Взгляд на эту темную, почти черную массу неподвижно сидящих людей вызывал содрогание. В землисто-серых и черных заношенных куртках, засаленных бушлатах, из-под которых редко выглядывало серо-грязное белье, а у большинства надетых на голое тело, в таких же брюках и грязных, часто без шнурков, башмаках, надетых на босу ногу, лежали на носилках и сидели на лавках, прислоняясь к стене, молчаливые люди. На некоторых имелись транспортные шины и мелькали серо-грязные повязки. Каждый в заскорузлых руках с черными ногтями держал чем-то наполненный такой же грязный мешочек, либо сумочку, либо узлом завязанный носовой платок. Густо заросшие, давно не бритые и не стриженные, с впалыми щеками, землистым цветом кожи, они утратили свою индивидуальность. Все казались одного возраста и на одно лицо. Эту страшную одинаковость усиливали безразличные, устремленные в одну точку глаза: они ничего не улавливали из окружающей обстановки. Она не вызывала у них никакого интереса. У некоторых глаза были закрыты. Никто не жаловался, не задавал вопросов, ничего не просил.
А процедура приема тем временем продолжается.
И вот уже вымытые, побритые, с подстриженными волосами и ногтями, одетые в чистое белье, старенькие, но чистые пижамы – они опять вместе, в другом, "чистом" зале.
Метаморфоза потрясает. Это уже не однородно страшная безликая масса. Они совсем разные. Есть молодые и старые, есть брюнеты, блондины, много седых и совсем мало рыжих. Проявился и интеллект: основная масса – это простые крестьяне, однако, среди них мелькают и вполне интеллигентные лица. Можно пофантазировать: учитель, инженер, а вон тот похож на ученого.
Но странно одно: в сравнении с предыдущим положением, попав в другое измерение, они все также молчаливо-безучастны, все так же неподвижен взгляд, словно не замечающий окружающего. А на некоторых лицах – тупое недоумение: им непонятно, что происходит.
Конечно, переступив порог госпиталя, эти люди не избавились от своих болезней – они по-прежнему страдают. Но как изменилась общая обстановка! А они словно этого не замечают. Странно и непонятно.
Следующий этап – "бросок по вольной земле". Сто метров – от санпропускника до проходной в Зону ничем не огражденного пространства.
Солдаты конвоя, построенные с интервалом в три шага, в шахматном порядке двумя противостоящими шеренгами, образуют прямой свободный коридор. Летом все проходит гладко и быстро. Зимой сложнее – теплые бушлаты и валенки затрудняют передвижение. Кроме того, их как всегда не хватает.
Проходная – это самостоятельная республика в государстве. Законы, порядки, руководитель – свои. Проверка по личным делам при первом приеме для них недостаточна. Они проверяют заново по своим спискам: больной называет фамилию, имя, год рождения.
И вот все в Зоне. Размещены по корпусам в зависимости от характера заболевания. Здесь их ждут врачи. Присутствие начальника обязательно. Завтра, на утренней конференции, независимо от того, когда поступил больной – днем, вечером, ночью – он, начальник, обязан доложить о каждом, указав ориентировочный диагноз.
Наконец, больной уложен в кровать, осмотрен лечащим врачом, сделаны соответствующие назначения.
Чистая постель, чистая палата, сквозь чистое оконное стекло видно небо. Но новичок по-прежнему ничего не замечает. Он молчалив, безучастен, на вопросы врача отвечает с видимым напряжением. Вопросы соседей в большинстве случаев оставляет без ответа. И состояние это длится день, два, иногда дольше. Нужно время, так же как глыбе льда растаять под лучами скупого солнца, чтобы больной заинтересовался окружающим. С огромным трудом он включается в нормальную жизнь.
Почему это происходит? – спрашивала я себя. Должна же быть причина этой апатии, наблюдаемой почти в ста процентах случаев?
Только овладев языком, я нашла этому объяснение. По кусочкам складывала отдельные обрывочные замечания, реплики больных, скупые ответы и объяснения, а иногда и откровенные признания на прямо поставленный вопрос. Разговаривала с молодыми и старыми, с простыми солдатами и с интеллигентными больными, пока не сложилась вполне убедительная картина.
Оказалось, что причина такой парадоксальной реакции больных обусловлена крутыми поворотами всей предшествующей жизни, включая войну, плен, болезнь. И как результат: они не верят!
Не верят, что после всех несчастий, унижений, потерь, начавшихся с войной смертей, поражений, предательств, страхов, ужасов, разочарования, затем плена с его новыми унижениями, постоянным страхом физического уничтожения, непосильным трудом, утратой здоровья и новыми страданиями от физического бессилия – что-то может измениться. Истощенные физически и опустошенные душевно, они не могут представить себе, что существует место на земле, на чужой земле, где произносят нормальные человеческие слова, где кто-то, тоже совершенно чужой, в какой-то мере заинтересован в твоем здоровье, в твоей жизни. Где тебя ждут, принимают, лечат и проявляют заботу.
