– Не, говорит Колюня, – от такого деда не убежишь.
– Что ты, – говорит Серёга, – дохлый номер.
Вдруг: гав-гав-гав, гав-гав-гав...
Вот он, бандит! Вот он, хулиган! Вот он, рожа пройдошная! Тут уж мы все по траве кувыркаемся: радость-то какая! Кукиш воротился!
Я кричу:
– Живо, ребята!
Серёга вопит:
– Давай бегом!
Иван орёт:
– Не продешевить бы!
А Полуторка молчит. Сомневается, видно.
Тут Колюня опять за свое:
– Я когда на Кавказе служил, вина попил – не поверите! На базар придешь: пососать – два рубля. У кого деньги есть...
Мы – хором:
– Сосут... Сосут... Сосут...
Полуторка подскочил, пса в охапку и бегом! А мы следом.
– Кому пёс?! Кому друг верный?! Налетай в очередь!!
Парнишечка бежит – лет двенадцати.
– Дяиньки, продайте мне.
– А у тебя чего есть, сопляк?
– А у меня ничего нет.
– Беги-воруй, паря.
В кармане порылся:
– У меня нож есть, дяиньки. Перочинный.
Полуторка орёт:
– Проваливай!
Я говорю:
– Покажь.
Вынимает он ножик – блеск! Тут тебе и ножницы, и шильце, и отвертка, и лезвия, и ручка перламутровая.
– Нож, – говорю, – мало за такого пса. Чего еще есть?
– Ничего нет, – а сам карманы выворачивает. – Еще двадцать копеек.
– Клади сюда.
– Еще кошелечек.
– И кошелечек клади. А в сумке чего?
– В сумке масло подсолнечное. Две бутылки.
– Клади масло.
Ребята на меня:
– Масло на кой? Пить его, что ли?
– Не ваше, – говорю, – дело. Всё у тебя, малец?
– Всё, – говорит.
– Отдавай ему собаку!
Парнишечка пса обнял, прямо завздыхал весь:
– Спасибо вам, дяиньки. Очень спасибо.
Пошел я в магазин, выставил перед Шуркой-продавщицей ножик перламутровый, кошелечек кожаный, две бутылки подсолнечного масла да денег двадцать копеек.
– Чего, – говорю, – дашь?
– Поллитра, – говорит.
– И пива.
Пошли мы в кустики, бутылочку распечатали, пивком по очереди запили. Сидим – тоскуем, пса ожидаем.
Вдруг: ай-яй-яй, ой-ёй-ёй...
Бежит армян с дамочкой, бежит парнишечка с сумочкой, шкандыбает дед в бобровой шубе. Сбежал, пёс! Ото всех сбежал!
– Падавай сабаку! – кричит армян.
– Отдавай деньги! – орёт дед.
– Я к ней привык... – плачет парнишечка.
– А мы тут причем? – говорит Серёга. – Стеречь надо, граждане.
– Да она у меня в окно прыгнула! – кричит дамочка.
– Она у меня с балкона сиганула! – орёт дед.
– Она у меня из рук выскользнула... – плачет парнишечка.
А пса-то нет! Где он – неясно. Сучку, видать, встретил, охаживает между делом, породу ей портит.
Тут: гав-гав-гав, гав-гав-гав...
– Дези! – кричит дамочка.
– Мякиш! – орёт дед.
– Собачка моя... – радуется парнишечка.
Прибегает – морда пройдошная, глаз наглый, будто ничего и не было.
– Это мой! – орут. – Мой! Нет, мой!
– Граждане, – говорит Полуторка, – у меня, как у голубятника. Приманил – твоя.
Они за псом – он от них! Они колбасу – он ухмыляется. Они веревкой грозить – он лапу поднимает. Они поодиночке, они цепью, они по-всякому: хрен возьмёшь. Вёрткий, подлец! Сучку по дороге встретил, обработал на ходу и дальше бежать.
Первым дед сдался.
– Тьфу на вас! – кричит. – Чтоб вас всех раскулачили!
И ушел.
За ним дамочка:
– Ошейник, – говорит, – хоть отдайте. Это мне память.
– По прежней собаке? – спрашиваем.
– По прежнему мужу.
А я ей:
– Ошейник, гражданочка, денег стоит.
Полуторка:
– Трояк.
Серёга:
– Три шестьдесят две.
– Роллан, – говорит дамочка, – дай им.
– Пачему дай? – говорит армян, но деньги даёт. Чем-то мы ему, видно, показались. – Ты мне, дарагая, за всё атплатишь. Паняла?
– Поняла, – говорит, и глазки прячет. И ушли вместе с ошейником.
А парнишечка остался.
– Дяиньки, – говорит, – а мне чего делать?
– Ты где живешь? – спрашивает Полуторка.
– В том вон доме.
– А я в этом. Хочешь, приходи днём, гулять с ним будешь.
Парнишечка засветился:
– Хочу! После уроков! Я, дяинька, и утром могу...
– Ладно, малец, вали давай.
Он и побежал радостный.
Взяли мы еще бутылочку, сели под кустиком, скучаем. А пёс вокруг бегает, сучек промышляет. Пробежит, хвостом махнет: мол, всё путем, мужики, я не подведу.
