- А вот и нет, - возразил я, - уже после начала бомбежек дедушка получил приказ вывезти все документы, в которых содержались тайны химических технологий, на восток, где они будут в безопасности, все ведь думали, что фронт остановится на Дунайце или, в крайнем случае, где-нибудь на Сане и удержится там, пока на помощь не придут французы, но то были лишь благие пожелания, и дедушка, прорывавшийся на "мерседесе" по дорогам, забитым беженцами, на которых отрабатывали свое мастерство пилоты "Люфтваффе", сомневался, сумеет ли выполнить задание и успеет ли добраться до Львова, где в отеле "Жорж" его должен был ждать агент "двойки", но все вышло совсем по-другому: примерно в двадцати километрах от Львова, уже за Грудеком Ягеллонским, но еще до Зимней Воды он заметил впереди красноармейский дозор, отряд конной разведки, и хотел было сразу повернуть назад, ибо - если уж выбирать из двух зол - предпочитал укрыться и завершить свою миссию где-нибудь на немецкой стороне, но опоздал - пришпорив коней, красноармейцы окружили "мерседес", а командир, рябой лейтенант, при виде автомобиля едва не захлопал в ладоши. - Ну и повезло же нам сегодня, комиссар будет в восторге! - закричал он солдатам, а дедушке - тоже, конечно, по-русски: - Выходи, сволочь! - и представьте себе, - рассказывал я панне Цивле под мерный шум волн, - этот лейтенант даже выдал расписку о реквизиции: - Вот тебе, полячишка, бумажка, чтоб не болтал потом, будто наша армия ворует, - улыбнулся он и похлопал деда по плечу, - знаем мы вашу вражескую пропаганду, - и тот стоял перед рябым лейтенантом и молча брал у него расписку, а бойцы тем временем перетряхивали машину и, к дедушкиному изумлению, швыряли в канаву все лишнее: в заросли лопухов полетел набор автомобильных инструментов фирмы "Бош" в эбонитовом ящике, старый, траченный молью дедов пудермантель, пара калош, масленка, пустой очешник, а также перевязанная бечевкой пачка документов, которые солдаты, к счастью, просматривать не стали - просто вытащили из кожаной папки, которую, разумеется, забрали себе; все это заняло не более семи минут, - пояснил я панне Цивле, - и когда они двинулись обратно по направлению к Львову, дедушка закурил, пристально всматриваясь в облачка пыли, летевшие из-под копыт командирской лошади, - лишившись наездника, конь бежал теперь вольно за "мерседесом", а хозяин его вольно переключал передачи, щелкал поворотниками, опробовал клаксон, сопровождавшие же машину солдаты постреливали в воздух и пели красивую, мелодичную песню о польских панах и псах-атаманах, что запомнят Красную Армию; и только когда они исчезли за поворотом, дедушка бросился к канаве, извлек оттуда свои вещи и потихоньку пошел в сторону Львова, надеясь, что несмотря на эту неожиданную советскую оккупацию миссию ему все же выполнить удастся; я его так себе представляю на этой дороге: вот он шагает в своем старом пудермантеле, медленно, то и дело останавливаясь, потому что эбонитовая коробка с инструментами "Бош" очень тяжелая, а в другой руке, вернее, под мышкой держит перевязанную бечевкой пачку тайных документов Государственного завода азотных соединений в Мосцице, которые в отеле "Жорж" должен ждать агент "двойки". - Прекрасно, - холодная балтийская волна то и дело заливала влажным песком изящные ноги инструкторши; увлекшись этой детской игрой в закапывание и извлечение из серой бесформенной массы собственных конечностей, панна Цивле, казалось, меня не слушала, но поскольку, добравшись до агента "двойки", я умолк, тут же поинтересовалась: - И что, встретились они в этой гостинице? - Отель "Жорж", - продолжал я, - уже был полон советских офицеров, а зал ресторана напоминал военный штаб после победоносного завершения кампании; дедушка приехал туда с улицы Уейского, где переоделся и отдохнул, внутрь он заходить не стал - стоя на тротуаре, заглядывал, словно случайный прохожий, в окно ярко освещенного ресторана и не верил своим глазам: официанты, и молодые, и старые, и мальчики на побегушках, буквально все сновали между столиками, подавая говядину "штуфат", жаркое, баранину, венгерские вина, французский коньяк и водку Бачевского советским офицерам, а те с самым учтивым видом расплачивались какими-то странными бумажками; привстав на цыпочки и прильнув к окну, дедушка разглядел расписки о реквизиции в пользу Красной Армии, точно такие же, как та, которую он получил за свой "мерседес"; зрелище было феерическое - офицеры в раже били рюмки и пили уже исключительно стаканами, словно прекрасно знали: еще пара часов, и подвал отеля полностью опустеет - кто же станет поставлять сюда токай, полынную водку, арманьяк или бордо, поэтому они извлекали из карманов целые книжки расписок и швыряли их на серебряные подносы, а официанты улыбались и благодарили за щедрые чаевые, словно прекрасно понимали - с таким же успехом офицеры Красной Армии могли бы расплатиться за эту возбуждавшую классовую