В другой раз их пришли поприветствовать киты, которые на поверку оказались всего лишь ленивыми кашалотами, не обращавшими никакого внимания на "Исла-де-Лобос", так же как не обратили бы они внимания на плавающий деревянный бочонок. Уверенные в своей несокрушимой силе, они неспешно продолжали путь, с шумом выдыхая воздух и изрыгая фонтаны воды.
- Куда они плывут?
- А почему они куда-то должны плыть? Океан принадлежит им, и они гуляют здесь, как им вздумается.
- Они такие большие!.. И так странно встретить их здесь, далеко от берега. Словно они плывут в пустоте, совсем как солнце по небу. Неужели их не пугает бездна внизу?
- Наверное, все это им даже нравится. Это их жизнь, они ее сами выбрали. В противном случае они родились бы крабами или слонами… Или кто-то из них родился бы в семье Пердомо и его назвали Айзой.
- Какой ты глупый!
- Да нет, это ты глупышка, раз задаешь вопросы, которые больше бы пристали людям с материка. Куда плывут киты? Они просто хотят найти место, чтобы испражниться! Они большие, а бумагой, увы, не пользуются, потому-то, чтобы подмыться, им нужно много, очень много воды.
И вот однажды, рано-рано утром, появились дельфины. Это были не те дельфины, которых они встретили в начале пути, ибо те остались у берегов Лансароте. Айза тогда еще подумала, что ни одному дельфину и в голову бы не пришло добровольно покинуть воды ее родного моря.
Они тоже шли на восток, и она прошептала им вслед:
- Если будете проходить проливом Ла-Бокайна, скажите на Плайа-Бланка, что я когда-нибудь вернусь домой и больше уже никуда не уйду.
После этой встречи в душе ее родилась тоска. Все утро она всматривалась в бескрайние просторы океана и задавала себе один и тот же вопрос: действительно ли это тот же океан, который она видела из окна своей комнаты, в котором мыла ноги во время своих долгих прогулок по берегу?
Аурелия скоро поняла, что дочь грустит, подошла к ней и села рядом, в тени тента, натянутого на корме.
- О чем думаешь? - спросила она.
- О доме. - Айза посмотрела на мать. - Сможем ли мы когда-нибудь вернуться?
- Если мы этого действительно захотим, - уверенно ответила Аурелия. - Матиас Кинтеро вечно жить не будет, и в тот день, когда он умрет, нам уже нечего будет бояться.
- Это не так.
И тут Аурелия Пердомо ощутила, как каждый волосок на ее теле встал дыбом, а по спине пробежал озноб. Голос дочери изменился, а она лучше, чем кто-либо, знала, что означает подобная перемена: сейчас кто-то другой - возможно, духи - говорил устами ее Айзы.
Айза тоже понимала, что слова эти на самом деле ей не принадлежали, что родились они где-то в глубине ее тела и кто-то другой вытолкнул их на свет божий.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Не знаю.
- Когда умрет дон Матиас, наши мытарства закончатся… - твердо произнесла Аурелия, хотя это был скорее вопрос, чем утверждение. - Или нет?
- Повторяю тебе, что не знаю.
- Но ведь ты сама возразила мне!
- Да, - согласила Айза. - Знаешь, мне вдруг показалось, что у дона Матиаса вполне хватит сил преследовать нас, даже если тело его уже будет находиться в могиле. Разве его сын меня не преследует?
- Но это не одно и то же, и ты это знаешь, - возразила Аурелия. - Парень находится там, где ему и должно быть, и он никому уже не сможет причинить вреда. Это старик нас преследует. Хочется верить, что когда он уйдет в мир иной, этот проклятый Дамиан Сентено оставит нас в покое.
Айза посмотрела на море, которое походило на тщательно отполированное зеркало, по голубой поверхности которого лишь изредка бежали трещины - это стремительно проносящиеся мимо дорадо поднимались слишком близко к поверхности, - и попыталась отыскать в глубине души причины, которые вынуждали ее возражать матери. Ничего путного ей в голову не приходило, но одно она знала точно: со смертью дона Матиаса их беды еще не закончатся.
- Не обращай на меня внимания! - взмолилась наконец Айза. - Я так нервничаю, что мне самой не верится, что мы в конце концов будем свободны и счастливы, как прежде. Все произошло настолько быстро!
Мать протянула руку и легонько погладила шею дочери так, как той всегда нравилось, а потом улыбнулась, видя, как Айза закрутила головой из стороны в сторону, словно ласкающаяся кошка. Так они долго сидели, прижавшись друг к другу, не произнеся ни слова.
- Прошлой ночью со мной говорил дедушка, - после долгого молчания произнесла Айза, не глядя на мать. - В самый разгар шторма он мне прокричал, что я не должна бояться ни ветра, ни волн, потому что его баркас выдержит любой шторм. Однако потом он крикнул, что бояться мы должны спокойного океана, так как в такие дни он сам не знает, какие несчастья таятся в воде.
