Потом из окружающего пространства возник некто в хэбэшке, со сверкающим шприцом в руках. Потом Мишина нога - "…нельзя, чтобы он меня колол…" - как живая подскочила в воздух и вышибла шприц из рук этого штымпа, и шприц унесся в пространство, а сбоку кто-то громко выругался - Миша слышал это очень четко, - и опять замелькала черная молния…
- Ну что, Коханович, - мрачно спросил Петраков, закрывая дверцу уазика и пихая водилу под бок, - как самочувствие после курорта?
Миша не ответил, даже не повернул побитую рожу на голос. Ему было страшно. Он забился в самый дальний уголок этого огромного тела, битого-перебитого, затянутого в солдатскую хэбэшку. Ему было холодно и сыро в этом теле, как в глубоком темном подвале, полном мокриц. С высокого сферического свода прямо перед Мишей с сумасшедшей ритмичностью срывались и падали куда-то в бесконечную пустоту капли холодной испарины, оседающие на стенах, и обжигали тьму своими ядовитыми прикосновениями. Миша сидел, забившись в угол, и смотрел, как падают эти капли, словно от этого зависела его судьба, сидел, как чужак в пустом доме, со страхом ждущий хозяина, который все не приходит… А уазик мчался по скверной грунтовой дороге.
ГЛАВА 7
Клиент опять попался бурый. Миша понял это, когда таджик наотрез отказался мыть полы в кабинете начмеда.
- Пойми, черт, здесь все больные этим занимаются, - попытался миролюбиво втолковать Миша стоящему перед ним клиенту. Клиент тупо смотрел перед собой.
- Пох мне, - наконец ответил он.
- Подожди, военный, ты что, предлагаешь мне полы мыть? - зашел с другой стороны Миша.
- Пох мне, - монотонно повторил таджик. "Кажется, это все, что он знает по-русски", - подумал Миша.
- Послушай, - сказал он, - сейчас тебе будет очень больно и неприятно, а пол мыть все равно придется. Может, давай без эксцессов обойдемся? Вероятно, таджик действительно не понимал по-русски, потому что он и на этот раз тупа ответил: "Пох мне". даже не глянув в Мишину сторону. Миша начал закипать.
- Хорошо, урод, тогда не обижайся, - сказал он, резко вставая.
Таджик воинственно сжал кулаки и прищурился. Миша подошел к нему, примерился и вдруг резко схватил его одновременно одной рукой за горло, а другой - за гениталии; сильно сжав обе руки, он пару раз хлопнул таджика головой об стену. Таджик захрипел, задергался и замахал руками, не зная, за что хвататься прежде. Миша удачно зарядил таджику лбом в переносицу, а потом разжал руки, молниеносно отступил на шаг и коротко врубил правой в челюсть. Таджик, прикрыв лицо руками, со стоном осел на пол. Потом Миша свистнул мослу в конец коридора, чтобы тот присмотрел за клиентом, и отправил таджика умываться, а сам включил телевизор, уселся на диван и закурил. Когда таджик вернулся, он, даже не привстав с дивана, показал ему в угол комнаты, где лежала тряпка, и снова отвернулся к телевизору. Диктор программы "Время" восторженным голосом вещала об успехах перестройки. Миша зевнул и обернулся. Таджик стоял у двери в прежней позе, тупо уставившись в пустоту.
- Послушай, урод, - задумчиво сказал Миша, - а ведь я тебя грохну.
- Пох мне, - ответил таджик,
- Ну что ж, милый, - Миша тяжело поднялся, - кажется, придется взяться за тебя по-настоящему.
И он взялся. Сначала крепко прессонул таджика в стойке - пока тот еще сопротивлялся, - потом уронил его и долго бил ногами. Потом вытащил из-за дивана специально хранимую для подобных случаев заначку - отрезок резинового шланга длиной в полметра - и прошелся по таджику еще и ею. Потом он откачивал клиента в туалете, а когда тот снова обрел способность воспринимать окружающий мир, повторил процедуры. Когда таджик вторично очухался до такого состояния, что мог стоять на коленях и двигать руками, Миша всучил ему тряпку и заставил протереть пол.
- Все, теперь можешь идти спать, - удовлетворенно сказал он, глядя на мокрый линолеум.
Таджик непонимающе уставился на него. Рожа у таджика была совершенно дикая.
Все, отбой! - сказал ему Миша. Понимаешь? Отбой! Спать иди! Туда! Туда иди! - он показал, куда. Таджик с трудом встал и, пошатываясь, вышел. Хлопнула дверь соседней комнаты. "Все, порядок". Миша сходил вымыть руки и пошел в комнатушку к мослу пить чай.
Ты че так долго? - спросил из-за огромной дымящейся кружки мосел.
- Слушай, этот больной - это какой-то шиздец! - сказал Миша, намазывая масло на кусок хлеба.
- Еле-еле его сломал.
- А что у него? - равнодушно поинтересовался мосел.
- Да черт его знает. Серж, шутник, когда собирался везти его из роты сюда, написал ему "маниакально-депрессивный психоз". Наверное, сам не знает, что это такое.
- А че его привезли? - спросил мосел, явно думая о своем.
- Устроил истерику на стройке и даже, кажется, почти откусил палец ихнему прапорщику.