ненависть роскошь не бумажками, а свинцом; и отойдя от окна, дедушка направился к Гетманским Валам, удрученный и потрясенный не столько неожиданной оккупацией и утратой "мерседеса", ведь для Центральной Европы сие не новость - скорее своего рода естественный, данный свыше порядок вещей, - а тем, что эта темная и зловещая сила вдруг ворвалась в пространство, ранее не ведавшее аннексий или вторжений и потому казавшееся безопасным, словом, тем, что вся эта машина медленно, но решительно занимает территорию его памяти, фрагмент за фрагментом уничтожая ее нежную плоть, обескровливая ясные и отчетливые картины, с корнем вырывая прошлое и пропуская его через специфический, ни с чем не сравнимый и тогда еще неведомый народам Центральной Европы фильтр; шагая по Гетманским Валам, дедушка ощутил это интуитивно, осознав, что все его воспоминания об отеле "Жорж" и Мариацкой площади, все мгновения встреч с невестой, друзьями или коллегами по Политехническому никогда уже не будут прежними, ибо навеки пропитаются пением и тостами советских офицеров, дымом их папирос, резким запахом "адекалона" и пота, звуками гармошки, хрустом битого стекла под их сапогами, и если, к примеру, ему однажды вспомнится разговор с невестой, когда та рассказывала о своей матери-венгерке, трагически погибшей в ранней юности, а он повествовал о прапрадедушке, враче наполеоновской армии, скандалисте и гуляке, если он восстановит все сложные ингредиенты той давней встречи вместе с облаками над площадью, грохотом конных повозок, трамвайными звонками и солнечными лучами, освещавшими через окно ресторана их столик, то на эту картину непременно наложится череда багровых, потных лиц, околыши покоящихся на скатертях фуражек или стопка расписок о реквизиции, швыряемая официанту, и согласитесь, - неутомимо продолжал я, а панна Цивле вынула ноги из воды, - такие мысли не слишком поднимали настроение в городе, чуть ли не на каждой улице которого уже висели красные транспаранты "Слава освободителям Западной Украины", "Долой буржуазию", "Рабочий народ - со Сталиным", и, словно этого было недостаточно, где-то в районе памятника Собескому дедушка заметил промелькнувший по другой стороне аллеи "мерседес-бенц", четырехдверный "сто семидесятый" цвета гнилой зелени, в котором узнал собственный автомобиль, а точнее говоря, автомобиль, решительно поменявший хозяина, и в этот момент сзади раздалось: - Пан инженер Кароль? Пожалуйста, не оборачивайтесь, идите рядом как ни в чем не бывало, да, хорошо, что вы не стали заходить в отель, там полно агентов, ну, в случае чего наш человек вас бы встретил и вывел через кухню, да, все осложнилось, но ситуация под контролем, лучше, конечно, не глядеть на тот "мерседес" и не привлекать к себе внимания, я вам скажу, кто в нем сидит, это комиссар Хрущёв, мы о нем еще не раз услышим, да, кстати, а бумаги у вас с собой? - Они сели на трамвай и поехали на улицу Уейского, - когда мы медленно покидали пляж, я взял панну Цивле под руку, - и там, в бывшей бабушкиной квартире, распили целую бутылку полынной водки, поэтому не стоит удивляться, что разговор сперва зашел о ликеро-водочном заводе Бачевского, который несколькими днями раньше назад разбомбили "Люфтваффе". - Сгорел девятого сентября, - сухо сообщил агент "двойки", - да, а сегодня утром русские арестовали обоих господ Бачевских, Стефана и Адама. - Чтобы выдать им расписку о реквизиции? - удивился дедушка. - Это называется "ликвидация чуждых элементов", - объяснил агент, - бежим вместе в Венгрию и Францию, переждем годик и через покоренный Берлин вернемся в Варшаву. - Ну а эти вот? - дедушка кивнул на приоткрытое окно, за которым грохотал танк. - Франция и Англия эту аннексию никогда не поддержат, - заявил ас разведки, - кроме того, мы обратимся в Лигу Наций. - Но мой дедушка, - мы с панной Цивле уже садились в "фиатик", - как-то не слишком доверял союзникам, не говоря уже о Лиге Наций, а потому на следующий день двинулся обратно в Мосцице - через свежую, еще не вскопанную немцами и русскими границу, а добравшись, наконец, до дому, вместо того чтобы явиться на отошедший теперь немцам завод, принялся целыми днями рассматривать старые фотографии, разбирать архив, подписывать на оборотах карточек даты, имена и названия мест, он догадывался, что этот вновь развернувшийся свиток времени - уже нечто совершенно иное, нежели каталог обычных воспоминаний, чувствовал, что мгновения, остановленные когда-то бесстрастным затвором "лейки", образуют абсолютно новую Книгу, о создании которой он и не помышлял и которая складывается из случайных минут, изломов света, фрагментов материи и давно отзвучавших голосов, и Книга эта - словно нежданно распахнувшаяся потайная дверь, открывающая перед удивленным прохожим совершенно новую перспективу, словно изумляющая зрителя круговерть временных и пространственных фантомов, подобных золотистым столбикам пыли в старом темном амбаре.