Первая часть - монолог папы римского Пия IX, мечтающего канонизировать в интересах церкви Первооткрывателя, Колумба, который открыл для веры другой Свет и само имя которого содержит божественный знак: Христофорос, то есть "несущий Христа"… Во второй части перед нами на смертном одре сам Колумб, в ожидании монаха исповедующийся перед своей совестью, и это исповедь плута и шута, владельца Балагана Чудес, всю жизнь вравшего направо и налево, не брезговавшего никакими, даже самыми низкими, средствами во имя удовлетворения своего тщеславия и корысти. Ведь искал-то он вовсе не Землю Обетованную, а Землю Золотого Тельца. В бурлескной исповеди перед нами не святой, а "обычный человек, подверженный всем слабостям своего естества". Но, добавляет Карпентьер, "таким рисовали его некоторые историки рационалистического (курс. мой. - В. З.) толка". А такой взгляд не учитывает "поэзии поступков" и потому не может быть подлинной мерой человеческого деяния. Подлинный Колумб предстает перед нами лишь в третьей части, где в Ватикане происходит фантасмагорическое заседание, на котором рассматривается вопрос о канонизации Первооткрывателя. Показания дают живые и мертвые, историки и писатели, апологеты и хулители Колумба, присутствует здесь и тень самого Адмирала. Адвокат Дьявола добивается своего: Первооткрыватель не будет канонизирован - слишком много грехов за ним! Он осужден "быть человеком - как все". Но человек не двухмерен, и подлинная его мера выявляется только в соотнесении человеческого деяния с "большим смыслом" бытия. Не святой и не плут, а Человек, творящий Историю. Нет, не только Золотого Тельца искал Колумб, гнала его и жажда открытия, Чуда, то есть Великой Перемены, а значит, жажда будущего.
Разбирательство "дела" Великого Адмирала увенчивается торжественной кодой: это светло-торжественный финал барочного Concerto grosso, в котором сливаются и взаимоосвещают друг друга давние символы и образы. Якорь - знак моря, первостихии бытия; его другая ипостась (вспомним "Век Просвещения") - крест, символ жертвы и одновременно стилизованный знак Древа жизни, вырастающего из первостихии бытия в человеческую историю, культуру. Как Тифис из "Медеи" Сенеки, ведущий аргонавтов на поиски золотого руна, Колумб пустился на поиски Золотого Тельца, но, не обретя его, открыл новую землю. Он принес себя в жертву, но сотворил Деяние…
Последняя мизансцена: Рим, знаменитый собор св. Петра, колоннада выдающегося зодчего барокко Бернини. Меняется освещение, и Колумб видит, как ее колонны сливаются в одну. Колонна - символический образ Древа жизни, опоры Собора человеческой культуры и Театра Истории, открытого в будущее, где ждет человека новое Нечто…
Таков великолепный в своей завершенности карпентьеровский "Образ Мира" - чудо искусства, созданное другим первооткрывателем новой, небывалой земли и строителем культуры человечества.
В. Земсков
Царство Земное
© Перевод А. Косс
Введение
…А что до всех этих превращений людей в волков, так есть такая болезнь, именуемая врачами ликантропия…
(Странствия Персилеса и Сихисмунды)
В конце 1943 года мне довелось побывать во владениях Анри Кристофа , - я видел развалины Сан-Суси , исполненные поэзии, видел громады цитадели Ла-Феррьер , сохранившие в целости свое грозное величие наперекор всем молниям и землетрясениям, посетил я и город Кап - Кап-Франсэ во времена французского владычества , - доныне не утративший своего норманского своеобразия, и под длиннейшими балконами, что тянутся вдоль фасадов, я прошел к белокаменному дворцу, где жила некогда Полина Бонапарт . Я испытал на себе ничуть не преувеличенное молвою очарование пейзажей Гаити, я находил магические знаки на красноземе дорог Центрального плато, я слышал барабаны культов Петро и Рада , и невольно напрашивалось сопоставление: с одной стороны, полная чудес действительность, только что мне открывшаяся, а с другой - мир чудесного как плод жалких потуг, характерных для некоторых течений европейской литературы последнего тридцатилетия. Мир чудесного, который пытались вызвать к жизни при помощи старых штампов: лес Броселианды, рыцари Круглого стола, волшебник Мерлин, цикл о короле Артуре . Мир чудесного, убого представленный профессиональным штукарством и профессиональным уродством ярмарочных фигляров, - неужели молодым французским поэтам еще не приелись диковины балаганов на fête foraine и ярмарочные паяцы, с которыми распрощался уже Рембо в своей "Алхимии глагола"? Мир чудесного, созданный по принципу циркового фокуса, когда рядом оказываются предметы, в действительной жизни никак не сочетающиеся: старая и лживая история о том, как зонтик и швейная машинка случайно повстречались на анатомическом столе, порождающем ложки из меха горностая; улитки в такси, из потолка которого хлещет дождь; львиная морда между раздвинутыми ногами вдовы и прочие изыски сюрреалистических выставок. Или, наконец, мир чудесного в литературной традиции: король из "Жюльетты" маркиза де Сада , сверхмужчина Жарри , монах Льюиса , реквизит ужасов из черного английского романа: призраки, замурованные священники, оборотни, отрубленные кисти рук, прибитые к воротам замка.