Ну вот, скажем, утро. Хочется кофе. Допустим, сваренного с корицей. Еще лежа в постели, вы явственно представляете себе тихую кухонную идиллию под щебет птиц. Вы идете, варите себе кофе, пьете его, варите еще - и понятия не имею, что вы делаете дальше, так как речь не о вас. Первое, что я замечаю, взяв джезву в руки, - грязная плита. Вру. Второе. Первое - это тоненький коричневый ободок у основания ручки джезвы. Понеслась. Часа через три, вынимая вторую партию белья из стиральной машинки, я, конечно же, вспомню о кофе. Четверть чашки растворимого. Растворимого, потому что не захочется пачкать вымытую плиту, а четверть - потому что к полудню приводят Ф. и выпить больше я не успею. Правда, эта четвертушка будет полна оргазмов - еще бы, все вокруг блестит, и картинка соблюдена, но тем не менее сваренного с корицей не было. И так во всем. Внешность? Мы найдем плюшку, морщинку или какую-нибудь родинку, подозрительно напоминающую меланому, и сто тысяч маленьких зеленых улучшителей радостно взвоют в предвкушении борьбы. Дети? Вымыты до розового, в джинсах, прилежно строящие железные дороги и исполняющие "Цокотуху" на заказ. И даже цветы обязаны благоухать. Мне решительно начхать на фикусы, но они у меня есть, и вырастут, сволочи, и зацветут, и непременно заплодоносят. Ну да, в доме должно быть окно, желательно чистое, а на окне должны быть цветы, желательно в горшках.
Ну что, прослезились? Вы думаете, у нас все идеально, а мои коты смотрятся в зеркальный паркет и вымявкивают реквием? Как бы не так!
Правильно. Потому что у всякого перфекциониста есть состояние обратное. Оно могло бы называться "забить на все", если бы не сто тысяч маленьких зеленых улучшителей.
Итак, то же самое утро. Так же хочется кофе. Вы опять-таки распахиваете очи, дуете на кухню, и травите себя кофеином, и черт бы уже с вами.
Я отлично вижу грязную плиту, и коричневый ободок вокруг джезвы, и не совсем чистый пол, и размазанный по кафелю пластилин, и восемь каляк на клеенке, и гору какого-то хлама на холодильнике, и чашку с потушенным бычком, и покосившееся сиденье стула, и несколько капель жира на вытяжке, и пустую упаковку из-под крабовых палочек, и не вынесенное мусорное ведро, и следы от пальцев на кнопке микроволновки, и перегоревшую лампочку в подсветке мебели, и забитую невесть чем решетку на раковине, и слой пыли на телевизоре и… И ну его на фиг, думаю я, варю себе кофе, разгребаю маленький краешек стола и присаживаюсь с целью употребить продукт немедленно.
Первый человечек появится еще до того, как чашка коснется моих губ.
- Приятного аппетита, - скажет мне он. - Это ничего, что плита грязная. Это даже немного пикантно.
- Ну да, - тут же отзовется второй человечек. - Во всем этом есть какая-то живость: вокруг погром, а она сидит и пьет кофе. Другая, может быть, бы дергалась, скатерть вот, например, отмыла, а нашей хоть бы что!
- Ну вообще-то мыть надо было с вечера, - поддержит светскую беседу третий. - Теперь грязь так пристала, что так просто и не ототрешь.
- Да уж, не Сидорова, - вздохнет четвертый.
- А что Сидорова? - тут же встрепенется пятый.
- А у Сидоровой чистота, и дети писать умеют, - ответит пятому шестой. - И печатными, и прописью, и, кажется, владеют языками.
- Наши дети тоже владеют языками! - встанет в позу седьмой. - Причем без всякой муштры! Я сам слышал, как она говорила: "И откуда ты только знаешь все эти слова?" И между прочим, счастье не в языках.
- И не в мытье полов, - отзовется восьмой. - Пускай у нас липкий пол и жирная раковина, пускай у нас черная духовка и окна в потеках никотина, пускай, наконец, из мусорного ведра так воняет, что хочется умереть. Зато у нас чистая душа и горячее сердце.
- Кстати, о душе. Третьего дня тек-с, - ехидно заметит девятый. - Я, конечно, ничего не хочу этим сказать… А под раковиной тряпка. Гнилая.
- Гнилая - это не годится, - возмутится десятый. - Так можно и грибок заработать!
- Да и вообще, - скажет одиннадцатый, - странно это: пить кофе, когда у вас дети слова приносят.
- О да, во время моей молодости это называлось разгильдяйством, - заметит двенадцатый. - И разгильдяйство - это мягко сказано. Непростительная халатность, недопустимая небрежность, возмутительное попустит…
- Да что вы с ней церемонитесь, право слово! - перебьет его тринадцатый. - Милочка, я к вам обращаюсь. Да-да, к вам, не делайте вид, что вы меня не слышите! Вы неряха, милочка. Самая настоящая неряха!
- И как это я сразу не заметил? - поразится первый. - Другие дом моют, а она кофий хлебает. Ишь как ложкой звенит!
- Да что ты хочешь, она же у нас творческая, - презрительно фыркнет второй.