Их опыт подсказывает, что такого в сегодняшнем мире быть не может. Обольщаться не имеет смысла. А все, что они встретили в госпитале, это не больше чем обыкновенная мистификация. Коварный ход расчетливого обмана. Изощренный прием перед новыми, более ухищренными унижениями.
Способов борьбы нет, и единственная защитная реакция – это уйти в себя, отгородиться от всей фальши и обмана.
Время идет. Факты, действительность говорят свое. Ничего ужасного не происходит. И медленно, очень медленно больной начинает отходить от угрожающего фантома. Приходит понимание реальности. Этой трансформации восприятия помогают и немецкие врачи. Но главный фактор – прочно установившийся уклад жизни госпиталя: активное лечение, доброжелательное отношение персонала, безукоризненная чистота и строгий режим. И понимает больной, что здесь его спасение, и всем своим существом включается в процесс выздоровления. И диву даешься – сколько резервов дал Бог человеку в борьбе за жизнь. Где скрыты эти невероятно мощные силы, которые вдруг высвобождаются и вступают в бой.
Только увидев весь этот процесс своими глазами, можно поверить, что он действительно существует. До сих пор не могу забыть свое первое участие в приеме поступающих больных. Войдя в помещение санпропускника, я вдруг увидела всю группу только что снятых с машины пациентов. Это был шок.
Зачем же их привезли, – в ужасе подумала я. Разве им можно помочь? Это уже полутрупы. И все мое существо пронизал неописуемый страх.
Вскоре я убедилась – помочь можно.
И помогали, и очень многих вылечивали. И вполне трудоспособными возвращали обратно в лагерь.
Кстати, вылечили парня с панарицием, случай, о котором следует рассказать. Крепкий парень двадцати девяти лет поступил в госпиталь с панарицием недельной давности. Воспаленный палец на шарообразной кисти, малинового цвета, похож на грушу среднего размера, а вся рука от кисти до плеча вдвое толще другой. В подмышке группа увеличенных лимфатических узлов с началом распада, постоянная температура свыше тридцати восьми градусов в течение трех последних дней. И резкие боли. В этот же день оперируем: широкие разрезы всех затронутых зон и наводнения жидкостями. И вылечили, вылечили без антибиотиков.
Разве это не чудо?
Ведь в нашем тогдашнем арсенале самыми мощными средствами были: белый и красный стрептоцид против всех видов воспалительного процесса; как укрепляющее средство – витамины В и С, переливание крови и плазмы; рыбий жир для лечения туберкулеза. При самых тяжелых травмах – бедра и таза – кокситная гипсовая повязка сроком на шесть месяцев. И больные выздоравливали, и процент их был в ряде случаев достаточно высоким.
Сегодня это кажется чудом значительно большим, чем 50 лет тому назад.
Наблюдая за больными в процессе лечения, разговаривая с ними на эти темы, вместе оценивая результаты терапии, мне удалось подметить весьма любопытную особенность. Реакция на лечение наступает неравномерно. В большинстве случаев в первой половине курса она наиболее активна, результаты заметны, настроение больного приподнятое. Он активно помогает врачу. И вдруг на каком-то этапе, чаще к концу курса лечения, темп нарастания положительных сдвигов явно снижается, активность больного падает. Эта закономерность в зависимости от возраста больных и их исходного состояния, побуждала попробовать найти причину.
Попав в госпиталь, присмотревшись к окружающему, и поверив, что здесь все настоящее, без какого-либо подвоха, больной психологически и поведенчески активно включается в процесс лечения. Он терпелив, редко жалуется, охотно принимает даже болезненные процедуры. Тем самым помогает врачу. Состояние постепенно улучшается, больной окрылен. Но скоро начинает понимать, что путь выздоровления в своем конце имеет неизбежный заключительный этап – возвращение в лагерь. В этот кромешный ад. Снова шахта, работа в подземелье, грязь, голод и унижения. Снова беспросветная лагерная жизнь, из которой его вырвала болезнь. Эти мысли возникают все чаще – больной впадает в уныние, в ряде случае переходящее в депрессию.
В итоге все это, в той или иной степени, отрицательно влияет на эффективность лечения. Естественно, далеко не в каждом случае можно проследить такую четкую последовательность. Однако если графически изобразить суммарный темп выздоровления, прослеженный у большого числа больных, оказывается, что в первой половине курса он заметно выше, чем во второй.