– Где бы, – говорит Серёга, – денег достать?
И на Полуторку смотрит.
Полуторка подумал-подумал и говорит:
– Надо ба продать чаво...
– А чего?
– Чаво, чаво – ничаво... Я почём знаю?
И на Колюню смотрит...
Колюня потянулся на травке и говорит:
– Я когда на Кавказе служил, винца попил – будь здоров...
Мы – хором:
– Стакан – двадцать копеек...
А Полуторка:
– Пососать – два рубля...
И пса в охапку...
БАРАК
Архитектура его проста.
Архитектура предельно целесообразна.
Барак – это дом, из которого убрано всё лишнее.
Барак – это строение, доведенное до абсурда.
Барак – это коридор с комнатами по сторонам.
Ограничений по длине нет. Коридор может быть бесконечным. Только подстраивай да подстраивай.
Можно поставить барак-коротышку. Можно размахнуться широко, раздольно, от границы до границы. Чтобы на Западе жил белорус, к востоку русский, потом мордвин, чуваш, татарин, башкир, бурят, эвенк, якут и коряк. Можно проложить рельсы и пустить по коридору поезд.
Еще лучше сговориться всем миром и опоясать бараком земной шар.
Через материки, острова и архипелаги. По рифам и сваям.
Не дом – дружба народов. С пограничными перегородками поперек коридора.
А то и запустить барак в космос, на круговую орбиту. Чтобы обхватил снаружи землю Сатурновым кольцом, гигантским, нескончаемым строением для окончательного решения жилищной проблемы.
Можно вообще ничего не делать. Ни строить, ни изобретать, ни запускать. Замерзнут – сами построят. Топор есть, гвозди купят, доски украдут: вот тебе и барак!
И время нынче другое, и с жильем побогаче, но на всяком новом месте первыми встают бараки. И стоят дольше всех. Нелепые видом, нелепые смыслом, нелепые содержанием.
О, печаль душ наших, зеркало застойного времени!
О, строение шаткое, недолгое, на века!
Рушатся блочные дома, трескаются без труда кирпичные, прахом осыпается благородный мрамор, а барак стоит вечно. Починить его – пара пустяков. Залатать – доска да горстка гвоздей. И живи дальше.
Только тазик подставляй под потолочную капель. Да к углам промерзшим не прислоняйся. Да плесень со стен соскребай.
В зоне отдыха тоже барак.
Длинный, косоватый, несуразный видом своим. Один вход сбоку, два спереди, окна прорезаны неравномерно, крылечки разные: видно, достраивали, когда не хватало места.
Внутри барака – коридор. Коридор и камеры по сторонам. И столовая посредине. И еще медпункт. И карцер с туалетом. И комнаты для начальства. Вот и всё.
А вокруг – березки рядами с шумной листвой, со стволами нежно светлыми, с голубями воркующими, с капелью звонкой, со снегом искристым. Потому и название: пансионат "Березка". Отдыхай – не хочу!
Говорят, жили тут прежде военнопленные. Потом была женская тюрьма. Что будет дальше – неизвестно. Прошлое его удивительно, настоящее замечательно, будущее не поддается самым смелым прогнозам. Ибо барак этот, безусловно, переживет столетия и явит еще себя в истории.
Теперь тут живут мелкие хулиганы. Пьяницы, скандалисты, случайный люд. Кто приходит в барак на десять суток, а кто и на пятнадцать. И таких тут человек триста, триста пятьдесят.
За месяц – до восьмисот.
За год – тысяч до десяти.
За десять последних лет прошло через него тысяч сто москвичей.
А за двадцать!..
И каждый оставляет тут след свой, запах и пот, кашель и стон, сип и хрип, кусочек жизни и крупицу здоровья, крохи надежд, страха и иллюзий.
Барак работает круглый год, без выходных, отпусков и праздников. Каждый день, к вечеру, завозят сюда новую партию. Пока их осудят, да пока соберут по городу, да помоют в бане, да прожарят в вошебойке, да привезут на место – время к ужину.
Здравствуй, пансионат "Берёзка"!
Наше вам с кисточкой!
Пожалуйте в камеру.
КАМЕРА
Камера – это помещение, в котором сидят заключенные. Вернее, не сидят, а лежат. "Сидят" – это так только говорится, потому что на самом деле сидеть там негде, да и незачем. Стоять – тоже. Ходить – тем более. Камера предназначена для лежания; по функции это гроб, по размерам – тоже.
Слева от двери нары в два этажа. Справа от двери – тоже нары и тоже в два этажа. В стене напротив кособокое, щелястое оконце с решеткой и мелкой форточкой.
Пространство между нарами коротко. Три метра. От двери до стены – те же три. Хочешь стой, хочешь танцуй, хочешь гуляй – что хочешь!
Нары деревянные, с деревянными подголовниками. Покрашены масляной краской в густой коричневый цвет. И стены. И пол. И батареи. И трубы к ним. Всё коричневое, мрачное, глухо безжизненное. Хоть садись на пол и волком с тоски вой.
Дверь тоже коричневая. В двери "кормушка", откидывающееся окошко. В "кормушке" – глазок.