- Точно-точно. У нас как только неряха, так сразу же творческим прикидывается. А нет бы кастрюлю вымыть. И вот клеенку еще протереть…
- А холодильник? Это же форменный беспредел. Катя, опомнитесь!
- Не надо на нее кричать, - вновь ввяжется в беседу тринадцатый. - Она на самом деле хорошая девочка и все прекрасно понимает. Сейчас она возьмет вон ту голубенькую тряпочку, плеснет на нее из вон той беленькой бутылочки и перемоет всю посудку. Да и пол бы неплохо, и кафель… Тяжело, понимаю. А зато как потом на чистенькой кухне хорошо, как прекрасно. Правда же, Катерина? Катеринааааа, ау-у-у-у-у!
* * *
Вопрос на сто рублей: как вы думаете, допью ли я свой кофе?
Неправильно, допью. Но оргазма не будет: распитие кофе несовместимо с убийствами зеленых человечков. В качестве послевкусия - тринадцать маленьких трупиков и огромное чувство вины, которым не замедлят воспользоваться оставшиеся 99 тысяч 987 улучшителей (как вы помните, у меня их сто тысяч или что-то около того).
А еще добавилась тоска. Тоска всезнающая и снисходительная, такая же, как бывает у заводчика черепахи, созерцающего, как его любимица гадит капустными листьями, пачкая дно коробки. Но это как раз таки детское качество, и скорее всего оно пройдет. Во всяком случае, мне хотелось бы в это верить.
Про свинью
Маленький Ф. прекрасно осведомлен о деньгах и их роли в жизни младенчества. Он не вполне уверен в том, что сейчас весна, и не знает, почему идет дождь, но в финансовых вопросах не теряется: глыбина. Третьего дня спросила у него про велосипед. Дескать, какой велик ты хочешь, отрок, с бибикалкой али без?
- Желтый исипет за стот рублей, - тут же ответил мне Фасолик.
- Сколько-сколько рублей? - удивилась я.
- Стот! - оживилось дитя и ткнуло мне в нос десятью измазанными шоколадом пальцами по полтора мильёна за каждый.
Неделю спустя, отсчитывая "стотни" в магазине, я вспомнила наш разговор. Нет, все-таки я такой не была. Во всяком случае, в его возрасте.
Денежные демоны завелись во мне только к девяти годам. До девяти лет все мои финансовые операции сводились к скупке календарей, изображавших унылые улицы городов-героев. Календарики приобретались в отделении почты, расположенном прямо по пути из школы, и стоили какой-то пустяк. Я покупала их так же, как старушки покупают валокордин: с унылым безразличием человека, который знает, что его уже ничего не спасет, но, впрочем, надеется на лучшее. Когда мне перепадала хоть сколько-нибудь значительная сумма вроде полутора рублей, я тут же начинала ею тяготиться и искать варианты достойного вложения капиталов. Надо сказать, за истекшие годы механизм траты "шальных денег" не претерпел никаких изменений: нужно как можно активнее побегать утром, Чтобы как можно горше поплакать вечером. Очень хорошо помню, как однажды мама отстегнула мне трешник от премии со словами "Купи себе что-нибудь хорошенькое". Уже через час я была на почте с горящим взором, трепетным сердцем и мятой купюрой в кулаке.
- Календарики? - улыбнулась мне продавщица. - Есть Одесса, Керчь и вот Севастополь вчера привезли.
- Нет, Севастополя не надо, - ответила я ей с интонацией английского лорда, которому предложили позавтракать дохлой крысой. - У вас вот тут открытки есть с певцами…
Довольно скоро выяснилось, что открытки в цене и популярны. В цене потому, что двадцать пять копеек за штуку, а популярны оттого, что из всех певцов осталась только Анне Вески.
- И Цой был, и Шатунов, - жаловалась мне продавщица. - Но разобрали. Может быть, все-таки Севастополь? Он и дешевле…
- Дешево не значит хорошо, - объяснила ей я. - Давайте десять Вески! Ну и Севастополь… Чего уж там, пусть будет!
По правде говоря, что сейчас, что семнадцать лет назад, я имела довольно смутное представление о певице Вески и в ее репертуаре плавала безнадежно. Единственный факт, хоть сколько-нибудь приближающий меня к творчеству данной эстрадной исполнительницы, был весьма и весьма неприличен. Как-то раз, когда телевизионный диктор объявил фамилию звезды, дедушка осклабился и что-то пробурчал себе под нос в расчете на то, что его никто не услышит. Дедушка ошибался. "Вески - от письки обрезки" не просто ворвалось в мой юный ум, но и некоторым образом утвердилось в извилинах. Я бы вам об этом и не рассказала, но придется, из песни слов не выкинешь. О да! Уже через два часа, разглядывая десять совершенно одинаковых рыбьих физиономий, я чувствовала себя обладателем обрезков от письки по цене три рубля за килограмм.
Ожидавшая увидеть "что-нибудь хорошенькое" мама была расстроена не меньше моего.
- Что это за нелепая женщина? - спросила у меня она.
- Певица Анне Вески в концертных костюмах, - печально сказала я, перебирая открытки.
- А почему так дорого? - изумилась мама. - И зачем тебе сразу десять Вески?