- Это что, Станкевичу? - мосел прыснул, - И здорово цапнул?
- Да какая, хрен, разница? - пожал плечами Миша. -
Откусил палец, не откусил палец, - он протянул кружку.
- Налей-ка чайку! Лей-лей… Хватит… Так вот, какая, хрен, разница? Все равно в конце концов этого урода привозят сюда, и здесь он мне, прежде чем я повезу его в госпиталь, двое суток будет парить мозги.
- По телику чего прикольного есть? - спросил мосел, явно наскучивший предыдущей темой.
- Да нет, параша одна… - Миша потянулся, - Кстати, Подойницын, а что ты давеча рассказывал о своей телке с Черемушек?
- А-а… - и мосел начал рассказывать о телке.
Потом разговор перескочил на других телок - до армейских, Миша между делом вспомнил, как учился в Харьковском политехе, потом, как водится у всех солдат, заговорили о дембеле, о том, кто чего будет на гражданке делать. Потом потрепались о комбате и энше, о засилье чурок, о самоволках и, как обычно у всяких нормальных мужиков, разговор снова соскочил на телок.
- … Ну вот, а Фикса - ты его знаешь, из первой роты - говорил, что у нее бешенство по-женски и что они к ней впятером с корифанами ходили, а ей все было мало. А я вот попробовал, и все нормально.
- Да? - лениво уточнил Миша. - Все нормально?
- Ну, а даже если и нет, - отмазался мосел, - то мне-то какое до этого дело, верно, Миша?
Конечно, - Миша зевнул. - Ладно, мосел, пойду-ка я спать, - он встал. - А таджик-то мой, наверное, дрыхнет давно. Что значит чувство выполненного долга!..
- Кстати, Миша, - почему-то вспомнил мосел, - а Серж-санинструктор его откуда привез?
- С рембазы, - ответил Миша уже из дверей.
Рембаза была "веселым" местом. Недаром какой-то азиат вывел некогда краской на ее зеленых воротах: "Рембаз тюрма. Я…бал такой Чита" Впрочем, какое это имело сейчас значение? И мало ли таких гиблых точек на карте Союза, вернее, на карте Министерства обороны? Миша вернулся в свою комнату, пописал какие-то медицинские бумажки, выкурил последнюю сигарету, которую обычно называл "спокойной ночи, малыши", разделся и лег спать. Уже засыпая, он почему-то вспомнил, что не закрыл дверь на ключ. Но вставать из теплой постели было лень, Миша откладывал этот момент с минуты на минуту и в конце концов заснул. Ему приснилось, что он - еще духом - стоит в шеренге на утреннем осмотре. К нему подходит старшина. "Почему ремень плохо затянут?" Он пытается затянуть ремень еще туже, но старшина по-прежнему недоволен. "Ремень нужно затягивать по голове!" Старшина снимает с него ремень и начинает затягивать ему на шее, "Это уже не голова, а шея", - пытается возразить Миша, но воздуха в легких почему-то нет, и ни один звук не срывается с его губ. Он пытается дергаться, вырываться, но старшина все туже затягивает ремень на его шее, повторяя: "Ремень нужно затягивать по голове, товарищ солдат!" Перед глазами уже плывут оранжевые круги, Миша отчаянно упирается в жирное тело старшины и ощущает под пальцами пэша его мундира. От этого ощущения Миша и проснулся. Сначала он ничего не понимал, кроме того, что задыхается. Чьи-то руки душили его, чья-то харя дышала на него каким-то дерьмом. В комнате было темно, тело ощутило тяжесть тела того, сверху, перед глазами плыли оранжевые круги. Миша забился, задергался, отрывая чужие цепкие пальцы от своей шеи. Дыхание перехватило - этот урод, сопя, все сильнее стискивал пальцы. Миша, скорее несознательно, ткнул противника лбом в лицо, потом еще раз, одной рукой продолжая разжимать живые клещи, другой уперся ему в подбородок, потом схватил за нос и резко повернул. Тот завыл, брызгая слюной, заматерился по-азиатски. "Таджик!" Сверху Мише на лицо закапала кровь. Пальцы на кадыке немного ослабели. Тогда Миша согнул ноги в коленях, напрягся и свалил таджика на Пол. Сам свалился следом, схватил обеими руками таджика за горло и принялся хлопать затылком об пол. Таджик еще пару раз врезал ему по печени, потом обмяк, прикусил язык и закашлялся кровью. А Миша все жал ему на яблочко, испытывая непреодолимое желание впиться зубами в скулу или откусить ухо. У таджика закатились глаза, он превратился в большую безвольную тряпичную куклу. Тогда Миша с трудом разжал онемевшие от напряжения руки и встал. Из ящика стола он достал старые массивные наручники - купил по случаю у одного знакомого штымпа, бывшего мента, на блошином рынке - и приковал гуттаперчевые руки таджика к батарее. Потом, растирая шею, сел на диван и закурил, ожидая, когда таджик очухается. Пальцы, державшие сигарету, дрожали. "Вот сука, - подумал с нервным смехом Миша. - Живучий. И откуда только силы после вечерней обработки взялись? - Таджик зашевелился, застонал, дернул руками. - Живучий, урод!"
- Очухался, ублюдок?