- Дедушка Езекиель всегда любил приукрасить.
- Вряд ли после смерти он захочет напрасно пугать нас… - Девушка показала вперед, на бескрайний и чистый горизонт. - Думаю, что он говорил правильные вещи. Знаешь, мне кажется, что море заснуло.
- Твой отец надеется, что вечером снова подует ветер.
Айза Пердомо лишь покачала головой:
- Не подует.
~~~
Педро Печальный вошел в таверну Плайа-Бланка, откуда Марадентро вынуждены были бежать, преследуемые по пятам людьми. Поговаривали, что Пердомо, должно быть, уже стали кормом для акул, а их старый баркас, доверху груженный скарбом, покоится на океанском дне.
Пастух лишь прислушивался к разговорам, переходящим от стола к столу, не вмешивался ни в один из них и ни словом, ни жестом не выказывал своего любопытства, хотя тема эта его очень интересовала. Он тихо сидел в уголке, прислонившись спиной к стене, и вид у него при этом был такой отрешенный, словно он никогда и не слыхивал о Пердомо Марадентро, а потому плевать хотел на их судьбу.
Однако он слышал и запоминал каждое слово.
Когда игроки в домино и кости прекратили болтовню и, охваченные азартом, перешли к односложным восклицаниям, он жестом попросил у трактирщика еще стакан рома и медленно, смакуя, выпил его. Все это время он размышлял над одним вопросом, который мучил его все последние дни: не виновен ли он, хотя бы и частично, в том, что Айза Пердомо - та самая Айза, у которой был дон и к которой он успел привязаться, хотя даже словом с ней не перекинулся, - плывет сейчас на утлом суденышке над самым сердцем океана.
"Если бы она позволила убить брата, больше ничего бы не случилось, - сказал он себе. - Старик отомстил бы за сына и успокоился".
Он ни секунды не раскаивался в том, что оставил Дионисио и Мильмуертеса в пещере большой Огненной горы. Более того, он гордился содеянным - впервые в жизни он дал кому-то отпор, а ведь тот выродок ему еще и угрожал. Однако сейчас, вслушиваясь в крики игроков, он вдруг подумал, что тот его поступок может самым неожиданным образом обернуться против него самого.
- Старый Кинтеро, похоже, серьезно решил с ними разделаться. Он достанет их даже в том случае, если они спрячутся под землей, - заявил один из игроков. - Роке Луна говорит, что он умирает от ненависти, которая выедает его внутренности.
Педро Печальный едва помнил дона Матиаса Кинтеро, хотя и видел несколько раз, как тот проезжал по пыльной дороге, пролегавшей между Тинахо и Мосагой, на огромном "бьюике" вишневого цвета, таком красивом, какого он больше в жизни своей не видел. Его взгляд неизменно приковывали к себе сверкающие хромированные детали автомобиля, а белый брезентовый верх, летом всегда откинутый, нравился намного больше, чем усатый человек в темных очках, прямо сидящий за рулем.
Дон Матиас Кинтеро принадлежал к семье, хорошо в этих краях известной. Он владел домами, землями и виноградниками и получил образование на Полуострове, в том далеком и полном загадок месте, о котором Педро Печальный не имел ни малейшего представления, ибо единственное, что ему удалось выяснить, так это то, что там находилось правительство и одно время шла кровопролитная Гражданская война, а еще то, что оттуда на остров иногда приходило добро, но зло оттуда приходило намного чаще.
Дионисио и Мильмуертес родом были с Полуострова, точно так же, как и тот, другой, со страшной татуировкой на плече и со шрамом на груди. В течение всех этих лет, что Педро ходил в таверну и, устроившись в уголке, молча слушал разговоры завсегдатаев, он ни разу так и не услышал что-либо хорошее о чужаках и не знал ни одного из них, кто бы сотворил хоть какое-то добро для Лансароте и его жителей.
Ему лично, правда, чужаки не сделали ничего плохого. Он их вообще представлял очень смутно до того момента, пока двое из них не пришли и не потребовали отыскать Асдрубаля Марадентро. Выражались они всегда туманно и нравом своим мало чем отличались от других чужаков, чья кожа была белой, а волосы по цвету напоминали выжженную солнцем траву. Люди эти, появляющиеся на острове внезапно и так же внезапно исчезающие, одевались всегда неряшливо, а из речи их нельзя было понять ни слова.
Так и дон Матиас Кинтеро был для него чужаком, с которым он и не чаял когда-либо завязать знакомство. И вот теперь этот человек грозил уничтожить то единственно великое, что Педро совершил в своей жалкой жизни.
Поначалу он ничего не хотел предпринимать, однако в воскресенье все же встал пораньше, подоил коз и, заперев загон, свистнул собак. Затем, обвешавшись ловушками и силками, он зашагал по тропинке, извивающейся на толстом боку вулкана Тимафайа.