемлемой для НКГБ, но Сергей, наморщив лоб, тщательно записал эту и другие мирные инициативы Муртазы в свой блокнот.
Говорили долго. В конце концов, Сергей объявил, что утром должен съездить в Бентарой, чтобы по телефону связаться с начальством для консультаций.
– Ну вот, – недовольно проворчал Муртаза, – а мы утром хотели сняться и уйти в свое ущелье.
– Подождите до моего возвращения, – попросил Сергей. – Я к полудню вернусь.
– Ладно уж, подождем, – буркнул Муртаза.
Спать легли заполночь. У обоих выходов из вагончика замаячили часовые с немецкими "шмайсерами". Муртаза сразу захрапел, а Сергею не спалось. Сквозь дыру в крыше он видел кусок кавказского неба с самыми крупными на свете звездами, и мысли об иных мирах без войн, ненависти, коварства и горя заполнили его сознание. Он улыбнулся и стал думать о Вере…
Они познакомились перед войной. Сергей тогда учился на третьем курсе пединститута, а Вера работала в райкоме комсомола. Свои стихи Сергей читал только ей. Вера стихи хвалила, а он сердился:
– Это просто зарифмованная проза! Рифмоплетство. Поэзия есть вид искусства, а специфика искусства – образность. "Оружия любимейшего род, готовая рвануться в гике, застыла кавалерия острот, поднявши рифм отточенные пики". Вот где искусство! А мне, видно, поэтом не стать.
Но однажды он все-таки стал поэтом. В июне Вера взяла отпуск. Она хотела навестить старую больную бабку, которая жила в Раздорах на Дону. Сергей проводил ее до Ростова. Там она села на старинный пароходик и под "Прощанье славянки" уплыла в сиреневые дали, помахав ему платочком с верхней палубы. Пароходик невероятно дымил, и вскоре кроме дыма, ничего не осталось над водой. В поезде на пути в Нефтегорск Сергей легко сочинил прекрасные, как ему показалось, стихи:
Причал. Гудок. И твой платок.
И сердца стук. И кровь – в висок.
И хорошо быть молодым.
Остался дым. Остался дым.
В какой базальт, в какие льды
Твои впечатаны следы?
И где зарницы дальних гроз
Твоих касаются волос?
В каких краях каких земель
Твою крутую параллель
Пересечет, летя в туман,
Упрямый мой меридиан?
Вере стихотворение понравилось, однако она заявила, что нужна еще одна строфа. Сергей с ней не соглашался. Они чуть было не поссорились, но вспомнили, что нынче не время для ссор по пустяковым поводам. Началась война. Их призвали в органы в один день: его – в оперативный отдел, ее – в секретариат. Любовь их приняла затяжной характер. Им она казалась вечной. В боях с бандами за два года полегло два полных состава управления, и, хотя Сергей считался везучим, они договорились пожениться в первый день мира, не ранее. Строгая девушка Вера стала необыкновенно ласковой и нежной женщиной. Тайком она молилась за Сергея, а он, случайно узнав об этом, поверил, что ее молитвы оберегают его от всех бед и напастей…
Сергей заснул перед рассветом, а через пару часов встал и поехал в Бентарой. Из райотдела НКГБ он связался по телефону с Дятловым и сразу понял, что тот куда-то спешит и потому почти не слушает его. Сергей обиделся, но когда начальник проявил заботу о нем, обида прошла.
– Ты больше туда не езди, – велел Дятлов. – Возвращайся в город.
– Но если я к полудню не вернусь к ним, они могут сняться и уйти.
– Ладно, поезжай, но помни: в 12–45 духу твоего там не должно быть.
Сергей понял, что в 13–00 начнется операция по ликвидации банды, и поспешил в лагерь Заурбекова.
Муртаза был среди своих мюридов. Отозвав главаря в сторонку, Сергей сказал, что его мирные инициативы будут рассмотрены в трехдневный срок, а через три дня с ним хотел бы встретиться сам начальник отдела "ББ" капитан Дятлов.
– Слыхал про Дятлова? – поинтересовался Сергей.
– Кто ж не слыхал про Дятлова!
– А как мы с тобой свяжемся?
Муртаза осклабился.
– Нет ничего проще. Бентаройский мулла – ваш стукач и наш по совместительству. Вот он и будет связующим звеном.
Сергей взглянул на часы. Была половина первого.
– Ну, я поехал.
– Э нет! Погоди немного. Тут с тобой хотел побеседовать мой начальник контрразведки. Мовлади, иди-ка сюда! И Аюба прихвати с собой.
Подошел Мовлади, узколицый молодой человек с жиденькой бородкой. За ним плелся "Хасан". У Сергея похолодело сердце. Неужто их с "Хасаном" засек кто-нибудь во время последней встречи?
– Меня вот что интересует, – начал Мовлади. – Что вы оба делали в Галашкинском лесу в среду на рассвете? Вас видели там примерно в одном месте и в один час.